Кэрол Мортимер - Прекрасна и опасна Страница 22

– Говорят: «Ангел на улице, дьявол у очага». Никогда не слышала? – рыкнул он, посчитав ее утверждение спорным.

– Как же, слышала, – мягко согласилась Элизабет. – И это может быть справедливо и для моего отца, и для твоего. Сегодня на похоронах, когда я услышала столько хороших слов о твоем отце, я вдруг подумала, что и мне стоит поинтересоваться: а какой же мой отец в действительности? Пока не стало слишком поздно…

– Подразумевается, что мне поздно уже интересоваться, каким был мой отец, да?

Элизабет с сочувствием посмотрела на него и покачала головой:

– Я говорю сейчас о себе, Роган. Постарайся понять, что я должна ехать. Ради собственного спокойствия хотя бы.

Роган все понимал. Он даже восхищался ее намерением. Просто его до глубины души потрясло, что Элизабет собирается уехать из Салливан-Хаус сего дня вечером. И эта его реакция была довольно глупой, поскольку сам он уже знал, что не задержится здесь дольше, чем необходимо, и уедет завтра. Крайний срок – послезавтра. Но мысль о том, что Элизабет уезжает и больше он ее никогда не увидит, расстроила его больше, чем он ожидал.

– Отлично, – небрежно согласился Роган. – Поезжай, но готова ли ты к тому, что твой отец может оказаться хуже всех, кого ты знаешь?

– Поверь, допускаю, Роган. Очевидно, отец с матерью не подходили друг другу. Но, как уже говорила, я этого не понимала, пока не подросла. Я помнила отца веселого, всегда смеющегося. И очень любящего меня. Возможно, потому, что в отношениях с мамой ему не хватало любви, не знаю. – Элизабет пожала плечами. – Интересно, что появилось раньше: выпивки матери или похождения отца? Я была ребенком, и не мне было становиться судьей или присяжным.

А Роган кем был своему отцу? Прокурором или защитником? Вот черт! После того как мать покончила счеты с жизнью, он, прежде всего, судил отца. Но теперь он уже взрослый мужчина, а не тот чувствительный юнец, каким пятнадцать лет назад уехал из Сал ливан-Хаус. Прав ли он в своих суждениях с высоты нынешнего опыта? Или чувствует в них какие-то изъяны, как, возможно, чувствует их в своих суждениях Элизабет?

Каков бы ни был ответ на этот вопрос, Роган все равно не может благодарить Элизабет за то, что она заронила сомнения в его душу.

А Элизабет удрученно продолжала:

– Может быть, при встрече с отцом я почувствую тот же гнев, что и прежде. А может быть, и нет…

Роган задумчиво смотрел на нее:

– Отчаянно смелый поступок.

Она тихо рассмеялась:

– Может быть, это и глупо, но стоит хотя бы попытаться.

Рогану нравилась ее отвага. Он, пожалуй, восторгался бы еще больше, если б его не выбил из колеи ее отъезд.

Наконец они добрались до дому. Подтягивались и другие машины – с теми, кто откликнулся на приглашение миссис Бэйнс.

Элизабет сочувственно смотрела на Рогана:

– Ты уже готов опять предстать перед ними?

– Нет еще, но, полагаю, должен. Одна надежда, что это не затянется надолго.

Он шумно выдохнул и распахнул дверцу автомобиля.

Глава 11

Наконец-то она его нашла.

– Роган? – тихо позвала Элизабет.

Он даже не пошевелился. Она неуверенно остановилась в дверях. Он застыл как статуя посреди комнаты. После отъезда последних гостей у него состоялся разговор с адвокатом Брэда. С тех самых пор Роган так и стоял.

– Роган, что случилось?

Он был мрачнее мрачного и даже слегка бледен. Глаза казались бездонными. Элизабет забеспокоилась.

– Дьявол меня побери! – наконец с силой выговорил он и смял письмо, которое держал в руке.

– О чем ты?! – воскликнула она.

– Ты была права, а я ошибался? – Сверкая глазами, он повернулся к ней.

Она растерялась:

– Не понимаю.

– Оглянись вокруг, Элизабет, – сердито потребовал он. – Что ты видишь?

Он точно знал, что она увидит!

Фотографии. Десятки. Нет, сотни. Сотни фотографий везде, где только можно, по всей комнате, которая когда-то была спальней матери. На некоторых был он сам, с младенчества до юности. Но больше всего было снимков Мэгги, темноволосой, темноглазой красавицы, улыбающейся прямо в объектив…

Все семейные фотографии, даже те, которые когда-то украшали другие комнаты, были любовно размещены здесь – на туалетном столике, на ночном столике, на стенах… Отовсюду, куда бы Роган ни взглянул, на него смотрела улыбающаяся, любящая, счастливая мама.

Комната походила на святилище. В вазе на туалетном столике стояли свежие цветы. Желтые розы. Любимые цветы матери. Удивительно, если учесть, что человек, который должен был их сюда принести, больше недели как умер.

Брэдфорд Лукас Салливан. Отец Рогана. Муж Мэгги.

– Как он мог?! – почти простонал Роган. – Ведь я все время его обвинял. Думал… Верил… О черт!

Он так стиснул зубы, что заныли челюсти.

Элизабет не знала, что сказать и надо ли говорить вообще.

Комната была очень женской. Огромная кровать на ножках. Над ней балдахин со шнурами. Обои в цветочек. Кремоватая с золотом мебель.

Такое впечатление, что здесь все еще обитает мать Рогана. Нигде ни пылинки. На кресле у кровати раскинуто темно-синее платье, словно ждет, когда хозяйка его наденет. На туалетном столике масса баночек и бутылочек с косметикой. На расческе даже сохранилось несколько длинных темных волосков.

Эта комната, с ее розами и фотографиями, была памятником кому-то, кого очень любили…

Элизабет тряхнула головой и хрипло повторила:

– Не понимаю.

Губы Рогана горько дрогнули.

– Вот и я не понимал. Пока не прочел это. – Он протянул ей только что смятое письмо. – Я говорил тебе, что отец точно знал, насколько плохим был мужем, а он… он оставил у адвоката для меня письмо, если я пожелаю приехать на его похороны. Или переслать мне, если я здесь не появлюсь. Прочти, если хочешь.

Он бросил письмо на кровать и, отойдя к окну, повернулся к Элизабет спиной.

Элизабет не знала, можно ли ей знакомиться с письмом, которое оставил Брэд Салливан и которое сын должен был прочесть после смерти отца. Она боялась вторгаться в очень личные отношения между отцом и сыном. Слишком личные для третьего лишнего. Даже для того третьего, кто не далее как сегодня утром занимался с Роганом любовью…

Она смущенно поморщилась:

– Не уверена, что можно…

Он повернулся и посмотрел на нее:

– Почему нет? Неужели тебе не хочется узнать, насколько я был не прав? И кажется, во всем.

Роган оказался не прав во всем – и в отношении матери, и особенно в отношении отца. «Не прав. Не прав. Не прав».

Он вернулся к кровати, схватил письмо, разгладил и начал читать:

– «Дорогой мой Роган…

К моему глубочайшему сожалению, все эти годы ты держался вдали от меня…»

– Роган, я в самом деле думаю, что не надо…

Однако тот продолжил чтение:

– «…но я не мог поступить иначе, чтобы не бросить тень на ту, которую мы оба так нежно любили. Я решил: пусть лучше ты плохо думаешь обо мне, чем о ней. Твоя мама была и всегда будет самой большой любовью моей жизни. Я влюбился в нее при первой же встрече и был уверен, что буду любить ее до конца своих дней. Я надеюсь, что теперь мы с ней снова будем вместе. Искренне надеюсь. Ты и представить не можешь, как тяжело мне было все эти годы без нее. Я переносил это даже тяжелее, чем твое отчуждение, Роган. Возможно, сейчас, повзрослев, ты поймешь, почему все так получилось. Со своей стороны я тоже несу ответственность за все трудности, с которыми мы с мамой столкнулись после переезда в Англию. Я так много работал, что не всегда имел возможность выбраться в Корнуолл даже на выходные дни. Мэгги слишком часто оставалась одна и чувствовала себя покинутой. При таких обстоятельствах всегда велика вероятность ошибки. Когда лицом к лицу сталкиваешься с подобной ошибкой, можешь выбрать любой путь: начать все сначала, простить и забыть или бросить все, что любил больше всего на свете. Я предпочел простить и забыть».

Роган взглянул на Элизабет:

– Понимаешь? Это он хотел простить и забыть все, что она сделала, а не наоборот!

Да, Элизабет понимала. Даже очень хорошо понимала. У нее сердце болело и за Мэгги, и за Рогана, и за Брэда. Потому что хотел этого Брэд или нет, но его письмо свидетельствовало о том, что не у него был роман на стороне. Хотя Брэд и хотел об этом забыть, вот только Мэгги не смогла жить с сознанием вины…

Следующий абзац показывал, что Брэд не собирался посвящать сына в подробности.

– «Но, наверное, я сказал слишком многое. Единственная цель этого письма – сказать, что мы с мамой очень любили тебя, Роган. И всегда очень гордились тобой. С любовью. Твой отец». – На последнем слове голос Рогана дрогнул. – Черт возьми! Черт! Черт! Ну почему он не сказал мне этого раньше?! Мы поговорили бы, все выяснили…

Элизабет не знала, что тут можно сказать. Она уже высказалась по поводу своих суждений о собственном отце. Повторение тривиально. Не упрекать же Рогана, в самом деле!