Александр Мазин - Государь Страница 21

Владимир засмеялся.

– Еще жен у них четверо, – сообщил Богуслав.

– А я слыхал – больше бывает, – заметил великий князь.

– То уж не жены, а наложницы. Этих у иных князей – до тысячи.

– Вот как? – Владимир удивился. – И как же они успевают? Небось заскучают бабы да разбегутся…

– Это – никак. Женщин в отдельной части дома держат. Гарем называется. Присматривают за ними стражники-евнухи. А каково им там, в гареме, это владыку не волнует.

– Что? И жен там держат, даже водимую?

– Всех. У бохмичи женщин в строгости держат. И лицо никому показывать не дают. Только мужу.

– Вот дикие люди! – Владимир засмеялся. – Как же он женится, если лица ни разу не видел?

– Того не ведаю, – Богуслав улыбнулся. – Я по обычаю бохмичи не женился. Это у тебя, княже, спросить надо. Ты ведь на дочери булгарского владыки женат.

– Мне-то показали, – Владимир самодовольно усмехнулся. – Троих привели, чтоб я выбрал самую красивую.

После разговора с Богуславом Владимир двинулся в женскую часть терема. Там, правда, не евнухи на страже стояли – обычные отроки. И женам князя разрешалось ходить куда вздумается: хоть в гости, хоть на рынок. Но выходили они редко. Разве что Рогнеда была пободрее да своевольнее. Воистину дочь воина и мать сыновей-воинов.

Его, Владимира, сыновей. И Олава была такой же. Жаль, умерла. И первенец ее – тоже.

«Нет, не захватить бохмичи весь мир, – подумал великий князь. – Жалкие, забитые жены воинов не рожают».

И пусть его собственная мать не княжна, но рода доброго.

Миновав стражу в дверях, Владимир нанадолго задумался: кого выбрать?

Выбрал Рогнеду.

Старшая жена великого князя тетешкалась с младшим сыном, Ярославом.

Две холопки стояли рядом, бдительные, как стража на воротах. Если велит чего княгиня – сразу бежать исполнять. Нрав у Рогнеды Роговолтовны – крут. И на расправу скора.

Великий князь, затаясь, наблюдал за женой и сыном. С удовольствием. Жена красива, сын, хоть и мал, а ловок и резов.

Долго смотрел Владимир, никем не замечаемый. Прирожденный воин, он умел так выбрать место, что его не видели. Умел замереть, почти не дыша, не шевелясь, но в мгновенной готовности поразить ворога.

В покоях водимой жены ворогов у Владимира не было.

Если не считать самой жены.

Чуял великий князь: не сдалась дочь Роговолта его, Владимира, мужской и княжеской силе и власти. Не покорилась – уступила на время.

За то и ценил. Красота что? Красивых много. А такие, как Рогнеда, редки. Волчья порода. Только оплошай – враз увидишь клыки.

Вот почему в покои водимой жены Владимир входил будто на чужую землю. И на ночь не оставался почти никогда. Хотя и покои – его, и богатства, наполняющие эти комнаты, – тоже почти все им дарены.

Вот и сейчас, затаясь в тени, Владимир чувствовал себя не хозяином, а замершим в засаде хищником, готовящимся к броску на ничего не подозревающую добычу. Тоже опасную, но сейчас – беспомощную, поскольку не ведающую о его присутствии.

К немалому удовольствию Владимира, первым заметил его маленький Ярослав. Тут же пискнул сердито и прижался к матери. Знал, что бывает, когда приходит сюда этот огромный человек, коего велено называть батюшкой.

Малыш не ошибся. Всё повторилось. Увидав шагнувшего из тени мужа, Рогнеда тут же отцепила сына от рукава, сунула мальчика нянькам и, поднявшись, низко, в пояс, поклонилась. Молча.

Холопки, не дожидаясь приказа, убрались из опочивальни, унеся с собой возмущенно вопившего Ярослава.

Толстая ткань, закрывавшая выход, еще колыхалась, когда Рогнеда, поворотясь к Владимиру задом, задрала подол тяжелого, шитого серебром платья и тонкую нижнюю рубаху и замерла, упершись руками в край ложа.

Владимир не торопился. Сегодня у него было достаточно времени, чтобы не утолять похоть в спешке, а вволю попользоваться и этими роскошными белыми ягодицами, и той сладкой норкой, вход в которую доступен только ему.

Великий князь расстегнул боевой пояс, отягченный мечом, ножом, короткой булавой, шитым бисером денежным кошелем, положил всё на прикрытую волчьей шкурой лавку и скомандовал негромко:

– Повернись. Сегодня глаза твои рысьи видеть хочу, Рогнедь. И зелье после не пей. Хочу сегодня сына зачать…

Когда Владимир покинул опочивальню, в которой стало заметно прохладнее (подбросить дров в печь было некому – челядь-то выставили), за слюдяным окошком смеркалось. Зимний день короток.

Тугой кошелек остался лежать на лавке.

«Родишь сына, здорового и сильного, – одарю много щедрей», – уходя, пообещал великий князь.

– Рожу тебе сына, непременно рожу, – прошептала ему вслед изнуренная мужниными ласками Рогнеда. – Здорового и сильного. И имя ему будет – Мстиша… Нет, краше. Мстислав.

Лучинка и Сладислава сидели за документами: Сладислава перебирала кусочки пергаментов, рулончики бересты, раскрывала, объясняла…

За время странствия жена Богуслава очень изменилась. Не только похорошела, но сильнее стала, увереннее. Научилась читать и писать по-гречески и по-арабски.

Еще она привезла с Востока арабские цифры, и это очень удивило Сладу. До сего времени она думала, что только в их семье знают этот счет. Да и то потому, что муж научил. А тут, оказывается, целые народы сию тайну ведают. Звала Сладислава невестку уважительно и полным крестильным именем: Евпраксия, а не Праксея. Впрочем, все остальные домашние, включая мужа, по-прежнему звали ее Лучинкой. Очень ей подходило.

Невестка отложила пергамент, замерла ненадолго, будто прислушиваясь…

– Что, устала? – ласково спросила Сладислава. – Терпи, милая, надо. Умру – тебе всё самой вести придется.

– Нет, матушка, не устала. Только… Знаешь: я ведь ребеночка ношу.

Сладислава молча обняла невестку. С минутку они посидели рядышком: внучка булгарского хакана и дочь деревенской колдуньи из-под Турова…

Такие разные. И такие близкие.

Потом Лучинка осторожно отстранилась и сказала:

– Давай дальше, матушка. Что там у вас с купцом бременским Йоганном?

– А вот смотри, – вновь сосредоточилась Сладислава. – Это долговое обязательство, по которому он…

Глава тринадцатая, в которой Киев встречает нежданного гостя

Если Богуслава в Киеве ждали, то этого гостя не ждал никто. Тем не менее он появился. Сильный, красивый, веселый… С пятью сотнями хирдманов, с ног до головы увешанных золотом, и такого зловещего вида, что киевская стража закрыла перед ними Подольские ворота и держала снаружи, пока из княжьего терема на появился сам воевода Претич и не велел впустить.

Впрочем, наверх, на Гору, поднялись только трое нурманов: Торстейн Бычий Хвост, Халльфред Трудный Скальд и конечно их вождь: прославленный ныне конунг, а в прошлом – дружинник великого князя Владимира – Олав Трюггвисон, которого многие по старой памяти всё еще звали Кракабен, что значит – Воронья Кость. За его необычайное умение предугадывать судьбу и ловкость в гадании.

Впрочем, Олав Трюггвисон уже давно не пользовался своими колдовскими умениями. Зачем это человеку, который уже сделал самый правильный выбор?

Да еще с ними был пес. Огромный лохматый волкодав, преданно державшийся в шаге от Олава и полностью игнорирующий всполошенный брех киевских кобелей.

О том, что сын конунга Трюггви появился на землях киевского князя, Сергей Иванович узнал пусть и загодя, но с опозданием. Это потому, что нурманы двигались стремительно даже без своих драккаров. Встал на лыжи и побежал. Для самых северных северян это привычнее, чем степняку на коне скакать. Как на крыльях летели. Само собой, не с одними лыжами. Сотни две саней, запряженных добрыми лошадками, бодренько катились по зимнику, доверху загруженные всяким товаром и имуществом, обгоняя неторопливых купцов.

Плохо, что ни один из подвластных Владимиру князей и наместников не потрудился прислать гонца. Видать, не сочли, что пять сотен нурманов представляют опасность. Тем более – под предводительством Олава, некогда – княжьего любимца. Зная Трюггвисона, Духарев не сомневался, что тот останавливался в каждом крупном городе: попировать-повеселиться, заодно и припасы обновить.

Весть пришла от сына Артёма. Они с воеводой Сигурдом были соседями: после вокняжения в Киеве Владимир одарил верного ярла куском древлянских земель из бывшей Олеговой вотчины. Не удивительно, что Олав сначала посетил дядьку, а уж потом двинул в стольный град.

Прошедшие годы основательно изменили Трюггвисона. Из длинного костлявого подростка вырос могучий муж почти Духаревского роста. Но по-прежнему – красавец. Синие сияющие глаза, светлые густые волосы, прихваченные золотой с каменьями диадемой, яркие губы, небольшая ухоженная бородка… Ни одного шрама на лице, зубы – как отполированные. Великий князь киевский, тоже далеко не урод, на фоне Олава смотрелся весьма скромно.