Юрий Гулин - Кодекс звезды Страница 22

— Дорогой Михаил Дмитриевич! — дружески произнёс Абрамов. — Не мне вам говорить, что войны бывают разные. А новые времена требуют и новых подходов к ведению боевых действий. Ограниченная военная операция отличается от полномасштабной войны, во-первых, сроками: на всё про всё не больше месяца; во-вторых, тем, что в ней мы не стремимся завладеть ни пядью чужой земли даже на время, то есть на временно занятых нашими войсками территориях не будет вводиться даже оккупационный режим — власть, если это, конечно, мирная власть, какой была, такой и останется, а контакт военных с населением будет предельно ограничен. Для этого мы и направили в войска специально подготовленные отряды милиции. Контакт с населением — их задача. Они же совместно с воинскими патрулями будут пресекать любые поползновения со стороны наших солдат к мародёрству, насилию и прочей уголовщине. А в будущем в армии появится специальная военная милиция. Да вы же соответствующие директивы сами подписывали!

— Подписывал, — согласился Бонч-Бруевич, — не сильно, честно говоря, вникая в их смысл. Мне было достаточно того, что под ними уже стояла ваша подпись.

— А вот это вы зря, — пожурил начальника Генерального штаба нарком обороны. — Вникли бы тогда, не было бы вопросов теперь.

— Разумеется, вы правы, — вздохнул Бонч-Бруевич. — Но сроки, сроки. Ведь едва успели подготовить военную часть операции.

— И справились с этой задачей отменно! — подтвердил Абрамов. Потом посмотрел на откровенно огорчённое лицо Бонч-Бруевича, и сказал вроде как примирительно: — Не огорчайтесь, Михаил Дмитриевич. Главное вы сделали, а политесам будем учиться на ходу.

Гродно

Как и большинство военных, генерал-лейтенант Егоров «голубые мундиры» не жаловал, пусть они нынче и иного цвета, и обладатели их называется иначе, чем в прежние времена. Потому присутствие возле себя генерала НГБ терпел с трудом. Мало что сатрап, так ещё в одном с ним звании! Члену Военного совета Западного фронта генерал-лейтенанту Бокию сносить такое стало невтерпёж, и он вызвал командующего фронтом на откровенный разговор.

— Вот что, Александр Ильич, — сказал Бокий, глядя прямо в глаза Егорову. — Предлагаю поговорить не как генерал с генералом, а как коммунист с эсером.

— Давай попробуем, — с лёгкой усмешкой согласился Егоров.

— Тогда не скалься, товарищ, а слушай. Мне на твою спесь золотопогонную плевать с высокой берёзы, понял?! Меня сюда направили дело делать, и я его, будь спокоен, сделаю, а ты, будь добр, сделай своё!

— Так я ж разве против? — слегка смутился такого напора Егоров.

— А мне как раз показалось, что против! — продолжил наседать Бокий. Но увидев, что Егоров опять набычился, перешёл на другой тон.

— Да пойми ты, дурья башка, я твоему единоначалию не помеха. Как начнёшь наступать, так и вовсе меня не увидишь. Твой фронт — мой тыл, лады?

— Лады, — чуть поколебавшись, согласился Егоров. — Только ты в моих тылах не сильно-то гайки закручивай.

— А ты придерживай своих орлов от ненужных контактов с мирным населением, так мне, может, гайки и вовсе крутить не придётся.

— Легко сказать, — вздохнул Егоров, — солдат из боя по-разному выходит, иной никак остановиться не может.

— Так на то у тебя комиссары имеются, чтобы горячие головы остужать, — напомнил Бокий.

— А вот тут у тебя ошибочка вышла, — обрадовался чужой промашке Егоров, — нетути больше комиссаров!

— Тьфу, зараза! — ругнулся Бокий. — Совсем я с тобой зарапортовался. Не комиссары, конечно, офицеры по воспитательной работе.

— Другое дело, — улыбнулся Егоров. — Ладно. Напрягу я своего зама по этой самой воспитательной работе, чтобы он подчинённым хвосты накрутил.

— Во-во, — одобрил Бокий, — чем лучше они со своей задачей справятся, тем меньше у нас с тобой будет поводов встречаться.

— Да не так уж и сильно ты мне мешаешь, — соврал Егоров, и тут же перевёл разговор на другую тему. — Ты мне лучше вот что заясни. Меня этим мой зам по тылу озадачил, а я, стало быть, у тебя хочу спросить. По новой моде мы по мере продвижения вглубь польской территории ничего у местного населения реквизировать не будем, так?

— Так, — подтвердил Бокий.

— А как? Неужто всё из России завозить будем?

— Зачем, — улыбнулся Бокий. — Реквизировать не будем, будем покупать.

— У нас что, на это деньги есть? — удивился Егоров.

— А ты об этом у своего начфина спроси, — посоветовал Бокий.

Когда начфин подтвердил, что в его распоряжении имеется достаточное количество польских марок (денежная единица Польши), Егоров только головой покачал.

За эту операцию командир спецподразделения был представлен к ордену Красной Звезды.

Литерный поезд шёл из Варшавы в сторону границы. В одном из вагонов везли деньги для нужд Центрального фронта. В виду предстоящей военной операции сумма была весьма внушительной. Учитывая обстоятельства, с охраной тоже не поскупились. Мало что в вагоне с деньгами помимо банковских служащих было несколько вооружённых охранников, так ещё рядом был прицеплен вагон с жандармами. После одной из станций, где до конечного пункта следования было уже рукой подать, жандарм, дежуривший в тамбуре последнего вагона, заблокировав дверь, ведущую в вагон, открыл заднюю дверь вагона. Поезд после стоянки ещё не набрал ход, потому те несколько человек, что влезли в вагон через открытую дверь, сделали это быстро и без особого труда. Когда огни станции померкли в ночи, дверь снова открыли, и диверсанты (будем называть их так) перебрались на крышу. Жандарм в тамбуре закрыл дверь наружу и разблокировал дверь в вагон. А диверсанты были уже на крыше вагона с деньгами. Заложили под верхний люк взрывчатку и распластались на крыше. Хлопок — и люк, подскочив на несколько сантиметров, улетает в ночь. Взрыв малой силы услышали только в самом вагоне, но не сразу сообразили, в чём дело. А когда сообразили, стало поздно: в люк полетели баллоны со слезоточивым газом. Трое диверсантов в противогазах спрыгнули в люк, двое остались на крыше.

Жандарм в тамбуре последнего вагона услышал условный стук и открыл заднюю дверь, не забыв вновь заблокировать дверь в вагон. Диверсанты сначала спустились в вагон, а потом, дождавшись, когда поезд на очередном опасном участке замедлит ход, по очереди стали спускаться на рельсы, скинув туда же мешки с деньгами. За последним диверсантом жандарм запер дверь, разблокировал дверь в вагон и спокойно продолжил дежурство. Потом его, разумеется, неоднократно допрашивали, но доказать его участие в акции так и не смогли.

Так польское правительство само оплатило будущие расходы русской армии на закупку продовольствия и фуража у польских крестьян.

Осталось добавить, что акции предшествовали упорные тренировки, сначала на стоящем вагоне, а потом на ходу, на безлюдной тупиковой ветке под Петроградом. Курировал операцию сам нарком ГБ Ежов. Он же изготовил взрывчатку.

— Что, брат, потрепали тебя гайдамаки? — спросил Миронов у своего старого знакомца, полковника Кожина.

— Тю на тебя! — ответил тот. — Чтоб ты знал, не родился ещё тот гайдамак, что победит Кожина!

— А как же тогда прикажешь понимать твой драп нах остен?

— Так то не гайдамаки были, — сплюнул Кожин, — то пшеки.

— ?

— Ну, ляхи, — так понятнее?

— Пшеки, ляхи… поляки, что ли? — нахмурился Миронов. Уверен?

— Я что тебе, регулярное войско от гайдамаков не отличу? — обиделся Кожин.

— Ну что, брат, проверим, дурнее петлюровцы австрийских гусар, чи нет? — обратился Миронов к Кожину.

— Та такие же дурни, — ответил тот. — Глянь, уже на намёт перешли!

— Тогда разъезжаемся! — скомандовал Миронов.

И опять, как тогда, в 18-ом, не так уж, кстати, и далеко от этих мест, развели за собой конников казак Миронов и махновец Кожин, оставив мчащуюся конную лавину один на один со строем пулемётных тачанок. Вот только петлюровцы поступили точно так же: разъехались в разные стороны. И оказалось, что это не конная лавина, а небольшая конная группа, за которой уже изготавливалась к стрельбе батарея полевой артиллерии. Получилась, как говорят в Одессе, «картина маслом». И кто тут кого передурил? Думаете, гайдамаки казаков с махновцами? Так вы не угадали! Дело в том, что тачанки на этот раз были не настоящие. Нет, не так. Тачанки как раз были самые настоящие, а вот пулемёты на них были установлены из числа сломанных, а то и вовсе бутафорские. И сидели за ними не бойцы внутренних войск Украины и казаки, а пленные гайдамаки, под них снаряжённые и привязанные к тачанкам верёвками. План был таков. Никакого огня с тачанок, конечно, вестись не будет. Когда конная лавина на них налетит, образуется куча мала из кричащих, мало что понимающих людей, ржущих лошадей и повозок с хламом. Вот тут и накроет их артиллерия. Потом подлетят уже настоящие тачанки. А когда побитая взрывами и посечённая пулями конница пустится наутёк, устремятся за ней лихие кавалерийские полки и будут рубить отступающих острыми саблями. Этот план, как вы понимаете, гикнулся. Что прекрасно понимал командир стрелкового полка, который исхитрился выделить из своего скудного резерва в помощь Миронову и Кожину Брусилов. Свой НП (наблюдательный пункт) полкан расположил на мельнице, что торчала на самой макушке невысокого холма, аккурат вблизи места событий. Между холмом и петлюровской батареей, позади которой расположилось ещё и изрядное количество конницы, был неширокий пролесок. А по другую сторону холма стояли приданные полку две гаубичные батареи. Они-то и должны были накрыть бутафорские тачанки вместе с запутавшейся меж ними конницей. Теперь надо было срочно менять координаты для стрельбы. С мельницы на батареи прошли соответствующие приказы, на их выполнение потребовалось время. Когда гаубицы были готовы открыть огонь по новым целям, петлюровская артиллерия уже разносила в щепы тачанки с сидящими в них опять же петлюровцами. За эту братоубийственную стрельбу бог их (петлюровцев) и наказал. Хоть и не с первого залпа, но накрыл навесной огонь петлюровскую батарею. Конники не стали ждать, по ка их постигнет та же участь. Они ломанулись через подлесок к холму, верно определив, что от него (вернее, от того, что за ним) исходит всё зло. У холма конники разделись на три части. Две конные группы стали огибать холм с двух сторон, а третья спешилась (крут был склон для коней) и стала карабкаться наверх, мягко говоря, на четвереньках. Не подфартило всем трём. На вершине холма возле мельницы окопался стрелковый батальон, да с пулемётами. Кто из гайдамаков не полёг под пулями, покатились по склону кувырком под ноги своим коням. А две другие группы, после того, как обогнули холм, были встречены огнём двух других стрелковых батальонов и разящим свинцом с настоящих тачанок. В общем, кончилось всё по сценарию Миронова да Кожина: дорубали в поле убегающую петлюровскую конницу их лихие всадники. Бой этот стал переломным. Погнали «освободителей» обратно к польской границе.