Белый шаман - Дмитрий Лифановский Страница 2

и снова заговорил, слегка растягивая слова, — Старики рассказывали. В Моховской курье есть богатырский остров, — Володя поневоле прислушался, Моховская — речка совсем от этих мест недалеко. Неужели там есть золото? Хотя, какая ему теперь разница. А остяк тем временем продолжил, — В праздник пошел народ в Кетское, а один парень опоздал и пошел позже всех. Подходит он к богатырскому острову, видит — дверь в земле. Сколько раз он раньше мимо этого места ходил, и другие ходили — никакой двери не было. Открыл парень дверь и вошел в сени, видит — золотое седло на стене висит в сенках, а затем вторая дверь. Парень и туда вошел. Там сидит за столом женщина, за огромной большой книгой. Стены вверх все уже идут. Один простенок закрыт золотом. А в углу стоит большой золотой гроб. Женщина закрыла книгу и спрашивает: «Кто разрешил тебе в мою хату?» Он объяснил, что увидел дверь и зашел. «Это ничего, — говорит она, — на, тебе — забирай золото. Ты возьми, сколько унесешь, в карман насыпай». Насыпал он золота всюду, и в карманы, и за голяшки. Тогда она говорит: «Когда будешь выходить, только золотое седло не трогай. Оно не тобой повешено, не тобой и возьмется. Это седло того, кто в золотом гробу лежит. Пока он не встал, никто его седло шевелить не должен. Иди и больше не ходи». Простились они. Человек в сени вышел. Жалко ему стало золотое седло оставлять, захватил он седло с собой. Только снял он седло, как сразу дверь на улицу потерялась. Он туда-сюда, нет двери. Он седло на место повесил, а двери все нет. Бился он, бился — ничего не выходит. Приходится обратно заходить. Женщина спрашивает: «Зачем седло брал? Теперь высыпай все золото, если хоть чуть-чуть его у тебя останется — не выйдешь». Высыпал он золото, тогда вышел. Обернулся, а двери нет, исчезла. Он за народом бросился, рассказал все. Пошел весь народ на тот остров — нет двери, никакого знака нет. А бывало и пропадали люди так[iv].

— Укандахать надо было бабу, да все рыжье себе прибрать, — хмыкунул молодой.

— Дурак! — вдруг взвился проводник, — То Тэри амгэ[v] был. Злой дух. Он сам бы тебя укандахал.

— Да я тебя! — истерично взвизгнул молодой.

— Сявка! — рявкнул Лютый, — Усохни! Пытышка прав, негоже таежных духов гневить.

— Лютый, ты чего⁈ — обижено протянул молодой, — Косоглазый дураком меня назвал!

— Правильно назвал! Дурак и есть! — осадил главарь Сявку под хохот остальных бандитов, — Берлять[vi] давайте, — распорядился Лютый, — Да с офицериком потолковать пора.

Володино сердце екнуло. Вот и пришла к нему смертушка лютая. Обидно. Не так он хотел бы умереть. Не от руки бандитов, в лесу, без боя и славы. Почему он не погиб на дороге, как остальные казаки⁈ Хотя и так ясно. Его специально оставили в живых. Осипов напрягая руки, попытался растянуть веревки в тщетной надежде вырваться. Ничего не получилось, только в глазах потемнело от боли в раненом плече.

Внезапно над поляной повисла мертвая тишина. Смолкли голоса и смешки бандитов, шкрябанье ложек по котелку, замолчала ночная птица. Даже треск костра стал слышен приглушенно, будто сквозь вату. Из ночной таежной тьмы в пятно света от костра вынырнула бесформенная фигура со светящимися серебром глазами, от которой веяло ледяной потусторонней жутью. Володя, шепча молитву непослушными разбитыми губами, напрягая все силы и стиснув зубы, чтобы не потерять сознание от боли, перевернулся на бок, чтобы ему было видно, что происходит у костра. Кто бы там ни был, а казак всегда встречает свою смерть лицом к лицу.

Варнаки сидели, замерев будто каменные степные идолы. Кто, поднеся ко рту ложку с варевом, кто, наклонившись над котелком. Один завалился на бок головой к костру, и пламя охватило его волосы. Они что, все разом умерли? Да нет же! Глаза живые, бегают! Даже у того, что упал головой в костер. И от того становилось еще страшнее!

­– Боже, во имя Твоё спаси мя и в силе Твоей суди́ ми, — не помня себя, бормотал с детства заученные Осипов, наблюдая, как темная фигура, одетая в светлые, разрисованные богопротивными шаманскими узорами одеяния, склонилась над одним из варнаков и на землю из перерезанного горла бандита хлынула кровь, — Боже, услыши молитву мою, внуши глаголы уст моих: яко чуждии восташа на мя, и крепцы и взыскаша душу мою, и не предложиша Бога пред собою, — а неизвестный умело орудовал своим ножом словно делал привычное, обыденное дело, убивая и убивая сидящих у костра людей, ­– Се бо, Бог помогает ми, и Господь Заступник души моей: отвратит злая врагом моим: истиною Твоею потреби их, — никогда еще Осипов не молился так истово, так искренне, как в этот страшный миг, — Волею пожру Тебе, исповемся имени Твоему, Господи, яко благо: яко от всякия печали избавил мя еси, и на враги моя воззре око мое.

Последним ткнулся лицом в землю проводник. Неизвестный несколько раз воткнул клинок в землю, очищая его от крови, и направился к Володе. Юный хорунжий, до боли сжав зубы, попытался сесть. Негоже православному казаку, русскому офицеру страх свой перед нечистью показывать.

— Не дергайся, — раздался приятный мужской голос на чистом русском языке, — Порежу же.

Над Осиповым склонилось бородатое лицо, сверкнул блеск стали и руки оказались свободными. Следом незнакомец освободил от пут и ноги. Володя попытался встать, но ничего не получилось. Затекло тело.

— Да успокойся ты! — прикрикнул на него мужчина, пряча за пояс нож. Пришлось послушаться. Тем более с восстановлением кровообращения пришла боль. Осипов сквозь зубы застонал. Незнакомец тут же склонился над ним и цокнул зубом, — Да ты, мил человек, раненый. Ну, это, ничего, ничего, — пробормотал он, водя своими ладонями над раной, потом так же провел по рукам и ногам. Боль ушла, словно ее и не было, а тело наполнилось бодростью. — Ну вот, теперь можешь и вставать, — неизвестный протянул Володе руку. Казак, помедлив, ухватился за сильную, заскорузлую, горячую ладонь и тут же оказался на ногах. А незнакомец не спешил отпускать Володину руку. Он еще крепче сжал ладонь и, взглянув парню в глаза, представился:

— Дмитрий.

Осипов не спешил отвечать. Дмитрий? Имя-то христианское! Тогда почему он так странно одет? Да и говор интересный, с паузами и небольшим, еле