Анатолий Спесивцев - Черный археолог из будущего. Дикое Поле Страница 21

— Так были у них доспехи или нет?

— Не знаю батько. Может и были. Только, биться об заклад готов, что без колдовства там не обошлось

— Ладно, чёрт с ним, их колдовством. Дальше рассказывай.

— Во-во, точно нечистый там руку приложил! Потому как перестреливаемся, значит, мы с ними, перестреливаемся. Татар, значит, ждём. Я решил глянуть, что там с Стецьком. Посмотрел, значит, — не жилец Стецько. Залез я в ямку там же, рядом, чтоб прикинуть, можно ли бедолагу в ней прикопать. А тут слышу: Бах, бах, бах! Часто-часто, будто много казаков шмаляет. Оглянулся я, выглядываю осторожненько, а сзади на ровном месте холмики земляные появились, навроде кротовых. И, кажись, оттуда, не иначе бесы черномордые, в наших ребят стреляют. И, слушайте батьку, никакого дыма от выстрелов. А все уже мёртвые лежат. Думаю, всё, конец мне. Но видно, божья мать верующего в её сына от лютой смерти защитила. Не заметили они меня. Исчезли вместе с холмиками. Были и… нету. Как и не было. Страх господень!

— Чего ты несёшь, какие холмики?

— Земляные, батьку, чёрные. Там батьку, земля чёрная. Чернозём.

— Какой чернозём?!

— Известно какой. Обыкновенный. Ох, и хорошо на нём, батьку, рожь растёт. И гречиха, и другие разные растения.

— Тьфу! — сплюнул гетман. Ему стало ясно, что от напуганного джуры толкового ответа не добиться. Сам гетман не боялся ни чёрта, ни божьего гнева. Будто предчувствуя судьбу, джура преданно смотрел в глаза своему повелителю, показывал послушание и готовность отвечать. Да, кому как не ему, гетману, знать цену такой преданности. Он достал заветную бутыль, дар добрых друзей из ордена Иисуса Сладчайшего, и налил слуге чарку.

— На, вот, выпей, для успокоения и за помин убиенных. И я с тобой выпью.

То, что в чарку гетмана было налито из другой бутылки, заметить было мудрено. Они выпили, закусили сушёным мясом. Джура, вроде бы, расслабился и немного успокоился.

— Ох, доброе у тебя, батька, вино. Сладкое да вкусное. И крепкое, наверное. Меня что-то сразу в сон начало клонить.

После этих слов, он закрыл глаза и опрокинулся на ковёр, на котором сидел. Лицо заснувшего человека выглядело довольным, можно сказать, счастливым.

«На такую мелочь приходится тратить такое дорогое зелье! Эх, как жаль, что к колдуну с ядом не подойдёшь. Чутьё на опасность у него как у битого волка. Будто, действительно, бес-прислужник его остерегает. Ничего, доберусь до его шкуры, никакие бесы и демоны его не спасут!»

Гетман выглянул из шатра, позвал казаков из личной сотни и попросил их отвести уставшего товарища на место ночёвки.

— Пусть полежит бедняга, устал, мои поручения выполняя. Дежуривший у шатра десятник покрутил головой.

— Ох, батьку, погубит тебя твоя доброта. За десяток саженей можно унюхать, от какой усталости он с ног свалился.

— Ладно, не бурчи. По важным делам парень ездил, переволновался, вот от одной чарки и свалился. Положите там его аккуратно, пусть отдыхает, я им доволен.

3 глава

Разборки на высоком уровне

Ночь с 27 на 28 березня 1637 года от р.х

Пилип понимал проигрышность выяснения отношений. Наказной гетман — не базарная баба, чтоб с криком и руганью добиваться отсчёта от знаменитого полковника. Но что делать, если полковник этот ведёт себя невероятно нагло?

«Эх, повесить бы его, а ещё лучше, поганую его шкуру с живого содрать. И чёрт с ним, риском быть казнённым за это. Так не пойдут казаки на бой со своими. Колдовскими своими штучками заплёл он мозги дурачью. Вот и получается, по обычаям, я его, каким способом захочу, таким и казнить могу. Да вот права-то имею, а возможности, пока по-крайней мере, у меня нет».

С полудня в его отряд стали прибывать колдуны и старшины. Как из Сечи, так и реестровые. И, не представляясь наказному гетману, все отправлялись в шатёр к Васюринскому. Что, безусловно, являлось грубейшим нарушением казацких обычаев. Пилип давно бы явился туда и сам, да мешало ему одно но. Один из джур, посланных утром на убийство Васюринского, исчез.

«Хорошо, если завалился где мёртвый, не велика потеря. Гораздо хуже, если он, с перепугу от колдовских штучек (Боже милостивый, если ты есть, почему у нас до сих пор инквизиции нет?!!), сбежал свет за очи. Потом это может очень плохо аукнуться. Мерзавец знает слишком много. Но если эта колдовская братия его захватила живым… тогда совсем плохо. Уж не для суда надо мной они съезжаются? Рвануть ли, что ли, под защиту ясновельможного пана Иеремии Вишневецкого?» Пилип со всего размаха в сердцах, стукнул своим серебряным кубком о землю.

«Защитить то Ерёма защитит, только, кем я при нём буду? В лучшем случае, полковником придворного войска. Ни тебе уважения, ни богатой добычи. К лизанию ясновельможной задницы придётся привыкать. Нет, погожу».

Гнев на старого врага и страх, казакам и кошевых гетманов случалось казнить, не то, что наказных, душили Пилипа. Удивительное дело, но гости к Васюринскому продолжали прибывать после заката солнца. Наказной гетман не выдержал и пошёл разбираться, чувствуя, что дальнейшая неопределённость его убьёт. Разорвёт изнутри как подложенная негодяем Васюринским мина.

Он подошёл к шатру Васюринского в момент, кода Иван и Аркадий встречали Остряницу, прискакавшего уже ночью, в сопровождении всего одного джуры. Поздоровавшись с прибывшим полковником, очень авторитетным на Сечи, Пилип, с хорошо слышимой в голосе обидой обратился к Васюринскому.

— И как это понимать? Ты приглашаешь к себе гостей, а мне неизвестно, что затевается в моём собственном войске. Не по обычаям поступаешь, Иван, не по-людски.

— Ох, правда твоя, Пилип. Прости по старой дружбе. Собственно, дело-то нечаянно возникло, всё насквозь колдовское, вот я тебя и не беспокоил. Знаю, ты к колдовским делам никогда отношения не имел, не интересовался ими. Или я не прав?

— Какие бы то ни было, дела в моём войске творились, я должен о них знать!

И, обернувшись к Острянице, спросил его: — Пане Яков, никогда не слышал, чтоб и вы к колдовским делам причастны были. Васюринский не дал Острянице и рта раскрыть.

— Спешу доложить тебе, как наказному гетману, что мы с Аркадием, здесь, невдалеке, величайший клад открыли. Поболе сокровищницы султана, или там, шаха. Да вот беда, заклят он. Страшно заклят. Надо на кургане, где он хранится, великие жертвы принести. Трёх невинных, дев, трёх младенцев, и, представляешь, трёх воинских начальников, согласных пойти на жертву собственной жизнью добровольно. Сам понимаешь, оставлять такое сокровище в земле не хочется. Кликнули клич, добровольцы и стали приезжать. Слушай, друг, а действительно, ты ведь сейчас мой начальник. Имеешь полное право на часть клада. Поедешь с нами?

Васюринский, в порыве, якобы, дружеских чувств, приобнял наказного гетмана, как железными клещами вцепившись в его плечо. От его, вроде бы дружеской улыбки, у Пилипа пошли мурашки по коже и стало сбоить сердце.

— Ну, что молчишь? Уж поверь, там я тебя не забуду. Соглашайся, дружище. Кстати, я возьму с собой, для охраны раскопанных сокровищ, сотню казаков. Ты не возражаешь?

Говоря всё это, самым что ни на есть дружелюбным тоном, характерник подмигнул ошарашенному Якову Острянину. В вести, из-за которой он, бросив всё, прискакал, ни о каких кладах не говорилось.

Возражать гетман не стал. Он мечтал побыстрее покинуть эту компанию. Голос характерника звучал ОЧЕНЬ многообещающе и искренне, но гетмана такое щедрое предложение не вдохновило. Скорее испугало до желания немедленно опростаться и слить. Нетрудно было догадаться, зачем проклятому колдуну на раскопках клада старый враг. В заклятые клады Пилип не верил. Ну, почти не верил. А в способности характерников принести жертвы, не сомневался ни единого мига. С трудом высвободившись из лап характерника, Пилип решительно отказался от щедрых посул и поспешил откланяться. Появилось у него опаска, что проклятый колдун его может, как-то охмурить, потащить с собой. Известно зачем. Да и организм настоятельно требовал своего, не хватало ему ещё обделаться на людях.

Даже добрые советы, не говоря уж о делах, оборачиваются…

29 березня 1637 года от р.х

«Каждое доброе дело оборачивается, для сотворившего такую глупость, неприятностями. А если намылился менять к лучшему ход истории, так жди гадостей от целых народов. Соответственно, готовься к неприятностям в кубе или бог знает, какой степени. И, естественно, к проистекающим из них болевым ощущениям».

Утреннее настроение в этом мире, можно сказать, традиционно, было у Аркадия минорным. Это если не прибегать к куда более точным и резким выражениям родного ему русского языка. Марш-бросок на сотню вёрст и привычных к таким манёврам казаков вымотал. А из бедолаги попаданца, он высосал силы, будто оголодавшая вконец стая вампиров. Вчера две последние пересменки лошадей, его перегружали из седла в седло, как куль с д… чем-то неаппетитным. Удивительно, просто невероятно, что он смог доехать сам, без привязки к лошади. Здорово помогли какие-то настойки, отвары и порошки характерника, но всё равно, если удастся ему выжить, можно будет этим броском на юг гордиться и хвастаться. Выдержать такую нагрузку можно, если ты не кочевник, только предельным напряжением воли. Хотя, в случае нужды, сегодня ему пришлось бы передвигаться на конских носилках, усидеть в седле Аркадий точно бы не смог.