Юрий Корчевский - В цель! Канонир из будущего Страница 21

– Да мне все равно, кто она – зови!

Служанка убежала и вскоре вернулась с дочерью хозяина. Она уже успела снять разорванное платье и переоделась. Мордашка заплаканная, кожа на лице красными пятнами, глаза опухли.

– Звать-то тебя как?

– Дарья.

– Вот что, Дарья. Мы со служанкой твоей…

– Маша я.

– С Машей поедем, убитых увезем за город.

Глаза Дарьи снова наполнились слезами.

– Отца не беспокой – он жив, но ему пока плохо; есть и пить не давай. Запомнила?

Женщина кивнула.

– Да, самое главное. Если у вас обеих будет рот на замке, все может обойтись. Ну пропали три оглоеда – поищут да перестанут. Проболтается кто-нибудь – тогда пытки вас ждут неминучие и такие страшные, что сама смерть покажется желанной. Это обе уясните крепко-накрепко, коли жить охота.

Обе закивали головами.

Мы с Машей вышли во двор, вдвоем споро запрягли старого мерина в повозку. В конюшне были еще две лошади.

– Это хозяйские, верховые – только его слушают.

Мы погрузили трупы на телегу, накрыли холстиной. Я оглядел двор.

– Так, Маша, у вас в доме песок есть?

– Есть – я котел на кухне им чищу.

– Неси – надо кровь присыпать. Не приведи Господи – принесет кого нелегкая. Во дворе должно быть чисто – никаких следов оставлять нельзя.

Маша быстро сбегала на задний двор, принесла бадейку с песком, засыпала пятна крови.

Я снова осмотрел двор. Вроде – ничего. Балда! Тела кромешников погрузил, а сбоку, ближе к забору, сабли их лежат. Куда бы их деть? Сабли неважного качества, мне такие не нужны – в доме, что ли, оставить? Нет, не стоит даже малую улику сохранять. Положу их к трупам и выкину вместе с телами. Я сунул сабли под холстину.

– Маш, вино в доме есть?

– А как же, – удивилась служанка, – почти полный погреб.

– Неси сюда кувшин побольше.

– Не время пить, господин.

– Неси!

Маша сбегала и принесла большой – литров на пять-шесть – кувшин с вином. Я вытащил пробку, понюхал. Хорошее вино, самому бы попить. Отпил глоток и сунул служанке:

– Сделай глоток.

Та уперлась:

– Не буду, дел еще полно по дому.

– Пей – глоток, не более. Надо, чтобы запах от нас был.

Служанка послушно отпила. Я положил кувшин на холстину, у передка телеги. Маша открыла ворота, мы выехали, и я остановился, поджидая, когда она вновь их закроет.

Начинало темнеть. Успеть бы до того, как закроют ворота, выехать из города.

Маша показывала дорогу, а я правил лошадью.

У ворот остановились. Подошел стражник.

– Куда едем, чего везем?

Я пьяненько захихикал, дохнув на стражника винным ароматом, взял кувшин и протянул ему:

– Угостись, брат, отличное вино.

Стражник откупорил кувшин, нюхнул, воровато огляделся и сделал пару крупных глотков.

– Ух ты, вкуснотища!

– Забирай весь кувшин.

Стражник махнул рукой, разрешая проехать, а сам потрусил к караулке, стараясь держать кувшин за спиной. Я обернулся, провожая его взглядом, и похолодел. За нашей телегой тянулся след из крупных бордовых капель, отчетливо видимых в дорожной пыли.

– Держи вожжи!

Я соскочил с телеги и пошел за нею, загребая, как будто спьяну, пыль и стараясь затоптать капли. Это была кровь, натекшая с трупов. Недосмотрел, а ведь когда выезжали со двора – да и во дворе тоже, – ничего не капало. Чуть не влипли. В телеге три убитых кромешника – это даже не смертная казнь, если попадемся. Отдадут нас в руки опричников, а те уж придумают, как сделать, чтобы мы подольше помучились. Вспомнились деньки моего юношества, эпизоды из «Белого солнца пустыни», когда героя спросили: «Желаешь просто умереть или помучиться?»

Эти паразиты-кромешники обычных людей – не врагов даже – живьем в котлах варили, что уж про меня говорить, попадись я им в лапы. Каюсь – недосмотрел, надо было на дно телеги еще холстину бросить. А теперь надо быстренько-быстренько убираться подальше от города.

Я вспрыгнул на телегу и хлестанул коня. От неожиданности мерин рванул, и Маша упала бы на трупы, не поддержи я ее.

– Что случилось?

– Кровь с телеги капает, вот что. Хорошо, что вино взяли, стражнику глаза отвели.

– Какой догадливый, а я уж грешным делом подумала, что сам пить будешь. Ох и не люблю я пьяниц. Мой тятька от пьянки сгорел, а детей в семье было восемь душ. Вот маменька и определила нас сызмальства в прислуги, чтобы с голодухи не померли. – Маша помолчала. – Грех ведь на тебе – людей поубивал.

– Грех отмолю, тем более – это не люди. Обличьем похожи, а повадками – исчадье ада, помощники сатаны.

– А ведь и верно говоришь.

– Тем более – троих я сегодня жизни лишил, а одного – твоего хозяина – спас. Как думаешь, там, – я указал на небо, – мне зачтется?

– Ох, не знаю, господин.

– Хозяин-то хоть хороший?

– Справный хозяин, меня никогда не обижал. На праздники завсегда подарки дарил – платочки там или пряники медовые. И от хозяйки его дурного слова не слышала. Дочка у них славная, да не повезло ей: замуж вышла, а детей Господь не дал, вот муж ее и бросил. Чуть руки с горя на себя не наложила.

– Как звать хозяина? А то из-за него на душегубство пошел, а как зовут человека, и не знаю.

– Илья он, по батюшке – Тихонович, купец в третьем колене.

– Фамилия-то какая?

– Ох ты, господи, – не сказала? Черкасов.

– Давно в доме служишь?

– А что я – считала? Годков двадцать.

Мы отъехали от Пскова верст на пять, прежде чем я заметил удобный съезд к реке Великой. Выехали на берег, я развернул телегу задом к воде. Надо бы что-нибудь тяжелое к телам привязать, не то всплывут.

Я поискал камни, нашел парочку валунов, подкатил к телеге. Откинув холстину, дал Маше нож:

– Режь холстину на узкие полосы.

– Добро хозяйское без разрешения переводить не дам.

– Дура! Она все равно в крови. Надо к телам камни привязать. Делай, что сказал.

Пока служанка споро резала холстину, я сбросил с телеги тела. Узкими полосами холстины привязал к каждому по булыжнику, сбросил трупы в воду. Туда же закинул и сабли опричников.

– Маша, теперь вымой телегу. Холстина осталась?

– Половина почти.

– Вот ею и вымой как следует. Назад днем поедем, посветлу следы крови видны будут, потому старайся.

Я распряг мерина – пусть попасется. Ноги предусмотрительно спутал.

Служанка принялась за дело – мочила холст, оттирала доски подводы. Я же рукой зачерпывал влажный песок с берега и оттирал низ подводы. Плохо, что стемнело, и лишь луна давала скудный свет.

Часа через полтора-два мы закончили.

Я сбросил сапоги и рубаху, закатал брючины, за шел по колено в воду и оттер руки, вымыл лицо. Маша немного поколебалась, потом отошла в сторонку, сбросила платье и голышом залезла в воду. Шумно поплескалась и вылезла.

Натянув платье на мокрое тело, она уселась на облучок.

– Чего теперь делать будем?

– Утра ждать. Ночью городские ворота закрыты, в город не пустят.

– Ох ты, беда какая – одна ведь Дарьюшка с отцом.

– Бог даст – выживет. К тому же утром надо телегу осмотреть – не осталось ли где крови.

Я посмотрел на луну – время было к полуночи. До утра далеко, надо немного вздремнуть.

Я залез в телегу, улегся во весь рост, закрыл глаза. Может, бросить все, берегом добраться до корабля – и гори оно все синим пламенем? И чего мне так «везет» на кромешников? Или это я такой, что неприятности ко мне липнут? Нет, корабль отменяется: деньги остались на постоялом дворе – сумма изрядная, я из-за них в Стамбуле сколько корячился, да и на охране корабля саблей помахал.

Послышался голос служанки:

– Тебе не боязно на телеге лежать? Кровь на ней!

– Бояться живых надо, Маша, а не мертвых. Только живой может делать тебе пакость. А коли умер человек – воздай ему по заслугам. Доброго – схорони по христианскому обычаю, а плохого… на труп плохого плюнь и кинь в канаву, как падаль.

– Жестокий ты.

– Кабы не моя жестокость, хозяин твой, Илья, умер бы уже часов шесть назад, а с вами обеими кромешники поразвлеклись бы всласть да и животы бы вспороли.

– Ох, какие страсти! Холодно что-то стало, с реки прохладой тянет.

– Не надо было на мокрое тело платье надевать – замерзнешь.

Я закрыл глаза. Надо обдумать ситуацию.

Телега немного качнулась, рядом со мной улеглась Маша.

– Холодно, совсем озябла. Не прогонишь?

– Места, что ли, жалко? Лежи, вдвоем теплее, может, удастся вздремнуть. Чую – день завтра колготной будет.

Однако ситуацию обдумать не удалось – волновала близость женского тела. Это сколько же у меня женщины не было? Я начал вспоминать. Е-мое, да после временного переноса сюда вроде как и не было. Что-то я совсем плохой стал, то о деньгах, то о деле пекусь.

Соблазнять или уговаривать Машу не пришлось. Я ощутил женские пальчики на своих чреслах. Естество мое восстало, я завалил Машу на спину, задрал платье и набросился на нее, как голодный тигр на мясо. Маша лишь пискнула слегка от такого напора.