Юрий Корчевский - Заградотряд времени Страница 23

Идти стало тяжелее — винтовка и патроны отнимали силы, а их у меня и без того было немного. И бросить оружие было жалко, и нести нелегко. Автомат немецкий для ближнего боя — на 100–200 метров — хорош, а винтовка — для точного выстрела на 300-500-800 метров. Как дилемма для буриданова осла… Решил нести, пока есть силы и насколько хватит терпения.

К вечеру добрел до деревни. Она была изб в десять-двенадцать, а люди были только в одной избе — глубокий старик со старухой.

Попросил я у них покушать. Посмотрел дед на меня из-под кустистых бровей:

— А где ж твой полк? Почему тебя Сталин не кормит?

Спорить с ним или объясняться не было ни сил, ни желания. Я повернулся, чтобы уйти, но бабка остановила меня:

— Подожди, сынок. Не со зла он. Понять не может, что происходит, сумлевается, что наши бить немчуров начнут — все бегут да бегут. Я тебе сейчас соберу чего-нито.

Бабка пошла в избу. Дед скрутил самокрутку, затянулся, зашелся в кашле.

— Где же танки наши, где соколы сталинские? Вот объясни мне, почему который день мимо деревни красноармейцы драпают, а в небе самолеты только немецкие? Чего молчишь? Не знаешь или сказать не хочешь? Коли это хитрость такая военная, так вы бы людям заранее сказали, чтобы мы, значит, ушли. Чего нам под немцами мучиться? И-э-эх! — махнул рукой дед, насупившись.

Я стоял молча, и мне было горько и стыдно. Не имея возможности что-то изменить в цепи происходящих событий, я бежал на восток вместе со всеми. Что я мог сказать деду? Но с другой стороны — сейчас он был для меня олицетворением всего русского народа, испытывал настоящее горе, и видеть эту трагедию было страшнее, чем испытывать мучающий меня не первый день голод.

Не в силах держаться на ногах, я присел на траву рядом со стариком:

— Как зовут тебя, батя?

— Трофимычем на селе кличут, — дед звучно сплюнул в траву. — Ну и что? Сказать что-то хочешь? Скажи уж, будь так ласков — утешь старика!

— Ты прости нас, отец, что не смогли защитить — не суди очень уж строго. Много причин сейчас есть у Красной Армии для бегства. И еще будем бежать, много городов отдадим. У Москвы остановимся. В декабре сорок первого дадим Гитлеру под Москвой настоящий бой. И назад погоним!

Старик первый раз за весь наш разговор поднял на меня бледно-голубые, словно выцветшие на солнце за долгую жизнь глаза:

— Неуж? А дальше?

— А дальше Сталинград будет, триста тысяч немцев в плен возьмем — вместе с самим фельдмаршалом по фамилии Паулюс.

У старика, выдавая душевное волнение, чуть заметно начали дрожать руки:

— Ты говори, сынок, говори… Дальше! Что дальше-то будет?

— А дальше погоним мы их, отец! Крепко погоним! И будем гнать взашей до самой Германии, чтобы они и внукам своим заказали к нам с мечом приходить… С двух сторон зверя окружим — с запада американцы с англичанами помогать начнут.

Старик, не мигая, недоверчиво смотрел на меня:

— Неуж и взаправду и американы пойдут войной на Гитлера?

— Пойдут, отец. А потом в Берлин придем и знамя красное поднимем над их главным логовом — они его рейхстагом называют. Сдадутся немцы, капитуляцию подпишут. Вот тогда война и закончится!

— Победим мы их, значит? — В голосе Трофимыча проступила надежда, в глазах стояли слезы.

— Победим, отец.

— Да когда же это будет-то?

— Не скоро, отец. В мае сорок пятого года это будет — девятого мая. Запомни эту дату, батя. Желаю тебе, чтобы ты встретил ее и вместе со всеми порадовался нашей Победе. Дорогой ценой она нам достанется, очень дорогой… Ты ведь и сам воевал, Трофимыч?

— А то как же! В первую империалистическую с немцами воевал, да еще в гражданскую. Спасибо тебе, сынок, — утешил старика, а то под немцем помирать страсть как не хотелось. В своей, русской земле лежать хочу и чтобы чужой сапог ее не топтал. Только откуда ты все это знаешь?

— Да уж знаю, отец. И поверь мне — все именно так и будет.

Вышла бабка, вынесла узелок, сунула в руки.

— В избе бы покормила тебя, сынок, да немцы давеча были на мотоциклах. Как бы снова не появились да врасплох не застали. Стрельнут ведь, окаянные, как есть с дедом стрельнут — с них станется.

Я принял из ее рук узелок с едой.

— Храни тебя Господь! — Бабка перекрестила меня.

— И на том спасибо!

— Вот боец говорит: погонят они еще немцев, с силой сберутся и погонят обратно! — с гордостью сказал старик бабке.

— А про нас как же, помнит Иосиф Виссарионыч? — Бабка уголком платка вытерла слезящиеся уголки глаз. — Ты же посмотри, что они наделали, ироды окаянные! — сокрушалась старушка.

— Помнит, мать, помнит! — Я погладил ее по плечу. — Всем сейчас трудно, и ему тоже. Заводы на Урал вывезти надо, оружие создавать там будем — танки собирать, снаряды точить. Страна наша большая, все сразу охватить нельзя.

Старик нахмурил седые брови:

— Бабьего ли это ума дело? Не видишь, что ли, Лукерья, воины говорят, момент политический обсуждают! Иди, бабка, иди, своими делами занимайся!

Я повернулся к старику:

— Прощай, Трофимыч! И прости нас всех еще раз!

— И ты прощевай! Воюй, сынок, бей ворога без жалости! — напутствовал меня старик.

Уходя, я оглянулся. Трофимыч стоял, опираясь на клюку и задумчиво глядя мне вслед — худой, длинный. Что он в те минуты думал обо мне — простой русский старик, коих у нас на Руси тысячи, для меня навсегда останется тайной.

Отойдя в лес, в самую чащу, я устроился на пеньке и развернул узелок. При виде краюхи хлеба, вареной картошки и лука аж скулы свело и руки затряслись. А еще в узелке была пол-литровая бутылка из-под водки, заткнутая кукурузной кочерыжкой, — с молоком. Клянусь, ничего вкуснее я отродясь не ел.

Аккуратно, не уронив ни крошки, я съел все. Эх, про соль только бабка забыла, но и на том спасибо. Запил все молочком, и жизнь сразу показалась не такой мрачной.

Ну, теперь пора и винтовку посмотреть — все-таки чужое оружие, да и не держал я никогда СВТ в руках. Из винтовки СВД — снайперской, Драгунова — стрелял в училище и позже — в армии. Но на этой оптический прицел попроще — ПСО, четырехкратный.

Я разобрал винтовку, осмотрел. Она нуждалась в чистке. Шомпол-то на винтовке есть, да вот еще маслица бы. В прикладе нашелся и ершик, и пенал с маслом. Надо же, удобно. На АКСу, что у нас в танках были, приклад откидной, и там ЗИПов не было.

Я вычистил винтовку, заодно и с устройством ознакомился. Не бог весть что — пушка посложнее будет. Смазал все части, погонял затвор вхолостую. Мягенько работает! Присоединил магазин. Тяжело столько железа таскать — винтовка с автоматом и запасом патронов килограммов на десять потянет. Однако взялся за гуж — не говори, что не дюж. Бросить не могу — оружие все-таки, но и нести его выше моих сил.

Я отдохнул с часик, взгромоздил на себя оба ствола — и снова вперед, через лес. Тут только медведям и ходить, немцы сюда точно не сунутся. Блиц-криг по России — это не по европейским лесам ходить. Их леса прибранные — лучше, чем наши парки. Каждое дерево пронумеровано, и все по линеечке стоят. Зато и спрятаться в них невозможно.

Лес быстро закончился, дальше пошел кустарник низкорослый. Я остановился: нельзя неосмотрительно переть вперед, как лосю. Так я прошел еще метров триста и остановился, насторожившись. Впереди, метрах в пятистах, — редкая стрельба. Как-то лениво постреливают.

Я опустился на землю и по-пластунски пополз вперед.

Метров через двести кустарник закончился, а выходить на открытое место я не стал. Стянул с плеча винтовку и через оптику стал наблюдать.

Вот немцы — у минометов бегают. А куда стреляют — разрывов не видно. И так у меня руки зачесались! Я передернул затвор, выбрал командира расчета, что рукой отмашку давал, прицелился… Уже было на спусковой крючок нажать хотел, да решил дождаться, когда миномет выстрелит. Тогда звука моего выстрела никто не услышит.

По своему армейскому опыту знаю, каково приходится расчету орудия при выстреле. Был я на учениях рядом с минометчиками. Когда звучит команда «выстрел», расчет рты открывает, чтобы барабанные перепонки не полопались. И все равно после выстрела секунду-две все глухие, только звон в ушах.

Дождался. Командир рукой махнул, заряжающий опустил в ствол миномета мину. Я перенес прицел на командира и стал медленно давить на спуск. Звук минометного выстрела совпал с моим. Винтовка дернулась в руке, а немец нелепо взмахнул руками и повалился.

Солдаты расчета не поняли сначала, что произошло, и кинулись к командиру. Потом, обнаружив у него пулевую рану, они залегли у миномета, заняв круговую оборону.

Однако соревноваться с минометом мне не под силу. Если выстрелю еще раз, меня обнаружат. Тогда закидают минами, миномет на позиции развернуть — минутное дело. Задом отполз потихоньку, по кустарнику — в лес. И — бегом в сторону. Я теперь один и даже отделению автоматчиков отпор дать не смогу.