Анатолий Дроздов - Интендант третьего ранга Страница 23

К всеобщему изумлению Фрол говорил правду. Грянул октябрьский переворот, и в Грязновку приехали суровые большевики. Они организовали комитет бедноты, а Фрола Спиридонова назначили председателем. Комитет быстренько растащил имущество помещичьей фермы, поделил земли и приказал долго жить. Членам комбеда досталась львиная доля чужого добра и лучшие земли, но богаче они не стали. Имущество большей частью было пропито, а земли, которые комбедовцы ковыряли так же лениво, как и прежние, родили плохо. Опять Фрол ходил на поклон к тем, кто ничего не получил при разделе. Опять над ним посмеивались. Фрола это бесило, отчего пил он все больше. В колхоз Фрол прибежал первым, думая, что там отвалится жирный кусок, но не тут-то было…

Матвей во всем походил на отца. Такой же приземистый, круглолицый, с маленьким носом-пуговкой и такой же любитель поговорить. В школе над ним потешался весь класс: вызванный к доске Матвей бойко тараторил урок, нес всякую чепуху, но зато не молчал, как другие.

— Ты, Мотя, думай прежде, чем отвечать! — укорял его учитель, но «удовлетворительно» ставил. Мотя первым вступил в пионеры, затем — в комсомол. С такими учителя не связывались. Как активиста Мотю часто вызывали в райцентр, где разъясняли политику ВКП(б) и учили бороться с врагами. Бороться с кем было. При организации колхоза, в него вступили только бедные крестьяне, зажиточные отказались. Через год стало ясно, что зажиточные правы — колхоз нищал и разваливался. Председатель сельсовета, бывший красноармеец, но зять крепкого мужика Игната Тихонова, мер не предпринимал. И Мотя написал гневную заметку в газету.

Для гнева были основания. Тихонов давал Фролу Спиридонову в долг, но хлеб Фрол не возвращал — отрабатывал. Возвращать было нечего — урожай был слишком мал. Здоровье у отца было не то, скоро он и вовсе умер, работать приходилось подросшему Матвею. По семейной традиции этого он не любил. Была еще причина. У Тихоновых подрастала дочка, Ульяна, хорошенькая, румяная девочка, которая Матвею нравилась. Как-то он поймал ее в кустах и вволю натешился, тиская упругие груди и бедра. После чего братья Ульяны натешились с ним: по деревенскому обычаю поколотили. Били без злобы, но больно — чтоб впредь руки не распускал.

Районная газета заметку напечатала. На первой странице, под заголовком «Новые эксплуататоры». В заметке досталось всем — подкулачнику-зятю Тихонова, его кулацкой семье, обратившей в долговое рабство полдеревни. На самом деле на Тихонова работали только двое, да и те по доброй воле. Мотю за вранье ругали — даже родная мать. Жить в Гряновке стало невозможно, и он сбежал в райцентр, где сказал, что боится кулацкой расправы. Вернулся с людьми в фуражках. Они быстренько провели собрание, Тихоновых и еще две семьи признали кулацкими, имущество их передали колхозу, а самих погрузили в телеги и отвезли в для дальнейшей отправки в Сибирь. Матвею пришлось из Грязновки уехать — теперь его и в самом деле могли убить. Мать, собирая его в дорогу, даже не обняла на прощание.

— Отец, хоть лодырь, но зла никому не делал, — сказала сердито. — В кого ты такой?…

Матвея этот вопрос не занимал. В райкоме комсомола его приняли тепло и послали в область на курсы инструкторов. После них направили в Город. На курсах Мотю научили изучать директивы партии и неуклонно проводить их в жизнь. Говорить он умел, терять было нечего, инструктор райкома комсомола Спиридонов прославился своей непримиримостью к уклонистам и кулацким подпевалам. Ему поручали самые тяжелые дела, и он справлялся легко. Там, где другие сомневались, думали, опасаясь ломать судьбы людей, Матвей рубил сплеча. Оказалось, что именно это и требовалось. В двадцать Спиридонов стал секретарем райкома комсомола, в двадцать два — инструктором райкома партии. Коллективизация завершилась, кулаков выслали, но врагов у советской стране не убавилось. Теперь Матвей разоблачал вредителей и тайных троцкистов. Он первым брал слово на собраниях и клеймил врагов, не взирая на должности и заслуги. Первый секретарь райкома, старый большевик, как-то укорил его:

— Ты хоть думай, что говоришь! Человек с царизмом боролся, на каторге сидел, а ты на него — «тайный враг», «агент империализма»… Какой он агент? Ну, запутался, не с тем дружил когда-то, так что? После твоих речей его из партии погнали, а он эту партию создавал…

Разговор Матвею не понравился, и он позвонил начальнику местного НКВД. Тот пригласил к себе, молча выслушал и достал из ящика лист бумаги.

— Пиши! Все! Кого секретарь защищал, как советовал быть терпимым к врагам народа…

Матвей написал, и через месяц секретаря райкома арестовали. Вместо него прислали другого. Этот никого не защищал. Матвея он повысил до начальника отдела и разговаривал с ним предупредительно. Матвей понял, что секретарь его боится. Первый человек в районе! Другие его тоже боялись, но чтоб Сам! Матвей упивался своей властью. Кем он был еще совсем недавно? Нищим, крестьянским подростком. Сегодня он солидный человек, живет в райцентре, сытно ест, вкусно пьет, его уважают и боятся.

Была в его положении и другая сторона. Никто не хотел с ним дружить. Женщины сторонились. Матвей как-то съездил в Грязновку, отвез матери и младшим братьям богатые подарки. Мать подарки приняла, но попросила больше не приезжать.

— Ты теперь большой человек, известный, а нам тут жить, — сказала печально. — Вей свое гнездо, в наше не залетай…

Матвей вернулся злой и в тот же вечер напился. Скоро это стало повторяться, а потом вошло в привычку. На работе он не пил, с этим было строго, но дома отводил душу. От безысходности Матвей сошелся с квартирной хозяйкой, вдовой, старше его на двенадцать лет. Она его тоже боялась. Пьяным Матвей часто поколачивал ее — до синяков, но сожительница не жаловалась. Хоронила разбитое лицо под платком и тихонько плакала в уголке, тем дело и кончалось. Жизнь как-то шла. Она была хуже, чем ему хотелось, но много лучше, чем могла быть. Кроме того, оставалась надежда. Зимой 1941-го Матвей Спиридонов стал третьим секретарем городского райкома, ему пообещали учебу в партийной школе. Это означало, что его повысят и, скорее всего, направят в другой район. Но тут случилось война…

В первые дни Матвей ждал, что произойдет то, о чем писали газеты: враг будет разбит на своей территории и малой кровью. Но немец наступал, причем так стремительно, что в Городе запаниковали. Руководство района упаковало чемоданы, а когда Матвей пришел с вещами в райком, его срочно позвали к первому секретарю.

В кабинете первого были все члены бюро, в том числе начальник местного НКВД. Не тот, что когда-то велел Матвею писать донос (того расстреляли еще в прошлом году), а новый.

— Вы знаете приказ ставки Верховного главнокомандования об организации на оккупированных территориях партизанского движения, — сходу начал первый секретарь. — Есть предложение оставить для этой работы в районе товарища Спиридонова.

— Почему меня? — изумился Матвей. — Я даже в армии не служил! Стрелять не умею…

— И не нужно! — хмыкнул первый. — Задача партии — организовать. Стрелять будут другие.

— Но… — начал было Матвей, но первый прервал его: — Мы знаем товарища Спиридонова, как молодого, энергичного, преданного делу партии человека. Он беспощаден к врагам народа… — председатель сделал акцент на последнем предложении, и Матвей во внезапном озарении понял, что первый только что сполна рассчитался за прежний страх. — Есть предложение голосовать!

Члены бюро дружно подняли руки — каждый радовался, что выбор пал не на него. Матвей стоял оглушенный.

— Все будет хорошо! — успокоил его начальник НКВД. — Дадим тебе двух преданных комсомольцев, оружие, повозку, покажем базу… — энкавэдист был грузином и говорил с сильным кавказским акцентом. — Освоишься, найдешь людей, организуешь… Это ненадолго — Красная Армия скоро погонит врага.

Вечером того же дня Матвей с комсомольцами (их звали Петя и Вася) оказался в глухой лесной деревушке — это и была «база». Деревушка называлась Осиновка, название точно ей соответствовало. Пять потемневших изб, вокруг болота, поросшие чахлым осинником. Матвей с помощниками поселились в лучшей хате, выгнав вдову с детьми в сарай, и стали партизанствовать. Борьба с оккупантами велась на продовольственном фронте: время от времени Петя с Васей пригоняли корову или привозили на телеге поросенка. Иногда это были куры и лукошко яиц. Где они их добывали, Матвей не интересовался: отряд находился на оккупированной территории, здесь все принадлежало врагу; отбирая у него продовольствие, они врага ослабляли. Именно так Матвей объяснял ситуацию помощникам, те, хоть и мялись, но не спорили. Выселенная вдова, ворча и ругаясь, дни напролет варила и жарила мясо, которое Матвей обильно запивал желтым картофельным самогоном. Этим партизанское движение ограничивалось. Петя и Вася вместе с продовольствием приносили новости. Немцы крестьян пока не обижали. Те, воспользовавшись моментом, растащили колхозное добро, жили сытно и не имели никакого желания воевать за советскую власть. А буде добровольцы нашлись, воевать было нечем: на троих партизан Осиновки имелась одна винтовка, которую Вася с Петей носили по очереди, и наган Матвея. Патронов — по сотне на каждый ствол. Начальник Городского НКВД, провожая партизанский отряд в дорогу, советовал Матвею добывать оружие у врага. Матвей очень желал посмотреть, как бы это сделал прыткий энкавэдист. Если немцы громили и гнали миллионную Красную Армию, как могли противостоять им трое с одной винтовкой?