Дмитрий Старицкий - Принц Вианы Страница 20

Скорость отряда на тракте выросла существенно. Река, наше спасение, приближалась.

Крутил-крутил головой по сторонам, потом это мне надоело; никакой новизны — все тот же лиственный лес, разве что гуще стал подлеском.

Подозвал жестом к себе Филиппа, и когда тот подъехал ко мне, спросил, не снижая скорости кобылки:

— Все давно хочу тебя спросить, дамуазо: а где мои доспехи?

Парень виновато опустил голову и промямлил:

— Остались в шато Плесси-ле-Тур, сир. Хорошие были доспехи, белые[106] — миланские. И шлем — армет[107]. Копья турнирные. Бастард[108]. Два тарча[109], гербовых вианских. И еще один — с гербом Беарна. Ваш любимый моргенштерн[110] для бугурта[111]. Это тяжелые турнирные доспехи. Еще кольчуга панцирного плетения и полукираса[112] с наплечниками толедской работы, черные с золотой насечкой, горжет[113] и салад[114] такие же — эти боевые, легкие. Боевое копье еще, не турнирное. Попоны гербовые для коней, как легкие, так и простежные с набивкой паклей. Доспехи белые для коня, гарнитурные к турнирному доспеху. Знамена. В том числе ваша баннера[115] осталась вместе с вашими доспехами. И моя бригантина[116] тоже, вместе со шлемом и всем прочим.

— У дона Саншо как?

— Та же история. Его корацина[117] осталась в его покоях.

И паж замолк.

— Как так получилось? — спросил я.

— На нас напали неожиданно, сир. Никто из наших людей не был в доспехах — мы же были в гостях и гуляли во дворе шато только с парадным оружием. Хорошо хоть удалось вовремя лошадей вывести из конюшни, да и то не всех.

— М-да… — Помолчал немного и задал вопрос, к которому так долго подбирался: — Что сталось с нашими людьми, которые остались нас прикрывать?

— Они все дворяне, сир. Если не погибли, то захвачены в плен. Лошадей для них мы не успели вывести. Думаю, за них потребуют выкуп.

— А моя казна?

— Осталась также в ваших покоях, сир, — спокойно уже ответил парень — он же за казну не отвечал.

— Час от часу не легче. Сколько людей прикрывало наш отход?

— Десяток, сир. В основном ваши молодые вассалы из Вианы и Тапа. И пяток из свиты инфанта. Всего пятнадцать человек. Кабальеро, сержанты, оруженосцы, конюшие и казначей.

— Казначей? — удивился я искренне.

— Да, сир, он лихо владеет мечом.

Какие, однако, неординарные бухгалтера в это время водятся. Чем дальше в анжуйский лес, тем больше я осознаю, что мы там — в прекрасном далеко, — совсем не понимаем жизнь Средневековья.

— Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. Сейчас главное — спастись самим. Потом и остальных вытащим, — сказал я и отослал оруженосца от себя. — Свободен пока.

Дорогу за поворотом нам неожиданно преградила большая двуколка — почти арба, с впряженным в нее крупным мышастым ослом. Животное лежало на земле и неритмично дергало задней ногой. Вокруг повозки стояла группа людей, скорее всего — семья: крепкий мужик лет за сорок, парень лет семнадцати и еще один годков десяти, женщина лет тридцати с небольшим и две девочки-близняшки не более пяти лет.

Наше боевое охранение уже нарезало вокруг них круги. Развлечение им. А службу кто нести будет? На что не преминул я попенять сержанту.

Тот выскочил на коне вперед и шуганул стрелков на службу. Опасности никакой для нас эти несчастные не представляли. Но взаимопонимания между сержантом и людьми, стоящими на дороге, я также не заметил.

Подъехав ближе, я спросил сержанта: в чем дело?

— Государь, этот серв[118] пытается говорить на языке франков, но у него это плохо получается. По-человечески же говорить он совсем не умеет.

Насчет «по-человечески» я так понял, что сержант имел в виду васконскую «мову».

— С грехом пополам я разобрал, сир, — продолжил доклад сержант, — что они путешественники и что у них осел вот-вот околеет. И для них это беда. Впрочем, мы это и так видим сами.

Тем временем наш отряд полностью окружил бедолаг. Но никто так и не смог понять, что там себе этот мужик лопочет. Так и гадали, пока мужик не заметил на мне золотые шпоры и не обратился ко мне «герр риттер[119]».

— Шпрехен зи дойч? — озарила меня догадка.

— О! Я. Я-я-а.

Обрадовался тот и зачастил на таком заковыристом диалекте средней Германии, что даже я, свободно владеющий хохдойчем[120], понимал только с пятого на десятое. Все же немецкие народные диалекты отстоят от литературного немецкого языка еще дальше, чем «современная» украинская мова от лексики Тараса Шевченко, которого скоро будут на украинский язык переводить как с иностранного. Так вот, даже в Первую мировую войну кайзеровская армия строилась по национальному признаку, иначе солдаты просто не понимали, о чем им толкуют прусские офицеры. Хотя и те и другие дойчи — один народ.

Я спросил мужика, кто он, и получил обстоятельный ответ:

— Я Уве Штриттматер, колокольных дел мастер из Мехелена, который здесь называют Малин. А это моя семья.

— Куда путь держите? — влез с вопросом дон Саншо.

Я перевел.

— Куда подальше от германских земель, — устало промолвил путник, — но, как видите, наш осел околел, и думаю, что наш путь тут и закончится насовсем. Конца недолго ждать осталось.

Вся семья ремесленника стояла за повозкой и молчала. Выражение лиц у них было фатальным. Эти люди давно готовы принять любой удар судьбы и смирились с этим.

— Что вас гонит на чужбину? — Дон Саншо подбоченился в седле.

Я перевел.

— Если вам, герр риттер, что-либо говорит слово: «фемгерихт», то и объяснять чего-либо нет смысла. А если вы такого слова не знаете, то и не рассказать о нем в двух словах. Если коротко, то мне грозит смертельная опасность, от которой я и бегу куда глаза глядят.

— А ты дерзок, мастеровщина, — сурово сказал дон Саншо после моего перевода.

Инфант решил обидеться и наказать проходимца. Рука его уже потянула плеть из сапога.

Я вольно перевел мастеру, что «герр риттер» обидчив и лучше его не дразнить. Мастер понял, что лучше надо сократиться.

— Простите меня, ваша милость, — поклонился он Саншо, — если я был не учтив с вами, это все потрясение оттого, что я не могу двигаться дальше. И от плохого знания вашего языка.

— К дону[121] надо обращаться «ваша светлость», — подсказал мастеру сьер Вото на языке франков.

Мастер тут же опустился на колени в пыль дороги и понурил голову. Вслед за ним на колени встала и вся его семья.

— Прошу простить меня, ваша светлость, я вел себя неподобающе, но только потому, что я на краю отчаяния. Я даже не помышлял вам дерзить.

Тут я понял, что пора вмешиваться, и показал Саншо жестом, что в игру вступаю я.

— Так ты литейщик? — спросил я мастера на хохдойче.

— Да, ваша милость, литейщик и колокольных дел мастер, — ответил он мне по-немецки.

— Что тебе нужно для того, чтобы ты отлил стопудовый колокол?

— Воск, медь, олово, серебро, хорошая глина, дерево и два помощника, — он кивнул на сыновей. — Инструмент у меня в повозке.

— Сколько возьмешь за работу?

— Стол и кров для моей семьи. И защита от Фемы[122].

Посмотрел на меня снизу вверх и, видя, что я улыбаюсь, торопливо добавил:

— И возможность работать на сторону, когда не будет ваших заказов.

— Перекладывай свои вещи в телегу к бочкам, — приказал я ему. — Пойдете пешком рядом с ней.

Обернулся к стрелкам:

— Кто-нибудь — прирежьте осла, избавьте животное от мучений.

Потом мой взгляд упал на маленьких девочек.

— Микал, Филипп, возьмите малышек к себе в седла. Пешком они не дойдут.

— Могу я узнать имя моего благодетеля? — спросил меня мастер.

— Можешь. Я — Франциск, наследный принц Наварры. И колокола лить ты будешь там.

— Это за морем, ваше высочество?

— За морем.

— Слава богу, который прислал меня к вам, ваше высочество, — воздел он руки к небу, перекрестился и неожиданно поцеловал мое стремя.

— Надеюсь, ты не еретик? — спросил я его.

— Не сомневайтесь, ваше высочество, я добрый католик. У доминиканцев[123] ко мне не было претензий.

Дальше до самой реки мы доехали без приключений и происшествий. Разве что повстречали обоз из десятка груженых фур под охраной четырех легковооруженных всадников без гербовых значков — наемники у купцов. Те, не отдаляясь от своих телег, проводили нашу кавалькаду подозрительными взглядами. И, казалось, даже лошади их облегченно вздохнули, когда мы неторопливо прошествовали мимо них.

А так — солнышко светит ласково, стрекозы летают, бабочки, жары особо сильной нет, лошадей до пота не выматываем — идем крупным шагом, пыль и та лишь в конце колонны скапливается. Просто прогулка, а не бегство. В костюмированном кино все по-другому — там погони на полном пределе и лошади все в мыле. А тут ощущение такое расслабляющее, немного грустное и мечтательное.