Александр Золотько - Князь Трубецкой Страница 23

Казалось бы, что уж естественнее на войне: берешь двоих, выбираешь самого сильного и стойкого… и убиваешь его на глазах у второго. Ничего не спрашиваешь, не требуешь — просто убиваешь самым мучительным из доступных способов. Так, чтобы второй, тот, что послабее, был рядом, чтобы капли крови до него долетали, чтобы приглушенные кляпом стоны доносились, чтобы телом своим чувствовал судороги умирающего. И после этого — быстро задаешь интересующие тебя вопросы, и тот, что послабее, тот, кого не мучили, все рассказывает. Торопливо, с желанием, даже не задумываясь над тем, что его ждет впереди… вернее, зная, что впереди смерть, но без мучений… только бы без мучений, господи!

Чуев тогда возле дороги не выдержал — отошел в сторону. А потом молчал все время, пока ехали до поместья Комарницкого. А солдаты, которых они освободили перед этим, к происходящему отнеслись гораздо спокойнее. В конце концов, в плену у мародеров они тоже всякое видели. Да и барину виднее… И если барин разрешает, то почему бы и самому не попробовать?

Сорока стрекотала не переставая, летела вдоль дороги и оповещала всех обитателей леса о чужаках. Трубецкой поднял руку, к нему ужом под низкие ветки кустарника скользнул Антип.

— Сигнал подавай, — тихо сказал князь.

— Понял, — с ударением на второй слог ответил мальчишка и застрекотал, словно белка. Два раза и после перерыва — еще раз. Приготовиться. Сейчас мужики продирают глаза, проверяют оружие…

Трубецкой спохватился, глянул на полку замка — порох был на месте и вроде не отсырел. Эту охотничью винтовку князь вывез вместе с арсеналом из дома пана Комарницкого. Заряжать ее было и долго, и муторно, пуля в нарезы вбивалась плотно, перезарядить винтовку во время боя после первого выстрела никак не успеть, но зато точность, в разы превосходящая пехотный мушкет, компенсировала все остальные неудобства. Еще била винтовка втрое дальше, чем мушкет, но в лесу это было, в общем, без разницы.

Место для засады они выбрали неплохое, возле дороги был густой подлесок, способный скрыть не только небольшой отряд Трубецкого, но и эскадрон-другой гусар Изюмского полка, если бы этот эскадрон имелся под рукой.

Стрелять можно было почти в упор, метров с десяти, но это значило также, что залп будет один, и если противник сразу не шарахнется и не побежит, то могут возникнуть проблемы. Нет, пути отхода на всякий случай были подготовлены, кони стояли неподалеку и телеги для мужиков, но отступление будет означать, что все было затеяно впустую, не принесет прибыли и заодно может сказаться на авторитете предводителя.

Трубецкой расположился на повороте лесной дороги, мог видеть длинный, метров в сто, отрезок прямо перед собой и еще метров пятьдесят дороги влево, до следующего поворота. Антип снова подполз к князю, положил три охотничьих ружья, осмотрел замки и курки. Толковый паренек, ему бы образования… Если переживет эту войну, то нужно будет…

Из лесу появился солдат. Серые штаны, синий мундир. Кивера нет, на голове смешная bonnet de police — фуражная шапка, похожая на высокую пилотку со свисающим набок «языком». В походе французы свои кивера и медвежьи шапки держали в промасленных мешках, чтобы, не дай бог, не повредить всю эту красоту, а то вдруг битва, а ты, как лох последний, без парадного головного убора. Хотя слова «лох» тут, кроме Трубецкого, никто не знал. Анахронизм, мать его…

— Ружья перенеси, — сказал Трубецкой, не отрывая взгляда от дороги.

— Ага! — Антип утащил оружие в сторону, на запасную позицию.

За первым солдатом появилось еще четверо, потом выползла первая повозка. Крытая, запряженная шестеркой цугом. И, похоже, тяжело груженная.

Просто мечта партизана, а не повозка. Идет она вслед за войсками, значит, в ней либо провизия, либо снаряжение — захватить и поделить. Или продать, а деньги поделить. Всего-то делов — шугануть немногочисленную охрану.

Вторая фура, третья… И всего с десяток человек возле них. Даже разведчика вперед не выслали, дурачье…

До переднего солдата — пятьдесят метров.

Трубецкой взвел курок. Прицелился.

Болтливые, неосторожные французы. На самом деле — чего в них стрелять, нужно просто выйти на дорогу в лучших традициях Робин Гуда, назваться: это, мол, я — Je prince Troubetzkoy. И французы побегут. Сдаваться, скорее всего, не будут, а вот броситься врассыпную — уже бывало неоднократно.

Сработало тогда, может сработать и сейчас. А нерасторопных и туповатых, тех, кого мужики схватят, — тех можно будет и казнить, образцово-показательно казнить, благо, ротмистр в отъезде…

Можно разглядеть глаза передового француза. У него в руке трубка, идиллические клубы табачного дыма, неторопливая походка… У него даже оружия нет, во всяком случае, мушкета не видно. Болтается полусабля на перевязи.

А не слишком ли все просто? Как-то так все складывается… Как по писаному.

К дороге князь сегодня взял с собой только полтора десятка мужиков, даже солдат, прибившихся к его отряду, оставил в лагере. Пустяковое дело, да и мужикам пора привыкать к звуку пальбы.

Тридцать метров до головного француза. Да что ж он как заведенный? Затяжка, два шага, выдох. И снова — затяжка, два шага…

Сидящий на козлах первой фуры француз также выглядит беззаботным. Достал флягу, открыл, хлебнул из нее, закрыл, спрятал куда-то возле ног, а через полминуты — снова достал и снова отхлебнул. И старательно поморщился, видно, что пьет не воду, а нечто крепкое. Может — коньяк, может, грапу какую-нибудь или даже местную сивуху…

Надо что-то решать.

Первый выстрел — за Трубецким. Если он не выстрелит, то нападение не состоится. И если не лежит у князя душа начинать свалку, то так тому и быть… Или просто устал князь?

— Ты как, князь, устал? — спросил себя Трубецкой.

— Чево? — высунулся сбоку Антип. — Чево нужно, барин?

— Ничего, так, несу всякую ахинею…

Антип кивнул с важным видом. Наверняка не понял, что за ахинея такая, но не любит мальчишка признаваться, что не понимает многих слов у барина, гордый.

Надо решать и очень быстро решать…

Пропустить обоз? Или…

Трубецкой не успел ничего решить — возле дороги выстрелило ружье.

Ба-бах!

В нарушение всех его приказов, вопреки его угрозам и наставлениям, кто-то из мужиков спустил курок.

Придорожные кусты окутало дымом, француз, который шел возле второй фуры, рухнул как подкошенный. С пяти метров — даже мужики не промажут, а пуля калибром в семнадцать целых и восемь десятых миллиметра, весом в двадцать пять с половиной граммов не оставляет шансов в случае попадания.

Свинцовый шарик влетает в грудь, ломая ребра и круша органы.

Француз умер еще до того, как упал.

Трубецкой закрыл глаза на мгновение, но успел представить себе, как сейчас вдруг из повозок полезут французские егеря, как загремят залпы в ответ на жиденькие выстрелы его мужиков, как пули станут рвать листья с кустов и калечить тела спрятавшихся за ними людей, как шарахнутся от огненных вспышек и раскаленного свинца мужики — поначалу шарахнутся, а потом попятятся и побегут — не станут мужики терпеть эдакого кошмара. Побегут мужики, а егеря двинутся за ними следом — умелые, ловкие, закаленные. Будет выбивать бегущих по одному, вначале стреляя из штуцеров, потом — прикалывая штыками.

Так добегут мужики до спрятанных телег или не добегут, а лягут все по пути, и одного-двух егеря непременно захватят живыми, поволокут к командиру, и этот захваченный расскажет, где именно сейчас пребывает шайка князя Трубецкого…

Мужички предпочитают называть себя шайкой, хотя сам князь продолжает говорить «отряд». Потому что если «отряд», то он — командир и они воюют, а если «шайка» — то он атаман и они разбойничают.

Чуев по этому поводу очень переживал, ругался и даже как-то врезал в зубы Анфиногену, ляпнувшему, подходя к костру, что-то о разбойничках. Ротмистру вообще было тяжело, ему бы в атаку с саблей наголо да впереди своего эскадрона, а тут… Резать втихомолку, стрелять из кустов, жечь, взрывать… Пленных пытать и казнить.

И французы, схватив кого-то из разбойников, церемониться не будут…

Ударило еще несколько выстрелов, гулко, протяжно. Словно время замедлило свое течение, растягивая мгновения в минуты и минуты в часы. Трубецкой открыл глаза — огненные снопы вырывались из кустов, клубы дыма заливали подлесок, растекались по дороге.

Упали еще двое французов. Третий ударился спиной о колесо фургона, закричал и медленно сполз на землю. Лошадь во второй упряжке, раненная в шею, попыталась встать на дыбы, не удержалась на ногах и повалилась в сторону, обрывая и перепутывая постромки.

Ездовой на первой фуре ударил поводьями, заорал что-то истошно, схватил кнут, который до этого лежал у него в ногах, щелкнул. Лошади рванулись, потащили фургон, ускоряя шаг, — тяжелый фургон, который просто так не разгонишь…