Алекс Гарридо - Любимая игрушка судьбы Страница 21

— Благодарю тебя, — Акамие низко поклонился. — Но хотел бы раньше покинуть тюрьму этого мира.

— Нет, вы это бросьте! — не выдержал Эртхиа. — Сидят передо мной и наперебой хвалятся, как им не терпится меня покинуть! Друзья, а! Что же это ты, брат, начинаешь с того, что уговариваешь Ханиса жить, а заканчиваешь обещанием опередить его в пути на ту сторону…

И так пылко упрекал их преданный в дружбе Эртхиа, что не оставалось иного, как рассмеяться легко и радостно. И на этой стороне мира можно жить, пока друзья вместе, пока они есть.

Акамие только украдкой вздохнул. Вся его надежда заключалась в том, что странный сон или видение, бывшее ему по дороге в Аз-Захру, окажется вещим. Хотя чего не привидится, когда разум мутится от горя и обиды? Однако с того вечера его настроение изменилось, и он с покорностью и терпением ждал обещанной развязки. Ни словом не обмолвившись Эртхиа.

Загремел замок. Мальчики переглянулись: было еще рано.

Эртхиа вскочил, схватившись за кинжал, левой рукой протянул Акамие покрывало. Тот поспешно накинул его на голову. Ханис тоже встал, шагнул в солнечный луч. Если его друзьям будет грозить опасность, у него появится возможность погибнуть в схватке.

Стражник, приоткрыв дверь, пролез внутрь, быстро прошептал:

— Из дворца пришли за узником — к царю! — вы пока сидите здесь… — и гаркнул: — Выходи!

Ханис, как был, обнаженный шагнул к выходу. Стражник крепко связал ему руки за спиной и выпустил на площадку.

— Не надо меня нести, — хмуро попросил Ханис. — Я не буду прыгать вниз.

— И не прыгай, — ухмыльнулся стражник, показывая намотанный на руку конец веревки. — Только руки выломаешь.

Когда дворцовая стража увела Ханиса, тюремщик выпустил Акамие и царевича. Евнух, обмахиваясь веером, сидел у калитки.

— Постараюсь узнать… — Эртхиа многозначительно кивнул.

Акамие из-под покрывала протянул ему тонкую руку и пожелал удачи. Калитка пропела дважды, впустив Акамие и закрывшись за ним.

Прежде всего Ханиса отвели в баню. Там ждали рабы, чтобы вымыть его. Узник из башни заточения не должен раздражать повелителя своим видом и запахом.

— Однако он воняет гораздо меньше, чем должен, — шептались рабы.

— Он совсем не воняет!

— Может, и вправду он — бог?

Одетый в штаны и рубаху, со связанными за спиной руками, босой, Ханис шел между стражниками через дворцовый сад. Вымытые волосы уже высыхали под заботливой лаской солнечных лучей.

Наслаждаясь, Ханис глядел вокруг. После долгой тьмы плена и заточения сверкающий сад радовал его глаза, никогда не боявшиеся Солнца.

Струи воды, блистая, вырывались из прудов, обложенных розовым и зеленым камнем, и, круто изогнувшись, с плеском и звоном падали вниз. Важные зеленые переливающиеся птицы с куриной походкой мели узорчатыми хвостами дорожки, посыпанные серебристым песком.

Солнце обливало всю эту праздную, беспечную роскошь щедрым любящим светом. Как будто не испытывало гнева и вражды…

И разве не жизнь — веление Солнца? Каждая тварь и каждая вещь имеет Судьбу, говорит Акамие. И нам неведомы ее намерения. Надо быть внимательным к ней и расторопным в послушании. Так о чем хочет сказать ему Судьба этой неожиданной прогулкой в цветущем саду? И что велит ему Солнце, освещая живую прелесть этого сада?

Звонкий крик раздался откуда-то слева, и золотой мячик покатился под ноги Ханису. Высокий, полудетский голос опять прозвучал своевольным предупреждением — и стражники повалились на колени, прижимая к земле закрытые ладонями лица.

Ханис остался стоять и единственный увидел ее.

Она выбежала из золоченой калитки, беззаботно хохоча, и вслед ей неслись стенания и мольбы немедленно вернуться. Длинная рубашка из желтого шелка, вышитая по подолу и рукавам алым и зеленым, украшенная подвесками из золота и рубинов, прикрывала почти до щиколоток золотисто-смуглые ножки, обутые в парчовые туфельки с бубенцами. Ликующий звон раздавался, когда она бежала, перепрыгивая клумбы с цветами. Темно-зеленый бархатный жилет, покрытый золотой вышивкой, распахнулся на груди, и Ханису было видно, как подпрыгивают блестящие складки желтого шелка, выдавая юное, прекрасное и тайное, скрытое под ними.

Она взмахнула маленькими ручками — сверкнули браслеты и камни на рукавах, взлетели и опали бесчисленные косички, будто шнуры черного шелка, украшенные драгоценными наконечниками. Она замерла, удивленно и гневно озирая Ханиса большими блестящими глазами такой глубокой, таинственной темноты, что у него перехватило дыхание.

Маленькая грудь часто поднималась, она ловила воздух губами цвета финика, Ханис разглядел даже ровные белые зубы. На шее билась жилка. Приподнятые к вискам, сходящиеся пухом над переносицей брови хмурились грозно, почти как у царя, — но она была прекрасна!

Ханис улыбался, не отводя глаз от ее лица, а она сердилась еще пуще — только тонкие ноздри затрепетали над пухлым надменным ртом. Она топнула ногой. Бубенцы звякнули жалобно. Ханис рассмеялся.

— Кто ты такой? — вскрикнула красавица. Смех поразил ее больше, чем смелый взгляд незнакомца прямо в лицо — ей!

— Я — царевна Атхафанама! А ты кто?

— Я — Ханис, царь, сын бога и бог, — просто ответил Ханис.

Глаза Атхафанамы расширились, а рот так и открылся. Она растерялась. Медленно переступая, она обошла Ханиса кругом. Белая тонкая кожа, какой не видывали в Хайре, крупные золотые кольца волос, мягко и вольно лежащие на плечах, высокий рост и широкие плечи — все было удивительно в дерзком пленнике. Если бы Судьба послала ей такого жениха, Атхафанама, пожалуй, согласилась бы стать и второй, и третьей женой, хоть и не пристало это царской дочери. Но он не был женихом, он был невольником…

Ханис, наклонив голову, следил за ней. Когда она скрылась за его спиной, он быстро повернул голову в другую сторону, и снова встретился с ней взглядом.

И все-то он увидел в ее глазах! Атхафанама вспыхнула, досадливо тряхнула косичками.

— Тоже мне! Я вот попрошу отца, чтобы тебе отрубили голову.

— Только приходи на казнь, чтобы мне еще раз полюбоваться на тебя! — беспечно откликнулся Ханис.

Атхафанама поджала губы.

— Лучше пусть тебя повесят за ноги.

— Только напротив твоей калитки… — Ханису нравилась ее злость, более притворная, чем казалось самой Атхафанаме.

Задохнувшись от возмущения, Атхафанама часто заморгала длиннющими ресницами. Так и не найдя слов, она схватила свой мячик, пнула в бок ближайшего стражника и побежала прочь, не щадя цветов на клумбах. Остановилась только у золоченой калитки.

— Я попрошу, чтобы тебя сварили в масле! — крикнула оттуда и торжествующе рассмеялась.

Хлопнула калитка, прозвенели еще издали бубенцы — и все стихло. Солнце обнимало Ханиса с головы до ног светом и теплом, и странным образом блеск желтого шелка был родственен Солнцу. Кто бы знал, что столько света может изливаться из хайардских черных глаз, и даже против воли их хозяйки?

Стражники поднимались, осторожно озираясь из-за испачканных травяным соком ладоней в отпечатках стеблей.

— Нельзя смотреть на царскую дочь! — нравоучительно рявкнул старший за спиной Ханиса. — Уж сварят тебя или четвертуют, но не быть тебе живым после такого…

Ханис пожал плечами.

— Вас самих казнят, если узнают.

Стражник ткнул его кулаком между лопаток.

— Поговори мне…

Царь сидел на восьмиугольном троне, напоминавшем стол на низких ножках. Красный ковер, сотканный по форме трона, переливался через края низаной жемчужной бахромой, почти скрывавшей золотое свечение мощных львиных лап, поддерживающих трон. Высоко над головой царя на золотых цепях висела восьмиугольная рама, с которой позади и по бокам трона ниспадали шелковые завесы, алые и цвета темного вина, отягощенные золотым шитьем и драгоценными камнями. По бокам, близко, но не касаясь завес, стояли высокие, могучего вида стражи в богатой одежде, с обнаженными мечами, поднятыми перед собой.

Ханис понимающе повел бровью. Здесь точно был на месте этот грозный варвар в тяжелых темно-красных одеждах, украшенных золотом и рубинами, в высокой тяжелой короне на блестящих от масла волосах. В Аттане он был смешон. Здесь — величествен.

Взгляд царя был тяжел и неподвижен. Не мигая он глядел в глаза своему пленнику. И не утратил величия, заговорив, хоть Ханису казались нелепыми его слова. Здесь и в устах этого правителя они были уместны.

Если бы не о Ханисе шла речь.

— Ты еще жив, и ты — мой раб.

— Разве царь пригласил меня, чтобы продолжить пустой спор? — улыбнулся Ханис.

Царю показалось, что радужный ореол окружает золотую голову Ханиса, как огонек свечи, если смотреть на нее сквозь тонкую завесу. Царь озадаченно прищурился, но сияние не исчезло, оно все разгоралось, блеском заслоняя от глаз царя все, кроме белого лица пленного аттанского бога.