Александр Тюрин - Ядерное лето 39-го (сборник) Страница 23

Когда чайник закипал во второй раз, а он убирал в шкаф бинт, то, наверное, слишком сильно захлопнул дверцу, и с вбитого в торец шкафа гвоздя вдруг сорвалась портупея с кобурой. Она словно в первый раз увидела ее – хотя нет, конечно же, столько раз она видела дядю Митю в форме и с оружием – но именно сейчас, сегодня, ей стало грустно, грустно и страшно.

– Дядь Мить… А правда, что опять война будет?

Он посмотрел на нее, враз погрустневшую и глядящую исподлобья, кашлянул в кулак и ответил:

– Ну что тебе сказать…

– Да, будет, я теперь знаю… Прилетят и всех нас разбомбят… – Ксеничка наклонила голову и закрыла лицо руками, – всех разбомбят… Мама думает, что я была маленькая и ничего не запомнила, а я помню, помню! Дядь Мить, мы ведь раньше в Москве жили… мы летом уехали… сначала в Саратов, а потом сюда… Папа машину прислал, чтобы вещи на вокзал везти… я стояла рядом с машиной и смотрела – соседнего дома нет, и вытаскивают оттуда людей… я подумала, что это мешки, а потом поняла… – плечи ее задрожали, и она всхлипнула.

Встав за спинкой ее стула, он обнял ее за плечи и погладил по волосам – тихо, тихо… – и Ксеничка прижалась щекой к его руке и, не скрывая слез, прошептала: «Митенька»… – он замер и вновь провел ладонью по ее волосам, она прижалась затылком к пряжке ремня и посмотрела на него снизу вверх – только не бросай меня, Митенька…

За окном совсем уже стемнело. Стекло окна казалось лаково-черным, как будто за ним заканчивался весь мир… все было хрупким, словно елочная игрушка. Ксеничка доверчиво прижималась к нему, будто только он один мог прикрыть ее руками от страхов, не дать разбиться всему миру на осколки…

…Осколки, и щебень, и кирпичная пыль, и люди, как мешки… Да, так оно и было. Только это был уже октябрь, и мы летали бомбить нашу Москву. Бомбить их плацдарм в нашей Москве. Где же был ее дом? Кто его разнес – они, убивая нас, или все-таки мы, убивая их? Сразу, еще осенью, или потом, в тот проклятый май, когда они вновь рванулись на восток?

В той, октябрьской Москве взорванные мосты торчали обломками костей, в какой-то день все как заведенные говорили об этих мостах, и какой-то сосед-истребитель (они летали с одного аэродрома) сказал – как в Ленинграде, – и никто не понял, а он объяснил – я оттуда… там еще в сентябре все взорвали…

…Он шел вдоль длинной очереди. Очередь поворачивала за угол, и он тоже. Многие в очереди, устав от долгого ожидания, стояли, привалившись к дощатому забору, голова ее ныряла в узкие двери карточного продмага. Внезапно от самых дверей раздался истошный женский визг, и щуплый пацаненок рванулся от очереди прямо на него. Машинально он подсек его, и мальчишка покатился кубарем по мостовой. Подбежавшая от магазина женщина с плачем стала бить сжавшегося на земле мальчишку кошелкой, в которой что-то глухо металлически брякало при каждом ударе, а потом села рядом на землю и, повторяя: «Ирод, ирод, ирод!» – стала дергать его за кургузый обтерханный пиджачок. Все было понятно – кража карточек на рывок – никто в очереди, кроме обокраденной женщины, не покинул своего места, чтобы не потерять его, и лишь разговоры – «Поймали?» – «Поймали» – «Бьют?» – «Да нет уже…» – пошли туда, за угол, к тем, кто не видел сам.

Наклонившись, он выскреб из пацанячьего кулака карточки и ткнул их женщине. Она жадно схватила их и стала заталкивать за пазуху, судорожно обрывая пуговицу у воротника платья, а потом снова молча ударила лежащего мальчишку. Плечи мальчишки дрожали, пиджачишко он пытался натянуть на голову.

Он вдруг вспомнил себя – четырнадцатилетнего в Харькове, Конный базар, – рывком поднял пацаненка на ноги и, ни слова не говоря, повел вперед, в проулок. Оставшаяся сидеть на земле женщина еще раз попыталась ударить кошелкой, но промахнулась. В проулке, вне глаз очереди, он еще раз встряхнул мальчишку за ворот пиджака – ощущение было как от безвольной тряпичной куклы – и, отвесив леща, толкнул в спину – Вали отсюда, быстро!

Тот побежал по проулку, молча, не оглядываясь.

Остро хотелось закурить, но папиросы он забыл дома, а посмотрев на часы, понял, что еще и опаздывает. Выйдя из проулка и прибавив шаг, он вспомнил вчерашний вечер, Ксеничку, плакавшую и прижимавшуюся губами к его руке. Потом она надолго замолчала, он сделал ей еще чаю, а потом ее вдруг затрясло, как в ознобе, и зубы стучали о край чашки, стискиваемой только-только перебинтованными им руками, он набросил ей на плечи свою шинель и крепко обнял, а Ксеничка срывающимся шепотом сбивчиво рассказала ему, как прошлой зимой у них в школе девочка потеряла карточки на продукты и пыталась отравиться, у них не было денег на коммерческий – и смотрела на него снизу вверх полными слез глазами, так, будто он мог защитить ее от бомб, от всего… Он гладил ее волосы, а она схватила его ладонь и прижалась к ней губами…

Он будто снова почувствовал кожей ее слезы и услышал сбивчивый шепот. Нога разболелась, но, сам того не замечая, он еще прибавил шагу…

…Экзамены в школе неожиданно отменили, и у всех возникло какое-то непонятное ощущение – еще вчера они тряслись от того, что не знали, как им сдавать немецкий или геометрию, а сегодня вдруг оказалось, что до самой осени они совершенно свободны.

Может, мама просто устала, а может, это у Ксенички без панического ожидания школьных экзаменов прибавилось сил – но чудо случилось, и ей все-таки удалось выпросить у мамы ее жакет, пошитый в прошлом году модисткой, жакет, который она хотела поносить уже давно и который мама еще с осени совсем не надевала. Когда мама, ворча, что ей в этом доме никогда не бывает и минуты покоя, пошла к шифоньеру, достала и отдала ей жакет, Ксеничка едва сдержалась, чтобы не запрыгать от радости. От жакета пахло нафталином, бархат на локтях был уже потерт, но не это было главное. Главное – это был теперь ее собственный модный бархатный жакет, жакет шикарного темно-вишневого цвета. Ну очень, очень похожий был на женщине, выходившей вчера вечером из ресторана «Гардения» на бульваре. Ксеничка представила себя тоже выходящей из этого ресторана, где только что – иначе быть не может – все смотрели только на нее, и для полного счастья не хватало только шикарной-шикарной маленькой бархатной сумочки, которую она видела тогда в руках у той женщины.

Не в силах удержаться, она быстренько надела обновку и стремглав подбежала к зеркалу. Да, это было действительно чудо – и это чудо было ее. Позади словно зажглись невиданные огни в люстре ресторанного зала под высоченным потолком, невиданные, неслыханные – не такие, как она видела через двери на вокзале, даже не такие, как в не виданном никогда, но обожаемом зале «Гардении», а огни самые лучшие, самые прекрасные. Она даже на мгновение закрыла глаза, представив все это…

Жакет был почти, ну практически совсем впору. Ксеничка покрутилась перед зеркалом, вытягивая шею и кося через плечо, чтобы даже на спину заглянуть. Нет, это действительно было чудо – ее, сейчас, сегодня… Похвастаться хотелось неимоверно. Наспех поправив волосы и надев туфли – как всегда они непослушно заваливались набок и не хотели надеваться, заставляя ее крутиться возле них в прихожей на одной ноге – она побежала к Машке из параллельного—та оценит. Дверь еще захлопывалась, когда она уже стучала каблучками вниз по лестнице.

С Машкой они устроились посплетничать на самом удобном месте – на крышке тяжелого сундука, обитого железом с морозными узорами. Крышка была широченная; Машкина семья жила в одной комнате, и на сундуке спал пятилетний Машкин младший брат. Им почему-то очень нравился именно этот сундук, они набросили на него лоскутное одеяло и устроились, скрестив ноги по-турецки. Этой зимой они устраивались так, когда Машка болела – а болела она тогда часто. Тогда сразу после уроков Ксеничка заходила к ней в гости, они болтали дотемна, пока не приходили Машкины родители, и она не спохватывалась, что нужно бегом бежать домой, а мама теперь, наверное, устроит ей головомойку. Обычно младшего брата оставляли в такие дни дома с Машкой, но сегодня он был в детском саду при заводе, и никто не дергал их каждые пять минут и не мешал им.

Машка еще у порога показала свое восхищенное обалдение от жакета, и теперь он висел на спинке стула посредине комнаты.

– Ксенька, нет, ну просто шикарная, шикарнейшая вещь! Я даже не знаю, что сделала бы, чтобы и у меня такой был, – Машка посмотрела на нее искательно. – Ну можно, я померяю? А? Ну разочек?

– Ну, только аккуратно… Там слева подкладка чуть отпорота внизу, ее подшить надо…

Машка мгновенно соскочила с сундука и, замерев на мгновение с жакетом в руках, быстро-быстро стала надевать его.

– Да осторожней ты! Там же подкладка!

– Где? – Машка на секундочку перестала застегивать быстрыми пальцами пуговички и, вывернув полу изнанкой наружу, протараторила: – Это, что ли? Да это мелочь, с этим за минуту управиться можно.