Месть на возмездной основе - Константин Александрович Костин Страница 21

Я лишь криво усмехнулся в ответ. По пятну, с аппетитом поглощающего ткань плаща, по бледной физиономии москвича, по дрожащим от кровопотери ногам, было видно, что он уже отвоевался.

— Сам справлюсь, — процедил я сквозь зубы. — Не дурак.

Сейчас я не был охотником — охотник убивает ради трофея. И не был хищником — хищник убивает ради еды. Я превратился просто в убийцу с жаждой убийства ради убийства.

Принюхиваясь и прислушиваясь, как собака, я осторожно двигался по лабиринту контейнеров в поисках жертвы. Смешно. Котов идет по следу, как собака. Единственное, что роднило меня с котом — мягкие, пластичные шаги в обход луж, дабы не выдать себя случайным всплеском.

Вот мазок крови на контейнере от простреленного уха Курцхаара. Вот вторая Дашина туфля. Я чуял, что подбираюсь все ближе и ближе, крадясь по бесконечному лабиринту к логову Минотавра.

За очередным поворотом я увидел ее. Даша. Одна. Девушка сидела, прислонившись спиной к контейнеру, обняв себя руками. Живая? Живая! Ее била крупная дрожь. Присев рядом, я осторожно прикоснулся к руке секретарши и сразу получил четыре царапины на щеке от ее ногтей. Помощница размахивала когтями подобно мельнице, напавшей на Дон Кихота.

— Даша! — крикнул я. — Даша! Успокойся! Это я!

Мне пришлось, изловчившись, залепить ей звонкую пощечину, приводя в чувство. И еще одну. И еще. Лишь после этого в глазах девушки сверкнула искорка разума.

— Юра! Ты!

Я? Да, черт побери, это я! Разве, я не это сказал?

Она бросилась мне на шею и сквозь мокрую одежду я ощутил мертвецкий холод молодого тела, мокрого и замерзшего. Осознавая всю бесполезность, я, тем не менее, поступил по-джентльменски. Снял с себя отсыревший до последней нитки плащ и укрыл девушку. Еще ничего не кончено. Обер-лейтенант где-то рядом.

Глава 18

Я резко развернулся на громкий всплеск за спиной. Это мог быть только он — Ковалев. В проходе мелькнула тень и я выжал спуск пищали. Звук выстрела пустился играть в бильярд, отскакивая от стен контейнеров, но сам выстрел не достиг цели. Нервы, черт побери, нервы. Я понимал, что палить бесполезно и поздно, но все равно пальнул. Зачем? Кто меня за палец дергал?

Диверсант захохотал, ухая филином, с противоположной стороны. Я навел на смех прорезь целика, похожего на раздвинувшую ноги путану, но… но снова опоздал. От противника остался лишь удаляющийся, прыгающий по ребрам коробов, причудливо вытянутый силуэт.

Курцхаар играл со мной, как ребенок с котенком, пуская зеркалом солнечный зайчик. Вот он здесь — и вот его нет. Почему зайчик, если солнечный? И почему солнечный, если зайчик? Боюсь, это не те вопросы, которые следовало сейчас задавать себе. А какие следовало бы?

Усталость накатывала на меня морскими волнами. Одна за одной, все сильнее заливая берег невозмутимости. Нервы, натянутые до предела, лопались струнами на скрипке Паганини. Все же стоило назначить встречу пораньше… или — наоборот, попозже, чтобы выспаться.

— Задрал, падла! — выкрикнул я, теряя остатки самообладания. — Выходи, подлый трус!

Так, тихо, Котов. Успокойся, без истерик. Истерика означает поражение, а поражение — смерть.

Звонкий удар по контейнеру заставил меня обернуться, совершив непростительную ошибку. Я еще не успел сфокусировать взгляд, как Дашин вопль указал на то, что враг меня переиграл. За ее воплем последовал другой удар — гораздо более ощутимый, по почкам. Ковалев отвлек мое внимание и зашел со спины!

Следующим ударом, под колено, шпион повалил меня с ног. Стечкин выпал из руки и, встретившись с ботинком фрица, отправился в воду, сверкнув на прощанье хромом.

Не давая мне подняться, Курцхаар зарядил ногой по ребрам. По тем самым ребрам, по которым вчера уже били бесчисленное количество раз. Жадно хватая ртом воздух, наполняя кислородом горящие легкие, я подпрыгнул от пинка.

Диверсант избивал меня молча и я понял, что тогда, утром в моей конторе, Кикнадзе бил меня жалеючи. И Климов бил меня очень нежно, практически любя. А сейчас обер-лейтенант просто использовал меня вместо боксерской груши, если б боксеры боксировали ногами. Что-то сильно мешало в кармане пиджака, впиваясь в бок.

Я кувыркался, харкаясь кровью, не успевая подняться. Я ощущал, как ребра внутри меня приобрели неестественную, не предусмотренную природой подвижность. Да и не было у меня сил подниматься. Я приготовился встретить спасительную смерть, в которой не будет страданий и боли. Я жаждал свидания со старухой с косой, мысленно тянул к ней руки, умоляя прибрать меня как можно скорее.

— Вот и все, товарищ бывший капитан, — нарушил молчание Ковалев. — Пора подыхать!

— Нет!

Крик испугал меня. Даже фриц вздрогнул. Даша с неистовством фурии бросилась на Курцхаара, повиснув на спине шпиона, вцепившись пальцами в его шевелюру, а зубами — в ухо. В то самое ухо, простреленное москвичом.

— Отпусти, дура! — взревел противник.

Он закрутился, как волчок, пытаясь сбросить девушку. Но уж я-то отлично знал свою секретаршу. Если вцепится — просто так не отстанет!

Собрав остатки сил, сплюнув выбитый зуб, я поднялся сперва на колени. Затем — на ноги.

Интуиция отчаянно верещала, стуча ударами сердца по ушам, призывая сдаться. Упрашивая вернуться на землю и окунуться с головой в манящую спокойствием тьму, в забытье длиной в вечность. Но я ее не слушал. Мы никогда не были особенно дружны и редко сходились во мнении…

Я запустил руку в карман пиджака, намереваясь выкинуть то, что мешало кувыркаться, причиняя боль. Наручники! Те самые наручники, которые я намеревался вернуть Ковалеву. Надев их на кулак, на манер кастета, я двинулся на неприятеля, как товарный поезд. Как обезумевший носорог. Как молот на наковальню.

Как раз вовремя. Со всего размаха заехав спиной по контейнеру, обер-лейтенант сбросил девушку и был готов продолжать бой. Я саданул его в живот, едва не сломав руку. Металл зазвенел, встретившись с металлом. Нагрудник! Вот же предусмотрительный гад!

Нырнув под правый хук, я провел контрудар джебом, с удовлетворением отметив, что на подбородке противника осталась кровавая ссадина. И сразу, без промедления, добавил в простреленное и прокушенное ухо. Забывшись, снова двинул по ребрам, встретив пластину нагрудника, но тут же исправился, пнув носком башмака по голени.

Я порхал подобно мотыльку вокруг пламени свечи, рискуя опалить крылья. И жалил, как орава постельных клопов, вынуждая недруга отступать к краю парапета, за которым плескались, лаская друг друга в немом экстазе, волны водохранилища. Я все поставил