Тимур Максютов - Князь из десантуры Страница 23

– Неа, – разочарованно протянул Азамат, – отец рассказывал: первым делом ворота ободрали. Медными листами крыты. Но позолоченными.

– Эх, какие у нас предки были! Такой богатый город брали, киевлян били! – восхищённо покрутил головой молодой воин.

– Да вместе с русичами и били. Рюрик Ростиславович в степь приезжал, наших ханов на поход уговаривал. Город сожгли, кого поубивали, кого в полон взяли. Мой отец тогда дюжину невольников привёл, купцам продал. И ещё золото и серебро в доме их бога добыл. Баранов купил, коней купил, за мою маму калым заплатил, в жёны взял. Мог и беком стать. Да только отец Тугорбека пронырливее оказался, место занял, Чатыйским куренем завладел.

Азамат вдруг спохватился, забормотал:

– Хотя, конечно, всё и так славно. И бек у нас – молодец, да и мне хорошо у него доверенным багатуром. Ладно, пойду, посплю немного перед рассветом, заболтался тут с вами.

Дмитрий понял, что побратим рассказывал о походе на столицу в 1203 году. Надо же, совсем немного – и он сам увидит древний Киев! Вся университетская кафедра истории отдала бы полжизни за такую возможность.

Даже не верилось, честное слово.

Глава пятая. Звезда

Из записей штабс-капитана Ярилова А. К.

г. Берлин, 4 июня 1924 года

…повестку – «явиться в отдел ВЧК Петроградского района». Не скажу, что я испугался. Война отняла у меня многое, и умение просто, по-человечески, до дрожи бояться было одной из первых потерь. Я рассуждал логически: если бы меня хотели арестовать, то не стали тратить бумагу с лиловой печатью. А прислали парочку матросиков с оловянными глазами.

Скорее всего, будут звать в Красную Армию. Корпус братушек-чехов, размазанный по всей России вдоль железной дороги до Владивостока, поднял мятеж. На юге бузят казаки и красновцы. У большевиков катастрофически не хватает кадров. Но если сбежавших чиновников и ненадёжных писарей они с успехом заменяют инородцами с грустными носами, то на штабные и командные должности в армии вынуждены звать нашего брата – офицера.

Я знал, что многие соглашаются. И не только после убедительной экскурсии в провонявшие сырой кровью расстрельные подвалы. Из-за пайка. Голод – вполне реальный союзник большевиков. Я, например, уже выменял на еду всё, что у меня было ценного – и георгиевский крест, и серебряный портсигар, который в складчину купили солдаты моей роты после боёв в Карпатах. Остался только браунинг и подаренный отцом Василием складень.

Видит бог, я не хотел лезть в эту кашу. Моя продырявленная пулями душа ещё не зарубцевалась. И должность в штабе какой-нибудь большевистской дивизии привлекала меня не больше, чем в офицерском батальоне у Деникина.

Но в тот же день принесли письмо от отца Василия. Он звал меня в Киев, не называя имён и подробностей. Писал намёками, боясь, что послание перехватят. Главное, что я понял – ему удалось, наконец, сложить мозаику или хотя бы её значительную часть. Разгадка тайны похода по времени близка. И он собирает экспедицию, в которой моё место – начальника военной части – не подлежит сомнению.

Я обрадовался, не скрою. В том сумасшедшем, распухшем от голода Петрограде, с его ночными арестами и накокаиненными поэтами глубокий голос проповедника, его сладкий восковой запах и умный разговор показались мне последней надеждой не свихнуться окончательно и заняться делом, имеющим хоть какой-то смысл.

Уже вечером я отвоевал место на жёсткой деревянной полке вагона, уходящего на юг. В поезде, набитом небритыми мешочниками, командами мобилизованных, закопчёнными жестяными чайниками и бабами в драных салопах.

Граница с зоной немецкой оккупации оказалась на удивление формальной – смертельно уставший германский лейтенант мазнул по моим поддельным бумагам невидящим взглядом и бессильно махнул рукой.

Киев бурлил, щеголял шароварами сердюков и жовто-блакитными стягами. Без труда нашёл аккуратный домик на Подоле, скрытый в кустах нахальной сирени. Хозяйка была предупреждена о моём приезде и проводила в спрятанный среди цветущих яблонь флигелёк.

Я спал с открытым окном. В первый раз за четыре года – без кошмаров.

А утром за завтраком увидел её. Асеньку. Дочь казачьего полковника Всевеликого Войска Донского ждала оказии, чтобы уехать к отцу в Новочеркасск. Густые чёрные волосы, подобные спелым черешням глаза и голос жаркий и обещающий, как южные ночи.

Это был не роман – сумасшествие, контузия, колдовское наваждение. До обморока, до окровавленных губ.

Мы лежали на скрипучей кровати во флигеле, я гладил тёплую кожу и спрашивал:

– Почему – Ася? Александра? Или Анастасия?

Она смеялась грудью – не оторвать взгляда. И говорила с милой загадочной хрипотцой:

– В детстве я мечтала, чтобы меня назвали Астрой. Но в святцах нет такого имени.

– Астра – потому что цветок?

– Нет. Потому что – Звезда…

Дорога пошла под уклон, половцы подобрались, посерьёзнели. Хорь вполголоса объяснил:

– Это место у них священное. Видишь, каменный утёс? На лежащего волка похож. И река так называется – Волчанка. Кыпчаки считают, что волк – их предок. Почитают, словом. Язычники поганые, что с них взять.

На берегу стояло огромное высохшее дерево, похожее на скелет – белело мёртвыми ветвями, как костями. Половцы спешивались, ползли к нему на коленях. Шептали молитвы и просьбы, отрывали от одежды ленточки ткани, привязывали к ветвям.

Возвращались после обряда повеселевшие. Быстро разбили лагерь, запалили костры. Тугорбек заметил:

– В хорошее время мы здесь проезжаем. Сегодня – Волчья Ночь, полнолуние. Значит, лёгким будет наш путь и успешным – посольство.

Подмигнул Юлдуз, ласково хлопнул дочь пониже спины:

– Береги богатство, чтобы было чем на престол у русичей садиться, ха-ха-ха!

Воины подхватили, заржали. Девушка вспыхнула. Убежала в свою кибитку.

Варили в котлах свежую баранину, доставали из вьючных мешков жирный балык. Бек велел не жалеть запасов кумыса и пива, сосуды быстро опустошались.

Когда выкатилась на небо полная луна, кыпчаки были уже изрядно пьяные. Орали песни невпопад, кто-то пытался выть, подражая волку. Тугорбек, вопреки обыкновению, велел и дозорным отнести кумыса – праздник же!

Потом обвёл взглядом пиршество. Поднял руку – все замолчали, слушая:

– Мои верные багатуры! Через три дня будем в Киеве, в гостях у великого хана русичей. Нас с вами ждёт великое будущее. Восславим же Чатыйский курень. Верю, придёт день, когда не только его мы сможем называть своим!

Воины уже прослышали о планах Тугорбека стать ханом. Заревели, поддерживая; славя курень, его великого и мудрого предводителя. Племянник подошёл к беку, что-то прошептал. Тугорбек кивнул, крикнул:

– Мой племянник угощает вас, славные воины! Дарит бурдюк самой настоящей крепкой архи!

– Тьфу, – скривился Хорь, – завтра башку будет не поднять. Эта архи – настоящая гадость. И крепкая, зараза. А откажемся – обида будет.

– Так давайте незаметно уйдём, – предложил Анри, – у меня есть фляга хорошего вина, которое мне продал Юда.

– С чего ты взял, что хорошего? – рассмеялся бродник. – Откуда такое возьмётся у жидовина?

– Ну, денег он с меня взял, как за отличное.

Хорь, Анри и Дмитрий незаметно вышли из освещённого костром круга и растворились в темноте. Хотели позвать и Азамата, но кыпчак уже подставил чашку, в которую племянник бека щедро лил пахучую белую жидкость.

Когда проходили мимо палаток, девичий голос позвал:

– Русич! Подойди, ты мне нужен.

– Видал, – толкнул локтем франка Хорь, – нужен он. Понятно, для чего, ха-ха-ха!

– Мой брат, – строго сказал тамплиер, – благородный рыцарь никогда не станет обсуждать чужие сердечные дела. Тем более, если они касаются друга. Мы будем на берегу реки, Ярило!

Побратимы, болтая, спустились по откосу. Юлдуз подождала, когда стихнут голоса. Потянулась, прижалась острыми грудками:

– Солнечный мой! Ты совсем забыл про свою девочку, а я очень скучаю.

– Я не хочу навредить тебе, маленькая, – прошептал Дмитрий, – и так уже многие догадываются.

– Да, – легко согласилась девушка, – я не умею делать взгляд равнодушным, когда гляжу на тебя. Я не могу не улыбаться счастливо, когда думаю о тебе. Потому что люблю.

Ярилов молчал, чувствуя, как тяжелеет в груди. И так их отношения зашли слишком далеко, а ведь совсем скоро придётся прощаться. Видимо, навсегда.

Юлдуз привстала на цыпочки, нашла в темноте губы. Долго целовались, и Дмитрий чувствовал, как бегут солёные струйки по её щекам, изменяя вкус поцелуя.