Алексей Щербаков - Журналисты не отдыхают Страница 22

Фрол подошел к деревне. Вид она имела похуже того, когда он видел её, уходя в армию. Да уж, скольких мужиков убили… Его дом был пятым справа по главной улице. Под лай собаки Фрол вошел в родную избу.

Его даже не сразу узнали. Но мать-то поняла и слегка примлела. Из угла поднялся отец. Бросилась на шею Елена, младшая, сестра.

— А где Маша?

— Так она у Васильевых и живет. Всё убивается по своему Кольке.

Маша была старшей сестрой Фрола. Её выдали замуж за соседа, Кольку Васильева. Его убили в пятнадцатом году. Об этом Фрол знал из писем.

— Есть тут кто тут вином торгует? — спросил Фрол.

— Ну, да Кондратий Иваныч, — подала голос мама.

— Ну так, Елена, вот тебе деньги, купи «гуся».[51] Ну, забеги в лавку, купи себе и матери пряников и чего ещё.

Фрол достал бумажник и протянул сестре деньги. Отец поморщился. Отношение к деньгам очень хорошо видно, когда человек расплачивается. Крестьяне, у кого каждый рубль полит потом, доставали деньги долго, точно прощаясь с каждым рублем. А Фрол небрежно сунул несколько купюр, даже посмотрев на их значение. Он заметил недовольство отца, но виду не подал. Ну, как можно объяснить, что для него деньги — это клочки бумаги. Он-то был на фронте! Где не убьют тебя сегодня — так убьют завтра. Что тут стоят деньги? То, что он совсем не такой, Фрол заметил как только отъехал от фронта. Там-то все были свои. Даже ненавидимые офицеры. Но тут было всё неправильно. Люди о чем-то болтали. Хотя зачем болтать? Передернул затвор — и все дела.

Сестра двинулась из хаты за покупками, а Фрол поставил на стол и начал разгружать свой сидор.

Там обнаружился цейсовский бинокль.

— Это я у одного немецкого офицера взял. Ему-то уж он точно был не нужен. Он совсем мертвый был, после того, как я его бебутом[52] уделал. Затем Фрол достал пару банок консервов.

— Что такое? Вроде, не по-нашему написано? — Заинтересовался отец.

— А это союзники нам слали. Из-за моря, из страны Австралии. Говорят, из тамошнего животного кенгуры. Но ничего, есть можно.[53]

Между тем вернулась сестра, купившая выпивку. А мать поставила закуску. Тут растворилась дверь и вошел сосед, Дмитрий Прохоров. Он был в четырнадцатом году призван, а в пятнадцатом у него взрывом австрийского снаряда оторвало половину левой руки. Так что его списали по чистой. Но вот какой из него теперь работник?

— Садись, сосед. Давай выпьем за то, что остались живы.

Выпили. Закусили.

Потом выпили ещё, поговорили о хозяйстве. Которое летело ко всем чертям. Но главный вопрос висел в воздухе. В деревне вот так с кондачка к серьезным вопросам не переходят. Наконец после третьей, созрели. Отец задал главный вопрос:

— А что там, в столице, о земле думают?

— Ни черта они там не думают! Болтают, мать их. А вот мне умные люди сказали — права не дают, их берут.

— И что?

— Да то, что надо брать землю! Слышь, Митрий, сколько тут наших, фронтовиков? — Ну вот я, Семен Коньков недавно пришел, братья Назаровы тоже, и ещё человек пять. Да, есть ещё Мухин Петя. Только он… Он с фронта сбежал.

— И молодец. Вот я свои два креста получил, ты руку потерял — а за что? У него ума хватило сбежать. В общем, так. Давай-ка пройдемся по этим ребятам и поговорим. А потом будем созывать мирской сход.

Мирской сход состоялся через два дня. Тема была одна — отобрать и поделить земли ближайшего помещика, Александра Старилова. Мнения на этот счет были очень разные. Старики очень неодобрительно глядели на буйных фронтовиков. В прежние времена такой молодежи и слова-то на сходе не было бы. Но… Связываться с ними было страшно. Эти — убьют и не заметят.

Фрол наблюдал за происходящим. Он имел большой опыт солдатских митингов, так что знал — главное слово — за последним. А пока что можно понаблюдать за тем, кто здесь и что. И происходящее Фролу не слишком нравилось.

Понятно, что Сенька и иные пьяницы драли глотку за то, что не только надо взять землю у помещика, но и разграбить его дом. Им другого и не надо. Пограбить и пропить. И это бы ладно, к помещикам Фрол не питал особой любви. Но вот то, что эту идею поддерживали подпевалы Ильи Григорьевича… Этот человек был кулаком. Держал лавку, но основные деньги делал на том, что давал односельчанам в долг. Понятно, с процентами. Он же скупал хлеб. Ведь как дело обстояло? Налоги осенью надо платить. А откуда у крестьянина деньги? Только с продажи хлеба. Цена на хлеб осенью самая низкая. Весной она ого как подскакивает. Но делать-то нечего. Несли Илье Григорьевичу хлебушек. Так что половина деревни была у него в кабале.

Сам кулак стоял в сторонке и участия в сборище не принимал. Бубнил только что, надо «решить всё по христиански». Фрол понял его позицию. Помещика пограбят, а он потом купит у мужиков самые ценные вещи. А если что — он ни при чем. Фрол был умным человеком, он прекрасно понимал, что если уничтожить помещиков, то вот такие кулаки сядут на шею.

Поэтому, дождавшись, пока митинговые страсти улеглись, он взял слово.

— Делать будем так. Идем и делим землю. Но усадьбу Старилова не трогать! И ему тоже полагается надел. Как всем. Пусть поработает, как мы работали.

Идея была принята. За Фролом стояли фронтовики, с которыми спорить никто не хотел. Но вот получилось несколько иначе…

Александр Николаевич Старилов пребывал с утра в большом раздражении. Впрочем, это было в последнее время его обычным состоянием. Полковник в отставке так и не принял того, что случилось в феврале. Нет, он не был особо идейным монархистом — но царь символизировал определенный порядок. Того, что пришло взамен, Александр Николаевич не понимал и не принимал. Вдобавок и дочь… Выскочила за какого-то земгусара,[54] который околачивается в тылу. Старилов рассорился с дочерью ещё до революции. Теперь он постоянно пребывал в раздражении. Так что все соседи его избегали. Ну, в самом деле, зачем ехать в гости к человеку, который даже разговор о видах на урожай через пять минут сводит к злобному брюзжанию о политике.

А мужики стали какие-то странные. То, что не снимали шапки при встрече, это ладно бы — но они глядели выжидательно, точно чего-то ждали…

И вот тут в гостиную вломился управляющий.

— Барин, там мужики идут. Они хотят землю делить.

К усадьбе и в самом деле подвалила плотная толпа.

— Ах вы!

Александр Николаевич схватил ружьё. Он даже не подумал, что оно не заряжено Да и патронов-то у него в доме не было. Но его вело раздражение. На весь этот мир. Помещик выскочил на крыльцо и повел ружьем.

— Что приперлись, хамы?

И тут грохнул выстрел. У Старилова во лбу образовалась дырка — и он свалился на ступени своей усадьбы. Фрол убрал в карман револьвер. Он не хотел насилия, но он пришел с войны. Если на тебя наводят оружие, то единственный способ выжить — стрелять первым. Он так привык.

Гражданская война началась.

Просто рано поутру в стране произошел переворот

Дембели, подтягивающиеся к родным деревням, были настроены очень решительно. По всей стране заполыхали помещичьи усадьбы. Хотя, в некоторых местах это было и раньше. В Гуляй-польском уезде ещё с июня окопался вернувшийся с каторги Нестор Иванович Махно. Он сразу пролез в главари местного Совета и стал наводить анархистский порядок. Всех представителей властей он просто посылал в известное место. Но тут-то дело шло как в моей истории. Но было и кое-что иное.

Страна заполыхала. И большевики тут были совсем ни при чем. Они-то в этом времени пока что не имели возможность издать «Декрет о земле». Но кого это волновало? На российских просторах главной была идея князя Кропоткина:

«Права не дают, их берут!»

Вот и брали, кто как мог. И противопоставить этому по первому времени было просто нечего. Честно, говоря, мечта крестьян поделить помещичью землю была иррациональной. Не так уж много, этой земли было. И, в общем и целом, никаких проблем «черный передел» не решал. Но это вы им попробуйте рассказать… А у людей желание выжить помещиков и поделить их землю было вбито в подсознание. Они уже пробовали в 1905 году — и те ребята, которые нынче вернулись с фронта, во время первой революции были детьми — они очень хорошо помнили «столыпинские усмирения». Как пороли и вешали. Вот вы попробуйте им объяснить, что это было государственной необходимостью.

Чернов отреагировал на эту ситуацию не как социалист, а как либераст. Он подписал Указ о формировании особых отрядов. Формально они должны были заниматься обеспечении продразверстки. Если кто не знает — продразверстку ввело ещё царское правительство летом 1916 года. Потом первое Временное правительство её подтвердило. Но ни у царя-батюшки, ни у князя Львова не хватило сил осуществить этот закон. Основное количество зерна находилось отнюдь не у крестьян, а у спекулянтов-перекупщиков. Которые справедливо рассудили — чем дальше идёт война, тем цены на хлеб станут выше. А при правильном хранении зерно может храниться несколько лет. Так что особо толку от продразверстки не было.