На своем месте - Михаил Иванович Казьмин Страница 20

Я, правда, поинтересовался, а почему речь идёт лишь о московских отставниках, на что Шаболдин резонно указал мне на хорошее знание «Иван Иванычем» московских переулков и московского воровского мира, чего от тех, кто в Москве бывает наездами, ожидать не следовало бы. Пришлось согласиться.

Не смог пристав и найти в Москве вообще никаких частных сыщиков. По крайней мере, Шаболдин точно выяснил, что в установленном законом порядке, то есть, имея на то дозволение от властей, состоя в гильдии и уплачивая с заработка налоги, этим не занимается никто, даже гильдии такой не существовало. Что ж, как говорится, отсутствие результата — тоже результат. Стало быть, «Иван Иваныча» можно будет наказать ещё и за недозволенный промысел. Если, конечно, удастся его изловить.

Мы с Борисом Григорьевичем решили, что присмотр за мной его люди пока продолжат, однако же в сокращённом составе, поскольку у них и других дел хватает, а «Иван Иваныч» никак пока что не проявляется. На том я почти что родную Елоховскую губную управу и покинул, оставив Бориса Григорьевича дальше разбираться с нынешними жизненными обстоятельствами отставных сыщиков. Вернувшись домой, я устроил себе, супруге и Андрюше прогулку, потом мы отобедали, я удалился в кабинет и в очередной раз попытался подумать над происходящим.Бесплодными мои размышления не оказались, и смысл действий «Иван Иваныча» я начал если и не понимать, то, по крайней мере, более-менее непротиворечиво представлять.

И смысл этот состоял вовсе не в краже. Как мне представлялось, он и не собирался чего-то у меня красть, и Мартышку на кражу подрядил для того лишь, чтобы вынудить меня к каким-то нужным ему действиям. Но вот тут уже начиналась сплошная «терра инкогнита». Если он и впрямь искал какие-то полумифические артефакты чёрного стекла и полагал, будто у меня таковые имеются, то, заслав ко мне воришку, мог посчитать, что я захочу их перепрятать, и пытался выследить, где я устрою эту захоронку. Мог просто постараться выбить меня из колеи, чтобы я начал метаться туда-сюда, а он бы эти мои метания отслеживал, чтобы… Тьфу, и тут ничего не понятно! Но раз перестал «Иван Иваныч» за мною следить, значит, каких-то своих целей достиг. Или у него возникли какие-то препятствия к продолжению слежки, та же болезнь хотя бы. Могло, конечно, случиться и так, что наниматель Мартынова понял бесполезность своей слежки за мной, и тогда следовало бы ожидать от него ещё какой-нибудь пакости, но это опять-таки относилось к области предположений и гаданий не знаю на чём.

Понимая, что дальнейшее топтание на этой зыбкой почве ни к чему хорошему не приведёт, я попробовал определить некую точку во времени, ставшую для всей этой загадочной истории отправной. По всему получалось, что это тот самый день, когда к уважаемому среди московских воров Курдюмову-«Печёному» пришёл некий «Иван Иваныч». Подумалось, что раз уж именно встреча Курдюмова с необычным заказчиком запустила эти события, неплохо было бы уточнить день, в который она произошла — ни Мартынов, ни Курдюмов точно его не называли, но мне почему-то это показалось заслуживающим внимания. Увы, к моменту этого моего озарения присутственные часы в губной управе уже закончились, пришлось отложить на завтра…

Желанию моему поговорить с Курдюмовым старший губной пристав Шаболдин если и удивился, то виду не показал, и вскоре мы с приставом устроились в допросной, куда почти сразу и привели старого вора.

Памятуя о том, что с Курдюмовым Шаболдин обращался по-доброму, насколько такое вообще возможно между государевым человеком и вором, я и сам решил выстроить беседу с Курдюмовым схожим образом. Мне хватило просто назвать себя, чтобы тот сообразил, что это в мой дом влез Мартынов по заказу «Иван Иваныча», и проникся важностью момента.

— Какой день был, я, боюсь, теперь-то не упомню, — Курдюмов задумчиво поскрёб рубец на щеке, — не то двадцать четвёртый в феврале, не то двадцать пятый… Двадцать пятый, кажись… Да, двадцать пятый!

Двадцать пятое февраля, значит… Мартышка влез в окно моего кабинета в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое, год-то у нас високосный… А что у нас ещё происходило в те дни? Ну да, двадцать пятого я как раз сидел в ресторации с господином Лямцевым, открывшим мне глаза на связь издателя Смирнова с Палатой тайных дел, и двадцать шестого выяснял в библиотеке время, когда эта связь, скорее всего, установилась. М-да, какая только ересь в голову не полезет, когда ничего толком не знаешь! Допускать, что тайные имеют какую-то причастность к этой фантасмагории, было бы настоящим бредом, вот я и не допускал. Но сам день на всякий случай запомнил.

— А попробуй-ка вспомнить, Курдюмов, — я не оставлял попыток хоть за что-то зацепиться, — не было ли перед тем чего необычного?

— Да не было вроде… — честно попробовал вспомнить он. — Нет, точно не было.

Что ж, не сработало. Но эта неудача особо меня не расстроила — я же всё-таки хотел узнать день обращения «Иван Иваныча» к Курдюмову, и я теперь его знал. Никакой пользы знание это мне не принесло, но мало ли…

Курдюмова возвратили в камеру, мы с Шаболдиным сели попить чаю, чтобы затем тоже вернуться каждый к своим делам, как вдруг почти что один в один повторилось подзабытое уже событие четырёхлетней давности, заставившее меня подумать, что любая пришедшая в голову мысль заслуживает рассмотрения, какой бы дурацкой она поначалу ни казалась, а заодно вспомнить поговорку «про серого речь, а серый навстречь» — в кабинет вошёл заведующий Елоховской губной управой старший исправник Ершов вместе с господином, которого я узнал лишь через пару мгновений — Мякишем из Палаты тайных дел. [1]

— Алексей Филиппович, Борис Григорьевич, — начал Мякиш, когда, как и в тот раз, Ершов нам его представил (как будто мы уже не были знакомы) и оставил нас, сказав Шаболдину, что Михаил Дорофеевич всё изложит сам. — У меня для вас две новости.

Интересно, — подумал я, — опять хорошая и плохая, или сразу две плохих? Особой надежды на то, что обе окажутся хорошими, я почему-то не питал.

— Прошу к столу, Михаил Дорофеевич, — Шаболдин выставил ещё один стакан и взялся за заварной чайник.

— Благодарю, Борис Григорьевич, — что ж, с вежливостью у