StEll Ir - История Любви. Предварительно-опережающие исследования Страница 22

Ну, тут что? Пришлось взять. Вместе пошли. А ночь лунная на Купала, ветерок лёгкий свежий в рубахах шуршит, филин далеко себе охает, хорошо стало быть им идти. Вот Оленьку ни с того любопытство и разобрало.

– Тять, – говорит, – а чего это дядя Игнат нашей матушке такое нарассказал за вечером на ушко, что и до́си ебёт?

Василич споткнулся слегка, но сдержал форму.

– Чиго-чиго! Про мисиршмит обещал рассказать! И как советский танк Т-34 стреляет, что знает сказал…

– Врёт, пиздюк! – засмеялась Оленька. – Советский танк Т-34 ещё не построили. 41-й год на дворе! Ещё б «калаша» припёр! А ебёт, между прочим, по-правдашниму!..

– Тише ты! – успокоил Василич разбушевавшегося дитя. – Не гогочи, как полоумная! А то всю нашу разведку партизанскую накроет не при тебе будь сказано чем. Про мисиршмит-то правда! Сама видала как они пару раз летали в огороде по небу туда-сюда…

– Ой, видала я его мисиршмит!.. – прыснула Оленька. – Как за угол ходил. Так за тот мисиршмит матушка, поди, и ебётся-то с ним!..

– Где ты слов-то таких набралась! – пристыдил Иван Васильевич дочь, но слега шевельнулось в штанах.

– То всё в учебниках, – ответила запросто Оленька и вдруг остановилась в задумчивости.

Видно луна грела дюж.

– Тять, а ебаться вкусно людям?

– Ты чего? – остановился и Иван Васильевич. – Вкусно, конечно. Чего б они себе еблись, когда б невкусно было? Чего это ты? Пошли.

Теперь Оленька шла, оставшись в лёгкой задумчивости, и чуть позади. На одной из лунных прогалин сделали привал.

– А почему тогда меня никто не ебёт? – спросила Оленька.

Василич подумал-подумал и не нашёл, что сказать. Попробовали, но было тесновато, и Василич не стал нарушать…

«Да и дело-т не первое», объяснял, «Это всё и со временем и само собой. Можно и по-другому и ещё ловчей». «Врёшь!». Не врал. Ладонью умостился слегка, потом чуть языком и Оленьку подорвал. В первый раз такидолгопотомвозвращалисьдомой…

В дом под утро, а в доме все спят. Марья Гнатьевна раскорячилась – повезло ей сегодня всю ночь.

– Фу, мамка бесстыжая! – тятьке на ухо шёпотом Оленька.

– Ничего. С человеком бывает, чего взять-то с него от со сна!.. Иди, не подглядывай!

А сам Иван Васильевич подобрался к разверстой супруге и разворотил матень на штанах, выпростая чуть не с ночи ещё напряжённого.

«За Родину так стоять!», уважительно подумал Василич, взглянув на свой хуй и потревожил слегка головой калёной прохладно-развёрстое влагалище спящей Марии Игнатьевны. Мария Игнатьевна сладко улыбнулась по привычке, но не проснулась. Осторожно, чтоб не будить, Василич встромил наполную и легко покачал бёдрами, прилаживаясь. Но уж больно был нынче стояк друг-суров. На пятом или шестом толчке Марья Гнатьевна застонала исполненно и проснулась.

– Где пропадали-то? – спросила, подмащиваясь под тугой внутри ластки напор.

– Партизанили, – сказал Василич, покряхтывая. – Ольку чуть не отъёб! Да туга ещё… Ух-х-хм…

– Ты чего? Ох-хо!.. Она ж дитё ещё только рождённое! Поди циклы еще не пошли… Ох!..

– Кх-эхм… да не, пошли… я спрашивал… У ней волоса в трусах уже побольше твово!.. Кхм…

– Да ладно тебе… ох… врать-то!.. Нешто я не купаюсь с ней… ох-хо… и не вижу… каки там волоса… только пух..х..Ох-хо-хо!..

– Вот я бы с ней покупался!.. Там глядишь, по распаренному бы и прошло… Укх-м! Ого!!!

– Ох-хо-хо!.. Ох-хохоюшка!!! Ох, хорошо! Вжми, вжми иго…

– Ага!!! – молвил Иван. Васильевич…

– Ой-йё-ёёёёёёё! – зашлась полушёпотом Марья Игнатьевна…

Задул Ивашка до липкоты между ног протекающей, загоношилось в ней всё…

– Думала к утру буду совсем никака, ночью делалось что! А поди ж – как по утрему в сладость пришлось… – говорила, уже приходя в себя, прильнув к мужнему уху, Марья Гнатьевна.

Но Иван Васильевич, напартизанившись, спал уже, как убитый.

Игнат проснулся и понял, что он тут не доделал чего-т. Он глянул себе под низ живота на заново встревоженное достоинство и догадался – чего…

– Гнашенька, пощади! – взмолилась Марья Гнатьевна. – Уже видеть твою не могу карамель!

– Ванюта впёр! – удовлетворённо определил, трогая за смачно хлюпающую Марью Игнатьевну, Игнат. – Мастер, слов нет…

– Гнаш, Ванютка-т чего! – прижимаясь уже к Игнату, шептала Марья Игнатьевна. – Оленьку в лес водил. Там хороводил её, влезть не влез, а слюней назаставил пиздой пускать! А как пришёл – мне загнал. Очень крепко сегодня сложилось у нас. Смотри, теперь без задних-то ног оба спят…

– А мы побудим кого! – Игнат подмигнул Марье Гнатьевне. – У меня-т чуть поменьше твово, так может вместится...

– Ты с ума…

– А чего теперь девке зазря спать?! Да ладно, шучу, шучу. Пойдём, посмотрим, как там она спит, раз уж без задних ног.

Марья Игнатьевна одеяло на Оленьке задрала и рубашку ночную ей подняла, а Игнат губы в стороны развёл:

– На спор девке войдёт мой хуй! Берусь во сне, что и не почувствует! Ты же знаешь, Марусь, я же бдительный…

– Ну дуй давай, мне уж самой невтерпёж!.. Лишь аккуратнее…

Оленька сладко зевнула ротиком, да в лёгкий вздох и побегла во снах…

– Ивану сюрприз, как проснётся!.. – натягивая штаны, вполголоса говорил Игнат.

Марья Игнатьевна собирала на стол перехватить ему на дорогу. Под Оленькой подсыхала небольшая лужица крови, а она лишь блаженно щурилась во сне от лучей в окно вовсю уже утреннего солнца.

Тут немцы как раз и пришли.

– А что это у вас тут за бардак, – говорят. – Партизанская работа не налажена. Все свалили куда-то. Мы сейчас ещё немного повоюем так и пойдём домой совсем…

– Всем стоять! – это проснулся так Иван Васильевич, будто и не спал никогда в жизни он, а был всегда самый как за честное слово себе часовой.

– Я здесь, – говорит, – самый старший над всем селом и в ответе за межнациональное гостеприимство. Никто отсюда, так я вам скажу, нихуя никуда не выйдет вообще. Пока не отведает пампушек тех самых, что печёт моя дорогая жена, Мария Игнатьевна.

Ну немцы реально выставились: это всё, снова здесь не европа, а какой-то дурдом! А тут ещё Игнат затягивает свой ремень и говорит:

– А партизанская работа у нас налажена, шо с хуя дым! Я как раз вот иду по делам за болото, на котором тропы никто не знает кроме меня, до железной дороги отпускать под откос поезда. А здесь у меня выходной и отгул был, как полагается. Как у людей. Я Марфу ебать приходил.

Немцы – всё, думают, конкретно приехали. Нам примерно так и рассказывали. Вместо культурного обмена одна экстремальная эротика. Оленька между прочим с неприкрытой жопой спит, а ведь война. Марья Игнатьевна тогда уж догадалась прикрыть.

Короче, садятся немцы за стол и просят им налить шнапса, иначе они ни хуя говорить не будут.

– Это при детях-то водку жрать! – спросил, как хозяин, Иван Васильевич вежливо.

– А оно же спит, – говорят немцы.

– Нет, при ребёнке не стоит водку пить, это верно, – авторитетно сказал Игнат и вышел.

Партизанский край

Той же летом подался Иван Васильевич до свояка, на село Малый Сад.

Свояк его, Волок-Ласка Андрюха Сергеевич, приходившийся помимо какого-никакого родства ещё и другом сызмальства Ивану Василичу, давно звал уже откузмить красу общую их по школьным годам Наську Насадницу. А тут в само время и случай к тому подоспел: намерилась Марья Игнатьевна рожать месяцев через семь, так и выслала Ваньку свово, бишь Ивана Васильевича, за бельевою мануфактурою на славную ситцами Малосадовскую сельпу.

Долго-короток путь, шёл Иван Васильевич, полем-ветром дышал, не заметил, ка и пришёл.

Сразу сказать – Андрюха Сергеевич был занятой человек, потому как служил председателем в правлении тамошнего их колхоза с названием «Красный Мак».

– Проходи! – он сказал Ивану Василичу, как другу старому вредному, и руку пожал не у себя в сенях, как человек, а посреди кабинета рабочего. – Где же ты пропадал, подкустный волк, когда тут, быть может, события, и друг по классной лавке жениться решил?!

– Да ну! – не сразу поверил Иван Василич проверенному холостяку и женскому прихвостню с малых лет. – До куды ж тебя с радости вскинуло! Ври, да знай меру!

– Ну, а Наську-то хоть поибём?! – Андрюха заулыбался во весь рот, поправляя за хер штаны. – Она тут ходуницей такой ходит, баловна, что мне одному на неё уже недосуг подымается! Я её так и поставил в известие – мол, придёт Ванька, вызнаешь сразу одно между двух, оневестим тебя, как по-прошлому!

– Ну? А она? – Василичу был до глубин знаком терпкий нрав Наськи-козы, которая во вторник никогда определиться не могла – в среду даст или нет?..

– А она, как положено: меня насмех, пизду наутёк… С ней тогда-то сладу не было, а теперь…

Теперь была Наська ихня Насадница второй десяток как замужем за легендой прошлой гражданской ещё несуразицы Проймочкой Сегод Балахваром.