Элоиза Джеймс - Герцогиня-дурнушка Страница 24

– Ты же не хочешь, чтобы какой-нибудь головорез рванул тебя назад, ухватив за твои очаровательные локоны, – объяснил он.

Джеймс посмотрел на себя в зеркало и одобрительно кивнул. Мужчина, смотревший на него из стекла, совершенно не походил на английского графа. Это был человек, которого ничто не волнует – ни его жена, ни его семья, ни его наследство. Правда, пока это было не совсем так, но если приложить усилия…

Год спустя

Используя свою усовершенствованную (и весьма успешную) тактику «клешневого» захвата, «Летучий мак» и «Мак II» захватили пиратский корабль «Дредноут» и забрали его груз, полученный неправедным путем. Штабеля тиковой древесины и бочки китайского чая разместились теперь в трюме «Летучего мака» вместе с командой «Дредноута», а их корабль вслед за телом пиратского капитана Фриберри Джека сгинул в глубинах Индийского океана.

Гриффин и Джеймс с бокалами коньяка сидели в каюте Гриффина, празднуя свою последнюю победу. После той первой ночи вдвоем они больше никогда не позволяли себе лишнего – это было несвойственно их натуре.

– Мы с тобой удивительно похожи, – заметил Джеймс.

– Верно, оба превосходные моряки, – отозвался Гриффин. – Я уже думал, что скорее всего «Мак II» не успеет незаметно подойти к месту, где он был мне нужен. А ты ухитрился привести судно вовремя.

– Мне жаль этих людей.

– Погибших? – спросил Гриффи.

– Да.

– Зато мы не потеряли никого из наших. А команда «Дредноута» держала в страхе всю Ост-Индию, – сообщил Гриффин. – Так что мы оказали миру услугу. Еще одну услугу, учитывая тот факт, что мы потопили «Черного паука» в прошлом месяце. И позволь заметить, что «Дредноут» заслужил свою репутацию тем, что захватил пассажирский корабль, следовавший в Бомбей, и отправил всех мужчин, женщин и детей за борт.

– Я знаю, – ответил Джеймс. Его исследования о пиратах и районах их деятельности сослужили им добрую службу в последние несколько месяцев.

Оба «Мака» нагоняли теперь такой же страх на пиратов, как пираты – на торговые суда.

– Мы с тобой Робин Гуды, вот кто мы! – заявил Гриффин.

– За тем небольшим исключением, что мы не раздаем все бедным, – заметил Джеймс.

– Но мы вернули ту золотую статую королю Сицилии. А могли бы продать ее, – сказал Гриффин.

– Грамота Фердинанда, предоставляющая нам право ходить под его флагом как каперам[6], гораздо ценнее статуи Святой Агаты, даже если бы она не была полая внутри. А она – полая, как ты, наверное, помнишь.

Гриффин в ответ пожал плечами. Он не любил отдавать что-либо даром. Но даже он вынужден был признать, что каперам живется гораздо легче, чем пиратам, хотя различия между ними были весьма неопределенные.

– Кстати, а что ты собираешься делать со всеми теми тканями, которыми набил свою каюту? – спросил Гриффин. – Хочешь взять женщину на борт? Матросы этого не потерпят. При первом же шторме они выкинут твою красотку за борт, чтобы умилостивить морских дьяволов, или Посейдона, или… кого там еще?

– Я думаю послать ткани моей жене. Она всегда этим увлекалась. А наши шелка очень красивы. Должно быть, «Дредноут» захватил торговца шелком.

– Кузен, зачем тебе это? – спросил Гриффин, явно удивленный. – Она вышибла тебя за дверь – и совершенно справедливо, как следует из твоих слов. Зачем же напоминать ей о твоем существовании?

– Хороший вопрос, – сказал Джеймс, залпом допивая коньяк. – Забудь о тканях. Нужно что-то делать с золотом.

– Положить в банк, – сразу же ответил Гриффин. – Когда я думаю о том, что до встречи с тобой обычно просто прятал добычу в пещере, меня всего передергивает. Будем хранить ценности в Генуе? Или откроем счет где-нибудь еще?

– Меня беспокоит наш счет в Парижском банке, – пробормотал Джеймс. – Очень уж липкие пальцы у проклятого Наполеона. Думаю, лучше отправиться туда и закрыть счет. Положим деньги в Генуе.

Гриффин отставил пустой бокал и встал.

– Послушай, Джеймс, тут для тебя плохие новости. Боцмана на «Дредноута» наняли два месяца назад в Бристоле. И при нем было вот это… – Он подошел к серванту, взял лежавшие там газеты и передал их кузену. Объявление в черной рамке гласило, что герцог Ашбрук внезапно скончался.

Джеймс молча смотрел на газету. Его отец умер. Умер два месяца назад. Вот так-то.

Спустя несколько секунд Джеймс поднялся и, совершенно спокойный, проговорил:

– Я возвращаюсь на «Мак II». Скажу своим людям, что мы направляемся в Марсель. Немедленно.

Гриффин ткнул его кулаком в плечо.

– Не мечтай, что я стану называть тебя ваша светлость. Думаешь, наши люди поймут, если мы объявим, что теперь тебя надо звать Герцог? А Граф уже не подходит для особы столь высокого ранга.

Джеймс не ответил и направился к трапу. У них имелся специальный член команды, единственная обязанность которого состояла в том, чтобы постоянно сновать между двумя «Маками» на гребной лодке. И уже через несколько секунд Джеймс спустился в эту лодку. Стемнело, и поверхность океана утратила цвет. Казалось, лодка движется сквозь серый туман.

Вернувшись в свою каюту, Джеймс почувствовал ужасную усталость и рухнул на койку не раздеваясь. Сегодня был долгий и крайне утомительный день. Обычно с момента обнаружения пиратского корабля ему и его людям приходилось не спать по сорок восемь часов кряду, пребывая в постоянной готовности. А потом, как правило, следовала кровопролитная схватка. Пираты всегда сражались отчаянно, и битвы с ними были безжалостными и беспощадными. Сегодняшний захват «Дредноута» происходил точно так же.

Ужасно уставший Джеймс мог думать сейчас лишь об одном – о смерти отца. Его люди внесли в каюту таз с горячей водой и тихонько удалились. Джеймс с трудом поднялся с койки и снял одежду. Воспоминания пестрым фейерверком вспыхивали у него в мозгу.

Бóльшую часть своей жизни он испытывал ненависть к отцу. Но ему никогда не приходило в голову, что отца может не стать. К тому же герцог был не очень стар… Но потом Джеймс вспомнил про багровый цвет отцовских щек во время его постоянных приступов ярости. Без сомнения, у него случился разрыв сердца.

И все же… При всем том, что сделал его отец, любил ли он его, Джеймса, своего сына и наследника, своего единственного ребенка? Герцог был дураком, игроком и совершенно безответственным человеком, не считавшимся с чувствами окружавших его людей. Но все же он любил Джеймса. И тот факт, что отец умер, не зная, жив ли его сын, причинял ужасную боль – словно удар кинжала под ребра.

Всплывали все новые и новые воспоминания. Но не те, что имели отношение к растрате приданого Дейзи или чему-то в этом роде. Нет-нет, вспоминалось, как отец врывался в детскую и забрасывал его к себе на плечо. Как позволял ему прятаться у себя в кабинете под письменным столом, чтобы учитель не мог его отыскать. Как неожиданно появлялся в Итоне и, пользуясь своим титулом, чтобы пройти в класс, забирал Джеймса и всех его друзей кататься на лодке по Темзе.

Горе переплеталось с чувством вины – ведь он был абсолютно уверен: его отец умер с разбитым сердцем. Да-да, он точно это знал.

Наверное, он должен был… Должен был… что? Вряд ли это имело сейчас значение. Ведь он ничего не сделал. И отец умер. Теперь он так же потерян для него, как и мать.

Дейзи наверняка сумела все организовать как надо. Похороны и все остальное. Уж Дейзи позаботилась, чтобы у ее свекра, как бы она его ни презирала, был достойный монумент.

Закончив обтираться губкой, Джеймс, вытираясь полотенцем, в задумчивости смотрел на кипу тканей в углу. Ему отчаянно хотелось отвлечься от мрачных мыслей о смерти отца, хотелось думать о чем-то другом.

А ткани мерцали и переливались, напоминая о шумных базарах Северной Африки и Индии, откуда они и прибыли. Взгляд его остановился на ткани бледно-голубого цвета, напоминавшей небо в жаркий летний день в Англии. Небо это казалось настолько высоким и далеким, что вполне могло быть Царствием Небесным.

Но даже рассматривая ткани и стремясь освободиться от мыслей об отце, Джеймс, казалось, слышал его пронзительный голос – отец кричал, чтобы он перестал быть ослиной задницей, вернулся домой и, взяв на себя ответственность, вступил во владение герцогством.

Но, увы, на самом деле этот голос навеки умолк, и воспоминания об отце казались совершенно бесполезными, словно Англия была лишь неким подводным царством, страной рыб, где он, Джеймс, был бы так же неуместен, как форель на кафедре собора Святого Павла.

И он больше уже не мечтал о Дейзи, что, однако же, не означало, что он совсем перестал о ней думать. Джеймс по-прежнему думал о ней, но главным образом лежа на койке, когда выздоравливал от ножевой раны.

Если бы ему представился шанс все сделать заново, он бы не сбежал из Англии. Джеймс подхватил бы жену на руки, отнес бы наверх, бросил на кровать и заставил бы понять, что он на самом деле чувствует к ней. Но теперь было уже слишком поздно. Теперь эти мечты были так же мертвы, как его отец.