Rein Oberst - Чужой для всех Страница 23

Новосельцев не мог сопротивляться. Он был обессилен и обескровлен глубокой контузией и полученным осколочным ранением. Из распоротого рукава шинели, густо пропитав его, сочилась и медленно стекала кровь.

— Хальт! Хэн де хох! — грозным окриком Мельцер привел в чувство скорее не русского, а себя и Риделя. — Ридель! — толкнул он далее стволом автомата подчиненного. — Обыщи эту русскую свинью, пока она в штаны не наложила. И не стой как на поминках своей тещи! — увидев, что тот вновь улыбается, от того, что остался жив.

Корректировщик понял, что опасность миновала, оскалившись, подскочил к капитану Новосельцеву и с размаху ударил того в челюсть.

— Ох! — вырвалось из груди капитана, и он завалился на скат воронки. Но тут, же стал подниматься, нечленораздельно хрипя, хватаясь за кобуру, но вновь был свален коротким кованым сапогом Риделя. — Это у вас лежачего не бьют, а у нас в Рейхе таких дохлых собак добивают! — с садистской радостью выдавил немец. Его переполняло чувство превосходства над пленным русским. Он был доволен самим собой, что может вот так просто поиздеваться безнаказанно над русским иваном. Ридель боялся войны, он панически боялся смерти, а поэтому и ненавидел русских, он хотел остаться живым. Но он знал, что его убьют и убьют притом скоро. Он чувствовал это. А он так мечтал вернуться с победой в родной город Мюнстер к своей маме, чтобы покататься вдвоем на велосипедах по старинным улочкам, как они делали это раньше до войны.

Страх перед русскими делал его жестоким и циничным к беззащитным военнопленным. Несмотря, что Новосельцев был еле живой, пальцы Риделя дрожали, кода он вытаскивал пистолет ТТ и личные документы капитана. За дрожь, за трусость он себя ненавидел в эту минуту. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо, — орал он, нанося тому удары ногой.

— Хватит, Ридель! Хватит! — подскочил к Риделю Мельцер и оттолкнул в сторону, остановив бойню. Он был удивлен агрессивностью трусливого артиллериста. "Что происходит с ним? Еще убьет ценного языка", — подумалось разведчику. — Быстрее вытаскивайте русского из этой вонючей ямы, — приказал он набежавшим гренадерам и сам вскарабкался наверх с документами Новосельцева.

В этот момент к ним подъехали танки.

Обер-лейтенант Мельцер вытянулся и помахал рукой, приветствуя командира батальона. Первый Т-34 остановился, не выключая двигателя. Из командирской башенки показался Франц Ольбрихт в русском шлеме и черном комбинезоне. В последний момент он перешел в первый танк, а обер-фельдфебеля Альтмана пересадил в «Пантеру». Альтман не справится с заданием. Альтман баварец, он не понимает русских.

— Что у вас, Мельцер? — под грохот дизеля прокричал он подчиненному. — Одну минуту даю на доклад.

— У меня хороший улов, господин гауптман. Вот, посмотрите, — капитана Новосельцева без чувств подтащили к танку.

— Осветите! — узкий луч фонаря, разрезая полутьму, уперся в окровавленное, бесчувственное тело.

— Встряхните его, — один из гренадеров, державший Новосельцева, схватил его сзади за волосы и дернул их вниз.

От света, боли и шума двигателя комбат очнулся. Дрогнули веки, и он открыл глаза. Жмурясь от света, он попытался понять, что происходит. Спустя несколько секунд его тело охватила нервная дрожь. Окровавленное лицо покрылось серым налетом ужаса. На лбу выступили грязные капельки пота. Зрачки безумно расширились. Увиденную картину он сопоставил с ночным шумом и понял свою непростительную и страшную ошибку, граничащую с изменой.

Новосельцеву стало очень горько и стыдно, что его обвели вокруг пальца, обмишурили фрицы. В результате батальон лежит в земле по его вине. А что будет дальше, он просто не мог еще представить. Слишком он был слаб.

— Ах вы гниды… ползучие…! — простонал в отчаянии комбат и дернулся изо всех сил, пытаясь вырваться, но тут, же закричал от нестерпимой боли в руке и собственного бессилия, прижатый гренадерами к земле. Ольбрихт смотрел на комбата с интересом:

"А русский капитан наверное мой ровесник, нет, чуть постарше. Такой же упрямый характер, рост подходящий. Волевой с ямочкой подбородок, русые волосы, серые глаза…"

— Он поедет со мной, обер-лейтенант, — твердым берлинским акцентом бросил он Мельцеру.

— Как с вами? Он же пленный и его нужно допросить в штабе.

— Это приказ!

— Но?

— Это приказ! В «Пантеру» его.

Мельцер напрягся и сглотнул подкативший комок обиды, но перечить своему командиру не стал.

— У вас хватает других пленных для допроса, Мельцер. Боевую задачу вы выполнили и будете лично представлены к награде Железным крестом первой степени. Отразите в донесение ход операции и лучших товарищей. Кстати, потери есть?

— Точное количество еще уточняю. Знаю, что из моей роты погибло 5 гренадеров и 7 получили ранения. Все они эвакуированы с поля боя.

— Мой вам совет – быстрее уносите ноги, чтобы не было новых жертв. Через пятнадцать минут, когда наступит рассвет и, русские опомнятся от нокаута, здесь будет настоящая заварушка, тогда ни мне, ни вам, не поздоровится.

— Да-да, вы правы, — услышав о высокой награде, согласился с командиром Мельцер, позабыв о пленнике.

— Мы уезжаем, обер-лейтенант. Пускайте красную ракету на отход группам.

— Слушаюсь, господин гауптман!

Газанул дизель.

— Удачи вам, господин гауптман, — Мельцер вытянулся и отдал командиру танкового разведбатальона честь.

— Спасибо, Генрих. Но удача подобно женщине: непостоянна и любит молодых, — засмеялся искренне Франц, взявшись за крышку люка башенки. Он был доволен успешным завершением первого этапа операции «Glaube». — Лучше да пребудет с нами Бог!

— Значит, да пребудет с вами Бог, господин гауптман.

— Вот так-то лучше, дружище… Вперед.

Глава 10

— Мама! — испуганно вскрикнула Вера и повернулась в сторону шелестящих звуков, которые доносились из центра поселка. — Надо бежать!? — девушка бросила растерянный взгляд на бабку Хадору. — Там стреляют, там наш дом, там мама в беде, — но бабка, тяжело опираясь на палку, с тревогой смотрела на внучку и не знала что посоветовать. Новая автоматная очередь, вывела Веру из ступора. Уже не думая об опасности, подавив в себе страх, она метнулась к калитке заднего двора.

— Вера, ты куда? Остановись! Там германцы, — слабым голосом, полным отчаяния, простонала Хадора.

Но девушка не оглядываясь, быстро скрылась за сараем хаты. Бабке только и оставалось, что перекреститься и вдогонку прошептать: — Господи! Помоги и сохрани!

Вера легко и беспечно бежала мимо небольших земельных участков, на которых как никогда уродились хлеб, бульба и нехитрые овощные культуры. Но она этого не замечала. Она совершенно не боялась, что ее могут увидеть немцы, которые несколько часов хозяйничали в Поляниновичах и уже добрались сюда в Заболотное и что они могут ее убить. Она бежала, иногда спотыкалась, разбивая пальцы босых ног, но не чувствовала боли. Ее гнала цель – помочь матери. Сердце подсказывало, что с родными, что-то случилась.

Вот и хата Абрамихи. Из открытых окон во все стороны разносился гогот солдат и звуки бравурного немецкого марша. С улицы змейкой, через плотную листву лип, пробивался дымок полевой кухни. Готовился обед. Во дворе кто-то умело разделывал заколотого поросенка.

— Дождалась защитников, — непроизвольно вырвалось из запекшихся губ девушки. Но тут, же мимолетный сарказм оборвался, она, запыхавшись, вбежала на свой огород. Сочная зелень петрушки, моркови, красноватые листья свеклы и оформившаяся белокочанная капуста радостно приветствовали ее. Но идиллическая красота урожая ей показалась в эту минуту неуместной и дикой. Напоминание о разговоре с матерью, о поступлении в Щукинское училище теперь выглядело до отвращения нелепым. Разрушены планы, разрушены мечты, разрушена вся жизнь.

— Мама! — вновь позвала она мать. Голос Веры был уже более твердым и уверенным. В ответ послышалось жалобное мычание Полинушки. Сразу кто-то по-немецки за воротами крикнул:— Хальт!

Но Веру этот окрик не остановил. Тревога за мать, за младших сестер – вот что главное было теперь. И она должна им помочь.

Когда в Поляниновичах появились немцы и убежал Миша, она тоже ушла из дому. Ушла к бабке Хадоре, тетки матери, которая жила на краю села в старой полуразвалившейся хате. Мысль была проста. Немцы если и начнут заниматься грабежом, то пойдут в хорошие лучшие дома. Что им взять у старой Хадоры? Их же дом был большим, просторным – пятистенком, сложенным с душой и по уму. Он конечно привлечет внимание 'новых хозяев'. А как немцы отнесутся к молодежи, оставшейся в зоне оккупации, она еще не знала. Поэтому и приняла решение пока прятаться. Ее предположение оправдалось. Немцы не появились в покосившейся избе бабки Хадоры.