Андрей Мартьянов - Вестники времен Страница 22

– Тьфу, нечистая, – прошептал сэр Мишель и, устроив тяжелую непослушную голову германца у себя на плече, чтобы не падала и не болталась, пошел через притихший двор к сараю, стараясь не сбиться с пути, не запнуться и не уронить Гунтера, так как был и сам навеселе, с нетвердыми ногами и блуждающим взглядом.

Даже по меркам сэра Мишеля Гунтер выпил слишком много…

«Господь и все святые, ну что ж он так убивается-то? – думал нормандец, втаскивая почти бесчувственное тело нового знакомого в низкую дверь сеновала. – Пускай дракон болен, или этого… во, бензьину нет, но коли хочется Джонни в Германию вернуться, так я помогу. Это недалеко вовсе, не в Святую Землю идти, рядом… Если папа денег даст, то и коня ему куплю. А вообще следует к отшельнику, отцу Колумбану, сходить. Вдруг присоветует, где можно у нас вина для дракона достать. Или сделать… Но как же в землях императора Фридриха Рыжебородого столько драконов развелось, а? Хорошо хоть прирученные, не дикие…»

Сэр Мишель свалил Гунтера на сухую, душистую траву исключительно неаккуратно. Германец приложился затылком о толстый столб, поддерживающий крышу, крепко выругался на родном языке, и открыл глаза. Через щели в бревнах пробивался розовый свет закатного солнца, в лучах плясали пылинки, где-то у припотолочных балок слышалось густое жужжание – осы, устроившие в сарае Рыжего Уилли гнездо, возвращались на ночлег. А рядом стоял нормандский рыцарь, Мишель де Фармер, сын барона Александра де Фармера.

И был это двенадцатый век.

Опьянение почему-то исчезло, осталась нехорошая головная боль, усиливавшаяся при любом движении – будто в голове находился тяжелый свинцовый шар, катавшийся в пустом черепе и ударявший о его стенки. Мерзко.

Исповедь, значит? У бенедиктинцев? Нет рядом никаких бенедиктинцев, далеко они, не дойти. Придется выговориться ему, полоумному французу, помешанному на религии и доблестных подвигах, рыцарю… Хотя он-то как раз нормален, это меня сочтут за полоумного. Не сэр Мишель чужой в этом мире, но пилот Люфтваффе Гунтер фон Райхерт. Чужой. Чужой…

– Хотел знать кто я? – превозмогая дурноту, проговорил Гунтер.

– Ну?

Сэр Мишель с непривычной для него серьезностью, исподлобья посмотрел на германца, затем наклонился, взял его за плечи, устраивая поудобнее, и скрестив ноги сел рядом, подпирая подбородок кулаком.

– Говори.

Солнце уже скрылось в водах Атлантики, взошла Венера, осветив мир бело-ледяным светом не тающим даже в лучах луны, когда Гунтер закончил свою исповедь. Рассказал обо всем. От рождения в Райхерте, в 1915 году, до тринадцатого дня августа 1940-го.

Сэр Мишель слушал, не перебивая. Как само собой разумеющееся принимал рассказы о первой мировой, о версальском мире, республике, рожденной в Веймаре. О революции, лишившей трона императора Вильгельма. Внимал словам о невиданном унижении Германии, последовавшем за этими событиями, странными для его понимания. Выслушал про то, как Германия снова стала империей, про нового государя, Адольфа, про его невиданное возвышение, войну с королевством Польским, разгром Франции, начало битвы с Англией. И о случившемся в тот день Невиданном.

Все, от первого слова и до последнего.

Гунтер говорил, почти не сбиваясь, складно, ровно. Он выплескивал на случайного знакомого накопившееся за последние годы и минувший день напряжение, сбрасывал носимые маски с себя и своего прошлого, впервые в жизни называя вещи своими именами. Выкладывал, не таясь, самые сокровенные мысли, терзавшие его в момент, когда винт «Юнкерса» распарывал воздух над Ла-Маншем. Теперь за такое никто не осудит, не появится неприятно, пугающе вежливый человек из «Гехаймештадтполицай», живо интересующийся твоим воззрением на мир вообще и на политику партии и фюрера в особенности… Вокруг лишь Вселенная, которой, по большому счету, на тебя наплевать, да сидит рядом самый что ни на есть обычный нормандский рыцарь, по имени Мишель. Рыцарь, не ведающий о государственной тайной полиции, о частях SS, о «фюрере германского народа, народном канцлере и рейхспрезиденте Адольфе Гитлере», откровенно не понимающий, зачем Германский император Адольф решил завоевать весь христианский мир (будто сарацинов нет!)…

Но этот рыцарь знает о Святом Писании, помнит Законы Божьи, чтит не появившихся из темного ниоткуда призраков, а Вечный Римский Престол, наследующий апостолу Петру. И читал он не устав НСДАП, а Святое Евангелие, в котором истины ой как больше, нежели чем во всех уставах вместе взятых, сочиненных в двадцатом веке…

Поэтому сэру Мишелю, будущему барону де Фармер, довериться легче и естественнее, чем самому чтимому и уважаемому фельдмаршалу Вермахта или ляйтеру округа.

Некоторое время оба молча лежали в терпком сене. Со двора доносились негромкие ночные звуки – где-то под крышей трактира или хлева робко ухал сычик, в курятнике возились, потихоньку клохча, куры, переступали копытами лошади у коновязи. Из трактира доносился чей-то раскатистый храп. Вдалеке залаяла собака – залилась поначалу яростным лаем, даже взвыла, долго гавкала отрывисто, недовольно, постепенно успокаиваясь, потом смолкла. Внизу, под сеновалом робко мяукнула пару раз кошка.

– Веришь? – Гунтер, слегка смущенно поскреб ладонью подбородок, на котором уже проклюнулась рыжая щетина. – Ну скажи, веришь?

– Верю, – твердо кивнул неожиданно протрезвевший сэр Мишель. Он и вправду поверил. Всему. А отчего – сам не знал. – Ты сейчас сказал, будто хочешь все изменить, так?

– Так, – кивнул Гунтер.

– Значит, сам Господь направил тебя по этому пути. Я так понял: у вас, через семьсот лет, ты ничего сделать не мог. Разве только этого нового императора на поединок вызвать?

– Ну? – нервно хихикнул Гунтер, представляя себе подобное.

– Тогда ваше будущее переменится, если ты, зная о нем, сделаешь нужное здесь, у нас.

– В прошлом? И что следует сделать нужное?

Сэр Мишель поморщился.

– Где прошлое? – слегка раздраженно сказал он. – Прошлое – это вчера, неделю назад, ну год, два… А сегодня-то самое обычное настоящее, если я правильно понимаю! Знать не зря небеса послали тебя к нам вместе с драконом.

– Какой дракон?! – простонал Гунтер, хватаясь за голову. – Я же сказал, это – простое оружие, только летает. Техника, соображаешь?

– Не разумею, – честно признался рыцарь, – знаю только, что Люфтваффе живой. Мертвое летать не может и приказы не исполняет! И не рычит.

Сэр Мишель сдвинул брови, пригладил правой рукой волосы и, едва различая в ночной темноте лицо Гунтера, посмотрел на него внимательно. Нельзя оставлять его одного, никак нельзя – пропадет… Мало ли, скажет что не так, как положено благородному, его тут же и изрубят на куски. А парень он хороший, умный…

– Пойдешь ко мне в оруженосцы, Джонни?

Германец покряхтел, пытаясь сдержать смешок, но ответил честно. А если рассуждать здраво, ничего больше делать ему не оставалось. И потом, кроме сэра Мишеля у Гунтера здесь не было никого. Если не считать Люфтваффе.

– Пойду.

…Луна зашла, лишь звезды продолжали источать тонкий мерцающий свет. Созвездия Лиры, Лебедя, Орла неизменно смотрели на землю. Наступил глухой час ночи, непроглядная тьма накрыла мягким пологом холмы, леса, деревенские домики, безлюдную дорогу и постоялый двор недалеко от замка сэра де Бреаля. В теплом, наполненном ароматами луговых трав чреве сарая слегка похрапывали двое: рыцарь и его оруженосец. И ни один не видел снов.

Глава четвертая

Без тени удивления

Сквозь сон Гунтеру показалось, будто ко лбу на мгновение приложили ледяную примочку или по голове провели очень холодной ладонью.

– Молодой человек, совершенно не следовало так сильно напиваться…

Чистейшая немецкая речь, с берлинским изысканным выговором. Голос тихий, приятный, принадлежащий мужчине уже в годах, но вовсе пока не старому.

«Психиатр… – появилась неожиданная мысль. – Госпиталь».

Гунтер резко сел, совершенно не ощущая похмелья – разум был чист и ясен, от головной боли или тошноты и воспоминания не осталось.

Нет, не госпиталь. Сарай Уилла Боула. Вот пожалуйста, сэр Мишель рядом дрыхнет непробудно, зарывшись с головой в сено. Где-то недалеко, в хлеву, надо полагать, лошади пофыркивают. Судя по всему еще глубокая ночь. Тогда откуда свет?

Шагах в трех от Гунтера, на поперечной балке, скрепляющей поддерживающие крышу столбы, устроился пожилой господин с благородно-дворянским лицом, прищуренными глазами и щеточкой седых усов. Сей субъект и держал в правой руке глиняную плошку со вставленной свечой, слегка разгонявшей темноту язычком бледно-оранжевого пламени.

– Я прекрасно понимаю ваши чувства, – безмятежным голосом продолжал господин, строго глядя на растерявшегося Гунтера. – Не каждому, далеко не каждому дано пережить подобное, но с элем, точнее с его количеством, вы погорячились. Не делайте так больше, договорились?