Андрей Саргаев - Е.И.В. Красная Гвардия (СИ) Страница 23

Он и в остальном был согласен с Александром Фёдоровичем, но уж больно хотелось сделать дело побыстрее, а не жариться как гречневый блин с двух сторон — погоды стоят такие, что и земля и воздух подобны сковородке. Лежишь тут на самом припёке, а те уроды устроились со всеми удобствами, сидят себе в тенёчке, и мухи им, наверное, не досаждают. Эх, бабахнуть бы из пусковой установки на двадцать четыре ракеты! Но нельзя, ибо министр покушавшегося на пароход откупщика непременно живым желает взять. А зачем, спрашивается, если всё равно потом повесит?

Добрый Беляков слишком. Потому дал возможность бежать одному из захваченных разбойников, что бы тот, значит, успел хозяина предупредить. А на следующий день, уже в Астрахани, чин по чину пришли арестовывать господина Иегудиила Чижика. Всё как полагается — постучались в двери, дали в морду явившемуся на стук ливрейному лакею, обыскали дом, и вернулись на «Гусара» несолоно хлебавши.

Хотели как лучше, а вышло как всегда… Засада, заранее отправленная на дорогу, ведущую к загородному поместью откупщика, сама подверглась нападению, и, потеряв троих, была вынуждена отступить. Знать бы, что так получится, да накрыть ракетным залпом.

— Вроде ползёт кто-то, — Александр Фёдорович привстал на колено и всмотрелся вдаль. — Или показалось?

— Разрешите мне, ваше благородие? — сержант Антипенков, завладевший единственной на канонерке винтовкой, поёрзал животом по выжженной солнцем траве, устраиваясь поудобнее. — У меня не забалуют.

Артиллерист и положил утром шестерых разбойников, пытавшихся прорваться к спрятанным в камышах протоки лодкам. Не дошли, сволочи… А не надо соваться, всё равно тем плоскодонкам с вечера днища прорубили.

Выстрел… тонкий вой, неприятно царапающий душу…

— Зачем по ногам бьёшь, ирод? — лейтенант погрозил стрелку кулаком. — Не мог в башку попасть?

— Дык лежит неудобно, ваше благородие!

— Ну и что? Из-за твоей прихоти будем до ночи вопли слушать?

— Почему же до ночи? Раньше сдохнет.

— М-да… — Давыдов посмотрел с неприязнью. — У волка, и у того жалости больше.

— Могу сейчас сходить да добить.

— Куда, чёрт…

Поздно. Сержант юркой ящерицей скользнул через бугорок, за которым прятался от шальных пуль, и пополз через поросшее чахлой полынью поле. До лежащих разбойников шагов двести, столько же до обнесённого высоким забором дома. Попадут?

— Если убьют — шкуру с мерзавца спущу! — закричал вдогонку Денис Давыдов. — На гауптвахте сгною!

— А коли жив останется? — усмехнулся Беляков.

— Тогда и разберёмся, — буркнул лейтенант, заглядывая в прицел оставленной артиллеристом винтовки. — Что творит подлец, а?

На фоне забора сначала появились многочисленные дымки, затем донёсся грохот выстрелов — это негостеприимные хозяева рассердились на наглость и назойливость непрошенного гостя. Но тот, похоже, не собирался расстраивать командира и вжимался в землю так, что ещё немного, и будет оставлять за собой глубокую борозду. Вот остановился.

— Что он там делает? — удивился Давыдов.

— Как это что? Режет, — пояснил Александр Фёдорович, чьё зрение могло поспорить с любой подзорной трубой.

— А зачем всех подряд?

— Да так-то оно спокойнее. Вот мы, бывалоча… — министр резко оборвал неуместные воспоминания. — Смотрите-ка, Денис Васильевич, одного сюда волочёт.

Тут Беляков немного ошибался — сержант пленника не волочил, а время от времени подтягивал за собой на длинной и тонкой верёвке. Кажется, разбойник потерял сознание, так как не кричал и не сопротивлялся. Ага, точно, голова безвольно болтается и пересчитывает все бугорки. Жив ли вообще?

— Ты зачем сюда дохлятину тащишь? — Александр Фёдорович встретил героя мягким укором.

— Пригодится ужо, — хрипло выдохнул Антипенков. — Помогите, ваш бродь.

— Давай верёвку. И это… — министр покосился на выбитые вражескими пулями фонтанчики земли. — Задницу бы убрал — отстрелят напрочь.

Вытащили общими усилиями и, слава Богу, без новых повреждений. Но будет ли с него толк? Вон даже кровь уже не сочится из перебитого недавним выстрелом колена. Нет, явно не жилец.

— Дашутка, ты? — пленник открыл уже ничего не видящие глаза и схватил склонившегося Дениса Давыдова за руку.

— Какая ещё… — начал возмущаться лейтенант, но был остановлен жёстким окриком Александра Фёдоровича.

— Заткнись, Денис!

Разбойник их не слышал. Он счастливо улыбался и довольно внятно разговаривал с кем-то невидимым:

— Дашутка… я знал, что ты придёшь. А почему так холодно? Дашутка… помнишь, как мы с тобой на масленицу… Холодно. Меня хозяин рублём пожаловал… на ленты тебе в косу… Обещал на свадьбу сотней одарить… А почему так холодно? Хозяин в Персию ушёл, там тепло… Сказал, будто вернётся, когда царёвы люди уйдут. Дашутка, ты подождёшь? Холодно как… Какая без денег свадьба? А казну с собой увёз, только рублём пожаловал… на ленты тебе… Уводи, говорит, антихристовых людишек за солёные озёра к новой усадьбе… холодно… а хозяину тепло… Ты его подождёшь, Дашутка? Дождешься, ведь правда?

Кусающий седые усы сержант отвернулся, и не видел, как лопнул последний кровавый пузырь на губах разбойника. Давыдов освободил руку из ослабевшего захвата, и прикрыл покойнику потускневшие, но по-прежнему счастливые глаза. Никто не знает, как жил этот человек, но умер достойно — не в злобе, не в муках, не в яростном осатанении боя, а с мыслями о любви. Земля ему пухом…

— Надо бы похоронить, Александр Фёдорович.

— Я могилу выкопаю, — хмуро бросил Антипенков.

— На тебе нет вины, сержант.

— Знаю. Но всё равно выкопаю сам.

Артиллерист ушёл за лопатой, а лейтенант с вопросом взглянул на Белякова:

— Что же дальше?

— Воевать, — пожал плечами министр. — Или вы, Денис Васильевич, что-то иное умеете?

— И этому толком не научился, — со вздохом признался Давыдов.

— Какие ваши годы! — Александр Фёдорович решился разрядить мрачность последнего момента. — Поверьте, лет через тридцать памятники адмиралу Давыдову будут ставить на площадях каждого приличного приморского города. Правда, если захотите, то и в неприличных поставят.

— Скажете тоже.

— А что, не согласны?

— Так это когда будет-то!

— Желаете ускорить? Тогда вперёд, вас ждут великие дела, начинающиеся обычно с самой малости.

Хорошо сказал Александр Фёдорович, как есть хорошо! Прямо в корень зрит министр, будто не из купеческого звания происхождением, а родился сразу камергером с золотым ключом на мундире. Интересный человек… а вот обидится, если философом назвать? Пожалуй, что осерчает, как бы в ухо сгоряча не засветил.

Ну что, начинаем действовать? Будет считаться ракетный залп той малостью, с которой начинаются великие дела и славное будущее? Или уничтожение всех разбойником скопом не входит в список добродетелей, и их непременно нужно предать правосудию? С последующим повешением, разумеется.

— Александр Фёдорович, вы тут присмотрите, пока я распоряжусь насчёт приготовления к обстрелу?

— Разумеется, Денис Васильевич, — Беляков пожал плечами. — А кому тут ещё присматривать?

Действительно, больше и некому. Из экипажа «Гусара» осталось только четырнадцать человек, включая министра, и все они рассредоточились вокруг осаждаемого дома, беспокоящим огнём со сменных позиций создавая впечатление многочисленности. Тут хочешь не хочешь, а возьмёшь в руки винтовку, если собственная жизнь дорога.

— А вы за золотом пригляните! — крикнул Александр Фёдорович вдогонку лейтенанту. — И за механикусом!

— Хорошо! — издали откликнулся Давыдов.

Неизвестно, за что больше переживал сейчас министр — за оставленный практически без присмотра на канонерке ценный груз, или за жизнь тяжелораненого инженера-механика. Дмитрий Яковлевич Горбатов, которого заранее записали в покойники и не чаяли довезти до Астрахани, не только не помер, но даже, несмотря на все старания лекарей, пошёл на поправку. Не так быстро, чтобы начать ходить, но покидать «Гусара» категорически отказался. Лучше, говорил, среди своих подохнуть, чем эти клистирные трубки пиявками до смерти замучают.

Раны ему, кстати, всё тот же сержант Антипенков зашивал, и клятвенно заверял потом, что былое пристрастие Горбатого к горячительным напиткам и позволило случиться чуду — никакая зараза в проспиртованных кишках не приживалась. Шутник, однако… А сам больше полусуток штопал одурманенного настойкой опия механикуса, объясняя при этом:

— Насмотрелся я, как наши коновалы работают — один деревяшку в зубы даёт, другой киянкой по голове бьёт, а третий вовсе без ничего, прямо по живому режет. И всё больше оттяпать норовят. Чем обратно пришить. Ладно если руку али ногу, и без них обойтись можно, а ежели унутрях что? Ну, кишок-то, у человека много… аршин туда, аршин сюда… А вот взять печень. Как без неё?