Роман Злотников - Царь Федор. Трилогия Страница 23

— Так что же, у вас принято вот так оставлять человека помирать ни за грош? — состроив жалостливое лицо, поинтересовался я.

— А то не твоя забота, мил-сдарь, — куда более угрожающе ответил мужик, и, оглянувшись, я увидел причину его резко изменившегося отношения.

Пара скоморохов, до того веселивших народ жонглированием на ходулях, сейчас спрыгнули с ходуль и, заслоненные от толпы остальной ватагой, осторожно заходили с тыла к Немому татю, перехватив увесистые ходули наподобие дубинок.

— Зря ты это, дядя, — сообщил я мужику.

И действительно зря. Я уже пару раз наблюдал моего телохранителя в действии, оба раза обошлось без смертоубийства, похоже, моя епитимья произвела на него сильное впечатление, но тела летали любо-дорого посмотреть. Поэтому эти два полудурка были Немому татю на один мизинец. Я спокойно повернулся к дедку.

— А скажи-ка мне, добрый человек, что это Жиряй так на тебя взъелся? Вот ни на грош не поверю, что все это спроста.

— Дык ведь это, мил-сдарь… — заблеял было дедок, но я прервал его, негромко бросив уже совершенно другим тоном:

— Не ври мне! — И, поймав глазами взгляд дедка, несколько мгновений держал его, а затем закончил: — Скажешь правду — помогу. Соврешь — уйду и забуду. Ну?

— Ватажный я скомороший, — пару мгновений поколебавшись, тихо ответил дед, — бывый [22]. Давно Жиряй на мое место метил, а все никак ватагу на свою сторону склонить не мог. Над ним уже смеяться начали в других ватагах… Вот он и осерчал. Ну и как сумел ватажников на свою сторону перетянуть, так меня тем же часом и турнул. А кому я такой нужен?

— А ну, робяты! — взревел Жиряй, посчитавший, что обеспечил себе превосходство в силах. — Гаси их!

Ох, святая наивность! Немой тать только пару раз махнул своими лапами, как ватажников с ходулями унесло прямо сквозь толпу, в которой они сумели захватить с собой в полет еще человека по три. Затем он поймал рукой кистень, змеей выметнувшийся из рукава Жиряя, и, зло взревев, хватил его по лбу кулачищем. Толпа ахнула и отшатнулась. Над торгом взвился бабий крик:

— Убили, ой, убили! Ой, убили!

— А ну, сдай, православные! — зычно закричал кто-то, и спустя несколько секунд сквозь толпу протолкалось пятеро стрельцов во главе с десятским. — Ну, чего тут случилося? — сурово спросил тот, оглядывая поле боя.

— Вон этот, — я кивнул на валявшегося Жиряя, — покушался на меня. Кистенем ударить хотел. А двое его подручных в этот момент слугу моего дубьем прибить хотели.

Стрелецкий десятский степенно осмотрел Жиряя, из рукава которого змеей тянулся ремешок потайного кистеня, оглядел Немого татя, затем уже начавших шевелиться ватажников и спросил у меня:

— А ты кто такой будешь?

Но не успел он закончить вопрос, как сразу два стрельца прянули к его ушам и что-то горячо зашептали. Глаза десятского изумленно округлились, и он, крякнув, ошарашенно пробормотал:

— Эх ты… Вишь, оно как…

Я же повернулся к деду:

— Ну что ж, дед, вижу, ты мне правду сказал. Ну и я от своего слова не отступлюсь. Пойдешь ко мне жить?

Дедок несколько мгновений напряженно вглядывался в меня. Он все успел заприметить. И то, что стрельцы что-то нашептали десятнику, и то, какое это на него произвело впечатление. И Немого татя за моей спиной. Причем не только заметить, но и проанализировать. Ох, глупость сотворили ватажники, когда такого деда променяли на Жиряя, ох, глупость… Да такому деду цены нет! Полноценный информационно-аналитический отдел в одном лице. Поэтому, когда он внезапно улыбнулся, я был полностью готов к его ответу:

— Пойду, царевич, отчего ж не пойти…

6

— Тимоша!

Тимофей дернулся и оглянулся. Матушка стояла на взгорке и, приложив к глазам ладонь, смотрела в его сторону. Только вот видела вряд ли. Тимофей забрался в самые заросли, в тень, потому как на дневной клев можно было надеяться только здесь. Добрая рыба солнца не любит, прячется от него на дно, под корягу…

— Тимоша!

Тимофей нахмурился. И чего зовет-то? Ясно же, коли после утреннего клева не пришел, так, значит, прибыток больно малый. Он же не просто ради удовольствия рыбалит. Рыбка — довесок к общему котлу.

Их семья жила бедно. С того момента как батюшкин боевой холоп Козьма возвернулся домой с известием, что сразила батюшку подлая татарская стрела, нужда прочно прописалась в их семье. Хотя и до того жировать не с чего было. Землица в их поместье скудная, сплошной суглинок, потому оброка с одной крестьянской семьи, с коей удалось заключить порядье [23], и прибытка с еще более убогой барщины едва-едва хватало на проживание и содержание в порядке батиного и дядьки Козьмы, коего он был обязан выставлять вместе с собой с поместья, боевых коней и воинской справы. А ведь боевого коня сеном-то не прокормишь, ему овес надобен, да с собой завсегда припас отложен должен быть, на случай если царь волость исполчит. А их рязанскую землю частенько исполчают. Потому как она есть как раз украина [24]обжитых земель. И злобные крымчаки, идучи на Русь, никогда их не минуют. Хоть краем, да непременно зацепят… Причем припас не только коню, а и бате с дядькой Козьмой, а сбруя, а починка доспеха… и столько расходов на дворянском подворье висит, что иное по скудости до справного крестьянского недотягивает.

Одно слово только — служилое сословие, а так хуже тягла [25]живут… Ну а как батюшка преставился, так вообще тяжко стало. Поскольку нонича от поместья никто в Разрядном приказе не состоял, содержание, хлебное и серебряное, которое ранее хоть как-то позволяло сводить концы с концами, выдавать перестали. Так что зиму едва пережили. Хотя совсем уже окрестьянились. Дядька-то Козьма уже стар был и работать в полную силу не мог. А он, Тимофей, хоть и самый старший из детей, наоборот, шибко молод. Силенок еще не хватает. Тятя-то дядьку больше не воем, а слугой при себе брал. А воинскую сбрую боевой холоп Козьма надевал, почитай, когда разрядные смотр проводили, допрежь того как царево жалованное подтвердить. Отец знал, что, коли его боевого холопа в воинском умении проверить решат, тот его не подведет. Дядька Козьма ухватку воинскую имел добрую, столько боев и походов прошел, а вот сил у него уже маловато было, чтобы полный бой выдержать. Потому-то он в той сече, где тятя погиб, и выжил, что отец ему велел в обозе, при лошадях оставаться…

И вообще, ежели бы не заповедные лета [26], то о прошлую осень на Юрьев день они бы и единственного крестьянского подворья лишились. Шумил-крестьянин давно уже на сторону смотрит да неподъемный оброк хает. А куда деваться-то? Зубы, что ли, на полку класть? Вот бы Тимофею поскорее подрасти. Кабы он батино место в строевом разряде занял и жалованное получать начал, они бы и вздохнули. Батину броню и оружие Козьма давно уже разобрал, начистил и смазал. Правда, у кольчуги плечо разрублено, а в байдане с левой стороны нескольких пластинок недостает, но денег на кузнеца пока все одно нет.

— Тимоша, да где же ты?! Подь сюды скорее!

Вот ведь незадача! Теперь весь вечер в животе сосать будет. Потому как те три пескарика, что ему на утренней поклевке удалось споймать, им с матерью, дядькой Козьмой да с тремя Тимохиными сестрами на один зуб, а толокна осталось с дюжину горстей. Одна надежда, что уже крапива поспела да Шумил сподобится прислать пару яичек, чтобы было чем заправить крапивные щи… Тимофей нехотя вытащил из воды уду и выбрался из зарослей.

— Ну чего еще? — недовольно буркнул он, поднимаясь по косогору.

— Пошли, — мать ухватила его за плечо, — там гонец из Москвы приехал, подьячий. Дядька Козьма его сейчас привечает. Да не просто так приехал, а по твою душу.

— По мою? — Тимофей остановился и удивленно воззрился на мать. — Как это?

— Да не знаю я, — досадливо повела бровями мать. — Пойдем, там все и узнаешь.

Дядька Козьма ждал его во дворе.

— Ну-тко, паря, иди сюды, — подозвал он Тимофея, едва тот показался в воротах.

Тимофей дядьку Козьму уважал. Еще бы, не крестьянин какой, а настоящий боевой холоп, верный отцов сотоварищ. Когда отец погиб, именно он его похоронил и всю его воинскую сбрую собрал да и домой привез. И ноне их не бросил и помогает чем может, хотя уже не в силе, потому как не раз ранетый и к перемене погоды хворает сильно. И самого Тимофея начал потихоньку к службе приучать, к седлу, к кистеню, как саблю верно держать. Отцов лук Тимофею пока нипочем не натянуть, но вот пистолю, кою батюшка в давнем походе с мертвого свейского всадника снял, он уже огненным боем снаряжать умел. Хотя Козьма сию пистолю не жаловал. Баял, что бьет она недалеко, неметко, да еще и ненадежна дюже для всадника. Пока скачешь, порох с полки-де стрясет, вот и щелкай потом курком впустую. Лук куда лучше. И бьет дальше, и выстрел точнее, и, пока пистолю во второй раз снарядишь, целый колчан стрел выпустить можно…