Владимир Коваленко - Против ветра! Русские против янки Страница 20

Был фрегат, и не стало фрегата. Стал казематный броненосец, пусть пока и без брони. Крепость. Что ж, крепости ему защищать не впервой! Ну, раз такой расклад… Гришин снял фуражку. Перевернул. Одним движением вырвал распиравший верх обод, заломил обмякшую тулью назад, по-нахимовски. В траншеях, блиндажах да казематах сподручней. И потолок реже царапать, и голову при ударе защитит верней. А главное, Павел Степанович так носил…

Прозвонил колокол. Две склянки. Пора в капитанский салон, на совет. Молодой прапорщик с сединой на висках шагнул за порог своего нового обиталища — и на этот раз ему не понадобилось пригибаться.

Командир бывшего фрегата, а ныне недостроенного броненосца, окинул взглядом военный совет. Прежде такого кабинета не было даже у адмирала. Да, у Лесовского были окна — отгороженные парусиновыми выгородками под жилье штабных чинов. Мебель в стиле ампир дополнялась двумя чугунными чудищами на поворотных станках. Злые языки спорили — то ли ретирадную специально создали под «цареныша», то ли Лесовский не доверяет унтерам, боится, что пропьют судовой хронометр…

Теперь ни адмиральского салона, ни окон, ни шестидесятичетырехфунтовок: все перемололи в труху чужие ядра, все срезали и отдали на дрова и в переплавку. На месте старого салона — ничего, только воздух над блиндированной палубой да дымок из новой, двухслойной, скошенной назад трубы.

У стола — лучшего каролинского дуба, но плотницкой работы, рубили мастера с верфи — как в былые времена, люди пополам. На одной стороне — «старые» господа офицеры по адмиралтейству. На другой вновь произведенные. У тех, что из унтеров, поблескивают матросские Георгиевские кресты. У тех, что вышли из корабельных недр — и взяли их с собой наверх, — офицерские награды без бантов и мечей. Ни георгиевской ленточки, ни темляка при кортике. По уставу не положено!

Жаль, если раскол на чистых и нечистых начнется снова. Теперь не скучный переход. Теперь война…

Нужно найти слова. Точней, повернуть первые, почти уставные — так, чтобы люди выбрали риск, бой — и единство! Это тебе не конструкторов в жестянках на таран посылать.

Взгляд на хронометр. Прошло всего четырнадцать минут — а кажется, четырнадцать часов. Взгляд скользит с циферблата на крышку… «Мичману Лесовскому — в память о совместной службе. Лучше шторм, чем штиль! Товарищи-гардемарины». Хронометр оставили человеку, который наверняка выживет. Передаст реликвию семье адмирала… Ошиблись. Через несколько дней — бой. Снова без брони лезть на мониторы и береговые батареи. Совет колебался — но дело решило упоминание о товарищах, которые воюют… а не расстреливают паровозные котлы персиками! Только вот теперь старший помощник задержался.

— Господин капитан, разрешите вопрос! Теперь, когда совет распущен… Неужели есть новости с наших кораблей? От посланника? Или союзники сообщили? Я понимаю, не говорить команде могут быть соображения, но раз уж вы сказали — действуют успешно, то, возможно, и какие подробности узнать?

Алексеев развел руками:

— Никаких подробностей. А источник мой вот.

Адам Филиппович недоуменно принял в руки вчерашний номер «Ричмондского вестника». Что командир аккуратно изучает каждый номер, все знают. И сами просматривают. Взгляд зашарил по страницам… Неужели вчера просмотрел — такое? Увы, нигде ничего. Даже в самом мелком шрифте. А ведь успехи русских крейсеров наверняка были бы на первой полосе, и крупно!

— Вот, — ноготь Алексеева отчеркивает строчку в коммерческих новостях — все-таки первая полоса! — Здесь.

— Состояние гаванского рынка? «Хлопок поднялся на тридцать пунктов и продолжает расти…»

— Именно, Адам Филиппович. Хлопок растет — значит, наши гуляют на торговых путях! Крупнейший поставщик хлопка уже не Юг… Индия! А раз продолжает расти, значит, дела с перехватом наших товарищей у Королевского флота обстоят нерадужно.

У Берты ла Уэрта с утра — новая работа. Обойти конторы, потребовать хлопок — по официальной правительственной цене. Со всех понемногу. Испанцы, датчане и голландцы ругались. Свои — молча открывали склады. Потом перед Бертой оказывалась типовая бумага. Заем, хлопковый, на нужды флота, десять процентов годовых…

Притворный вздох.

— Я не имею права подписывать адмиралтейские бумаги… Вот эти мы приготовили заранее, отец подписал. Осталось проставить сумму — в тысячах фунтов хлопка…

А вот печать она поставить может. Раз, другой… На третий — никаких бумаг. Лишь хитрый прищур. Несколько слов по-немецки — чтоб прошли мимо черных ушей.

— Я верно догадался, фройляйн?

— Да, майн герр.

— Тогда уберите бумаги. Я дарю флоту сто тысяч фунтов. В конце концов, бомба может и на мой дом упасть, разве нет?

А потом — довезти белое золото до верфи. Расстояние — меньше мили, но эта миля тонет в крике погонщиков и стоне мулов. «Если бы у нас было железо!» Тогда между верфью и торговым портом пролегли бы рельсы. Увы, до войны никто не удосужился. А и провели бы ветку — так за полтора года войны все рельсы успели бы превратиться в броню, пушки или паровые машины.

Вот — порт. Оцепление в серо-зеленых шинелях тяжелой артиллерии. Алые кепи, алые воротники. Вот — низкая, срезанная едва не до самой воды, палуба русского корабля. Это очень хорошо, что низкая! Ограждение срублено, вместо него укладывают хлопок. Зато внутри — баркасы и гички. Борт к борту. Брат, что-то объясняющий сухопутному артиллеристу.

— …грести будут русские. Когда шлюпки упрутся в отмель, вода вам будет выше, чем по колено. Дно — песок. Пляжная прогулка…

В декабре. Пусть и каролинском. Льда нет, и хорошо — значит, в следующем году будет урожай персиков. Но высаживаться придется в самое злое, зябкое утро, в какое часовые поверх шинели норовят завернуться в одеяло и из грозных защитников превратиться в нахохленные кульки с ружьями.

С крыши каземата доносится павлинье карканье, как обозвал свой голос русский капитан. Там тоже укладывают белое золото. У орудийных портов и смотровых щелей рубок пока нет броневых ставен, а тюки хлопка спасут хотя бы от пуль.

А вот и брат. «Пальметто Стэйт» поднимает пары. Им — прикрывать русского своей броней.

— Ну вот и все, сестра. Думаешь, ты зря с утра на ногах? Скоро начнется, и начнется интересное. Помашешь мне с крыши?

Барометр поднимается. Значит, скоро молочное марево тумана развеется, и люди на кораблях смогут, обернувшись, увидеть, как провожает их город.

А потом на гавань опустится новый занавес. Пороховой.

Лоцманская проводка… Капитану даже повторять команды не приходится — только стоять рядом. Сейчас рискует тонкой шкурой «Невского» другой. Вот ударила батарея Грегга. Полгода назад — конфедеративная, сегодня — федеральная. Сейчас не важно, в чьих руках она будет завтра. Дробь всплесков — но разрывов нет. Сплошные ядра. Принимают за броненосец. Надо бы увеличить ход, быстрее проскочить опасное место. Но отдать команду капитан сейчас не может. Не раньше, чем примет командование на себя.

— Рекомендую повысить ход до полного.

Лоцман морщится, но бросает в трубу машины:

— Полный вперед.

Это броненосец мог бы себе позволить пройти под огнем медленно. Да и в нынешнем виде наполовину переоборудованный фрегат в состоянии перенести не один десяток попаданий малокалиберных ядер этой батареи. Но на палубе, плечо к плечу, грудь к спине — как сельдь в бочке — сводный батальон десанта. Все — уроженцы Чарлстона. Все — добровольцы. Им первым врываться на берег, сквозь огонь и воду.

Янки стреляют вяло, не стараются. Хорошо… Видимо, приняли за настоящий броненосец: форма корпуса уже та. Значит, считают, что их ядра не смогут причинить вреда… Еще три минуты в зоне обстрела. Две. Одна…

Удара он не почувствовал — слишком несолидно пудовое ядро по сравнению с четырьмя тысячами тонн корабля. Но стоит повернуть голову — и взгляд ловит разлетающуюся щепу, разбросанное прикрытие… Руки за спину!

— Повреждения?

Да, именно в такой последовательности должен спрашивать капитан.

— Только один баркас.

— Ясно. Потери?

Число — американцев. И два русских имени. Не насмерть. Слава богу, не насмерть… Впереди форт Вагнер. Молчит. Северяне не ждали атаки с востока, со стороны моря. Теперь — увалиться к краю фарватера, чтобы десанту грести поменьше. Лоцман командует: «Средний ход». «Малый». «Самый малый»… Все. Больше ни фута. Дно, конечно, мягкое, в прилив можно будет сняться… если застрявший корабль доживет до прилива. Поворот — лагом к острову. Грохот падающих вниз якорных цепей. И сразу:

— Принимаю командование кораблем на себя. Десанту — начать высадку!

Хлопок валится на скошенные дубовые борта — и вслед за ним в воду срываются шлюпки. Началось.