Андрей Смирнов - Рыцарь Страница 20

Когда Родриго ушёл, я велел Тибо разузнать насчёт помыться.

– А вы встать-то сможете, господин? – Тибо посмотрел на мою ногу. – Или сказать, чтобы сюда принесли?

– Ходить я могу.

– Слуги с самого утра воду греют. На первый этаж надо. Комната рядом с кухней. Я покажу.

Оригинальная мысль вымыться пришла в голову не только мне. Здешняя баня представляла из себя пару бочек, наполненных горячей водой. Когда очередной рыцарь залезал в эту бочку, часть воды выплёскивалась и заливала пол, но никому до этого не было дела. Периодически, когда вода становилась совсем уж грязной, слуги её меняли. По коридору сновали любопытные служанки. Проходя мимо бочек хихикали и отворачивались. Или не отворачивались.

Одна из бочек в настоящий момент была занята сьером Жоффруа (нас вчера представили), вторая свободна. Я заглянул внутрь бочки. Воды не увидел – её скрывала толстая плёнка сероватой грязи.

– Тибо, скажи им, чтобы поменяли воду.

Тибо приволок двоих слуг.

Один из них совершенно искренне спросил:

– Зачем же её менять, ваша милость? Совсем ж недавно меняли! Сами гляньте!

Второй слуга молчал, посматривал в пол и явно ждал, когда их отпустят восвояси.

– Я вас не советоваться звал.

– Но...

– Долго мне ещё ждать?!

Он заткнулся и вместе с приятелем занялся делом. Жоффруа, которому его собственный слуга в этот момент как раз намыливал голову, одобрительно заявил:

– Правильно, эн Андрэ. Их надо постоянно гонять. Какая разница – чистая вода или грязная? Если сказали: «Поменяй воду», – пойди и поменяй. Ведь если их не гонять – обнаглеют вконец.

Я посмотрел на разомлевшего рыцаря, хмыкнул и полез в бочку.

Когда я закончил мытьё, Тибо уже ждал с чистым бельём... Кстати, о белье. Оно состояло из двух частей: «ночной рубашки», опускавшейся до колен, и куска ткани, который наматывался на бёдра на манер подгузника. Облачаясь в это непотребство, я со вздохом вспомнил родной двадцатый век...

Грязную одежду Тибо отдал женщинам: вычистить и зашить.

Потом наступила очередь лекаря, тщедушного изнурённого мужичонки лет сорока пяти.

Этот сморчок минут пять копался в моей ране (без всякого наркоза, разумеется), потом смазал её густой мазью. Поначалу стало полегче, но через пять минут после того, как лекаришка ушёл, я был готов выть, бегать по стенкам и кусать каждого, кто попробует встать у меня на дороге. Ощущение было такое, будто на ногу плеснули раскалённым металлом.

Но к вечеру боль отчасти унялась. Как раз вовремя, потому что мне сообщили о скором начале пиршества.

Прихрамывая, я двинулся в обеденный зал.

Пиршественная зала была набита народом, что называется, под завязку. Мест не хватало, но мне, естественно, место нашлось.

Эн Бернард сидел за главным столом, но не во главе его, зато не на скамье, а на высоком деревянном стуле. Схожее сиденье стояло рядом – и там, в синем платье с кружевами, находилась та самая женщина, красоте которой я так поразился вчера, когда мы тушили пожар. Оказалось, это жена Бернарда Луиза. В эту женщину можно было запросто влюбиться. Особенно, когда она смеялась. Но стоило только увидеть, как встречаются её глаза и глаза Бернарда, чтобы оставить всякую надежду когда-либо завоевать сердце красавицы.

По правую руку от Бернарда сидел Родриго. Напротив Родриго, слева от меня, – Рауль. Несколько раз за вечер я замечал его недобрый взгляд, устремлённый на Бернарда. Вспомнились слова, сказанные Раулем в день, когда они с Родриго договаривались о союзе против Роберта. Рауль признался, что они никогда с Бернардом не ладили, но что, несмотря на это, он считает своим долгом помочь Бернарду против наёмников... Интересно, в чём была причина их вражды? Какие-то старые счёты?

Тут мне ещё кое-что вспомнилось.

– Кстати, – обратился я к виконту, – а вы прикончили этого Луи из Каора?

Того самого Луи, который «помирил» Рауля с Родриго, напав на Раулев замок. И упоминание имени которого стало решающим аргументом в пользу похода в Эгиллем.

Лицо у Рауля стало таким, будто он разжевал что-то очень несвежее. Он мотнул головой.

– Нет.

– Так Луи здесь не было? – спросил я, подливая себе в кубок красного.

– Был, в том-то и дело. Но он, сучий сын, сразу удрал, когда мы в город вошли.

– Пока мы тут разбирались, он со своими ублюдками удрал в леса. Утром я отправил за ним людей – да только те вернулись ни с чем.

– Куда же он делся?

– Чёрт его знает, куда его понесло. Местные говорят, что вроде бы в горы. И на восток.

– То есть как это – на восток? Мы ведь с востока приехали! Получается, мы – сюда, а он... туда?

Рауль скрипнул зубами. Залпом опрокинул в себя кубок с вином, сморщился:

– Нет. Луи севернее взял: там, где дорог нет и коням не пройти. Горы эти он знает. Теперь его ищи-свищи.

Рауль мрачно поглядел в пустой кубок.

А между столами продолжали сновать слуги, разнося всё новые и новые угощения. В зале пировали только люди благородного происхождения, но когда я вышел освежиться, то заметил, что и в соседних комнатах не пусто. Там угощались пехотинцы и слуги.

Откуда-то выползли музыканты и запели на разные голоса, мешая произносить тосты. Внезапно, к своему удивлению, я обнаружил, что один из тостов произносится в мою честь. Лично бароном Бернардом. Ах да, я же герой-Робертоубийца... Когда Бернард закончил говорить, я посмотрел на Родриго. Родриго осушил кубок, вытер усы и подмигнул.

Тогда я встал и произнёс ответный тост. Что-то о том, какой Бернард замечательный хозяин и какая у него красивая жена. Что-то в этом роде. Банальное славословие. И вдруг к середине тоста я обнаружил, что действительно верю в то, что говорю. Может быть, потому, что говорю правду. Может быть, потому, что пробудилась ещё какая-то частица сьера Андрэ: например, верность и искренность, с которой человек двенадцатого века мог говорить подобные вещи. Верность и искренность, совершенно не свойственные времени более практичному и цивилизованному. То есть в какой-то момент я перестал быть Ленькой Маляровым, который изображает сьера Андрэ, а действительно стал Андрэ де Монгелем.

Я закончил тост и сел на место в совершенной растерянности.

Пьянка... пардон – благородное пиршество – продолжалась примерно до середины ночи. Постепенно все разбредались. Кто спать, кто... тоже спать. Смутно помню, что шёл по коридору, обнимая талию пухленькой служаночки, которая деликатно поддерживала меня в вертикальности (ах, ах, господин раненый рыцарь!), прямиком в мою комнату. То, что в этой же комнате дрыхнет Тибо, меня вовсе не смущало. Честно говоря, об этом незначительном обстоятельстве я вообще не думал. Да и с какой стати благородный Андрэ де Монгель при куртуазных делах станет думать о такой ерунде. Это ж слуга... Что-то вроде коня... Нет, что я говорю! Сравнить боевого коня с какой-то прислугой...

Я рассуждал об этом вслух, не заботясь о том, какое впечатление мои речи произведут на служаночку. Но ей было не до речей. Благородного рыцаря «штормило», а боевого весу в благородном рыцаре было – ого-го!

Наконец мы добрались до спальни. На кровати обнаружился храпящий Тибо, но я бесцеремонно спихнул его на пол и увлёк девицу на ложе из шкур и меховых подушек. Кажется, что-то трещало и рвалось. Отчётливо помню: кружева, а под ними тёплое и мягкое...

Ни хрена я не помнил, проснувшись утром.

Служанки рядом не было.

Зато Тибо мирно посапывал на полу, завернувшись в одну из шкур. Я швырнул в него подушкой и послал за пивом. Не хрен ему спать, когда у хозяина во рту пересохло.

Потом попытался найти штаны. Не сумел. Ну и ладно. Вернётся Тибо – найдёт. Я всё больше привыкал к роли сьера Андрэ. И роль эта мне уже почти нравилась.

Глава седьмая

Размотав повязку на ноге, я обнаружил, что опухоль спала и краснота вокруг раны тоже почти исчезла. Неужели помогла мазь этого лекаря-садиста? Ни за что не поверю. Уж скорее помогла бурно проведённая ночь. А что? От простуды точно помогает. Проверено.

Я оделся и спустился вниз. Во дворе было пусто и тихо. Судя по положению солнца, часов восемь утра. Но ворота уже были открыты.

Под приветствия стражников я покинул замок и направился в Эгиллем. Любопытно взглянуть, что осталось от городишки, за который мы так самоотверженно сражались.

Городок уже проснулся: скрип телеги на соседней улице, чьи-то голоса, скрежетание ставен... Все эти звуки не уничтожали, а, наоборот, только подчёркивали тишину, владевшую ещё не пробудившимся Эгиллемом. На душе у меня стало легко, как тогда, когда мы с Тибо ехали по лесу, направляясь в Чёртов Бор, на свидание с ведьмой. Маска обыденности вдруг сползла с окружающего мира, и улицы перестали быть просто улицами, стены домов – просто стенами, а земля под ногами – просто землёй. Всё было так, словно этот мир сотворён только что, всего минуту назад, или я сам минуту назад выпущен из долгого тюремного заключения. В принципе, Эгиллем ничем особенным не отличался от Эжля, но тогда у меня не возникло такого странного чувства, которое овладело мною сейчас. То, что я видел, – я видел впервые... Позавчера я собственноручно убил не меньше дюжины человек, но сейчас мне казалось, что причины, из-за которых одни люди могут убивать или ненавидеть других, надуманны и смехотворны. Это была странная и неуместная мысль, одинаково чуждая и сьеру Андрэ, и Леониду Малярову.