Уолтер Миллер - Гимн Лейбовичу Страница 24

Брат Франциск достал синьку.

— Горец был настолько добр, что оставил мне это, святой отец. Он… он перепутал ее с расписной копией, которую я собирался положить к вашим стопам.

— И ты не исправил его ошибку?

Брат Франциск смутился и покраснел.

— Я не мог позволить, святой отец…

— Следовательно, это и есть реликвия, которую ты нашел?

— Да…

Улыбка папы стала еще шире.

— Выходит, бандит принял именно твою работу за реликвию? Значит даже грабитель распознал в ней произведение искусства, не так ли? Монсеньер Агуэрра рассказывал нам о твоей копии. Прискорбно, что она похищена.

— Ничего, святой отец мой. Мне только жаль, что я напрасно потратил пятнадцать лет.

— Напрасно потратил? Ты говоришь «напрасно потратил»? Если бы грабитель не был введен в заблуждение красотой твоей копии, он забрал бы это, не правда ли?

Брат Франциск допустил такую возможность.

Лев XXI взял древнюю синьку своими высохшими руками и осторожно развернул. Некоторое время он молча изучал ее, а затем спросил:

— Скажи нам, ты разбираешься в символах, которыми пользовался святой Лейбович? Известна ли тебе суть вещей, которые они олицетворяют?

— Нет, святой отец, в этом я полный невежда.

Папа наклонился к нему и прошептал:

— И мы тоже.

Он усмехнулся, приложился губами к реликвии, как при целовании алтарного камня, затем свернул синьку и передал в руки сопровождающим.

— Мы от всего сердца благодарим тебя за эти пятнадцать лет, возлюбленный сын наш, — добавил он, обращаясь к Франциску. — Эти годы были потрачены тобою на то, чтобы сохранить оригинал. Никогда не думай, будто они потрачены напрасно. Ты отдал их Богу. Когда-нибудь смысл оригинала будет раскрыт и может оказаться важным.

Старик моргнул… или подмигнул? Франциск был почти уверен, что папа подмигнул ему.

— Мы благодарны тебе за это.

Это моргание, или, возможно, подмигивание, казалось, помогло монаху яснее присмотреться к обстановке в приемной. Впервые он заметил дырку от моли в папском одеянии. И само одеяние было весьма потертым. На потолке в нескольких местах отвалилась штукатурка. Но достоинство затмевало бедность, и лишь на мгновение брат Франциск увидел на всем печать нищеты.

— Мы желаем послать с тобой наши самые сердечные пожелания всем братьям вашей общины и вашему аббату, — продолжал Лев XXI. — Им, как и тебе, мы даем наше апостольское благословение. Мы дадим тебе письмо к ним с объявлением благословения. — Он остановился и снова моргнул… или подмигнул? — Кстати, это письмо послужит тебе охранной грамотой. Мы прикрепим к нему noli molestare76, грозящий отлучением каждому, кто осмелится напасть на его обладателя.

Брат Франциск пробормотал благодарность за такую милость. Он не посмел добавить, что грабитель, возможно, не сможет прочитать предостережение или не поймет, чем оно грозит.

— Я сделаю все возможное, чтобы передать его, святой отец.

И снова папа Лев наклонился к нему совсем близко и прошептал:

— А тебя в знак нашего особого расположения мы одарим отдельно. Перед отъездом повидай монсеньора Агуэрру. Мы предпочли бы сами преподнести это тебе, но сейчас неподходящий момент. Монсеньор сделает это за нас. Делай с этим все, что сам пожелаешь.

— Большое, большое спасибо, святой отец.

— А теперь прощай, возлюбленный сын наш.

Первосвященник двинулся дальше, разговаривая с каждым из пилигримов, а под конец благословил всех. Аудиенция окончилась.

Монсеньор Агуэрра тронул за руку брата Франциска, когда группа пилигримов уже миновала портал. Он тепло обнял монаха. Постулатор святого так постарел, что Франциск с трудом узнал его, но и у Франциска виски стали седыми, а под глазами появились мешки от длительных бдений за копировальным столом. Когда они спустились со scala caelestis, монсеньор передал ему сверток и письмо.

Франциск взглянул на адрес на письме и кивнул. На свертке было написано его имя, и он был запечатан дипломатической печатью.

— Для меня, мессир?

— Да, личный знак внимания святого отца нашего. Лучше не открывай его здесь. А теперь скажи, могу ли я что-нибудь сделать для тебя, прежде чем ты покинешь Новый Рим? Я буду рад показать тебе все, чего ты еще не видел.

Франциск задумался.

— Мне хотелось бы еще раз посетить храм, мессир, — сказал он наконец.

— Само собой. И это все?

Брат Франциск снова замолчал. Они отстали от остальных пилигримов.

— Я бы хотел исповедаться, — добавил он.

— Нет ничего легче, — сказал Агуэрра и прибавил с улыбкой: — Ты ведь находишься в святом городе, здесь тебе могут отпустить любые грехи. Неужто грех твой так ужасен, что достоин внимания самого папы?

Франциск покраснел и помотал головой.

— Ну, а что ты скажешь о главе папского трибунала? Он не только отпустит тебе грехи после исповеди, но в придачу еще и ударит жезлом по голове.

— Я имел в виду… Я хотел просить вас, мессир, — запинаясь пробормотал монах.

— Меня? Почему меня? Я ведь не так уж знатен. Здесь полон город красных шапок, а ты хочешь исповедаться Мальфредо Агуэрре?

— Потому… потому что вы были постулатором нашего святого покровителя, — пояснил монах.

— А-а, понимаю. Конечно, я выслушаю твою исповедь. Но знаешь, я не смогу отпустить тебе грехи именем вашего покровителя. Это будет сделано, как обычно, именем святой троицы. Хорошо?

Франциск мало в чем мог исповедаться, но сердце его — старанием дома Аркоса — давно было встревожено опасением, что открытое им убежище может оказаться помехой для дела святого. Постулатор Лейбовича выслушал его в храме, отпустил ему грехи и ободрил добрыми советами. Затем он провел Франциска по старинной церкви. Во время церемонии канонизации и последовавшей за ней мессы брат Франциск обратил внимание только на великолепие строения. Теперь пожилой монсеньор показал ему обвалившуюся штукатурку, отдельные места храма, требующие ремонта, и позорное состояние некоторых древних фресок. Снова проступила бедность, прикрытая достоинством. Церковь в те времена не была богатой.

Наконец Франциск нашел время открыть сверток. В свертке был кошелек, а в нем — два гекло золота. Он посмотрел на Мальфредо Агуэрру. Монсеньор улыбнулся.

— Ты говорил, что грабитель выиграл у тебя расписную копию, состязаясь с тобой в борьбе, не правда ли? — спросил Агуэрра.

— Да, мессир.

— И, хотя тебя и принуждали, ты сам выбрал борьбу, не правда ли? Ты принял его вызов?

Монах кивнул.

— Ну, тогда, я думаю, ты не совершишь большого греха, выкупив копию у грабителя.

Он похлопал монаха по плечу и благословил его. Наступило гремя расставания.

Маленький хранитель огня знания возвращался в свою обитель пешком. Дни и недели провел он в пути, но, когда он приближался к засаде грабителя, его сердце пело. «Делай с этим, что хочешь», — сказал папа Лев о золоте. И не только это: в дополнение к кошельку у монаха был теперь ответ на язвительный вопрос грабителя. Он думал о книгах в комнате приемов, книгах, ждущих пробуждения.

Грабитель, однако, вовсе не ждал его в своей засаде, как надеялся Франциск. На дороге были видны свежие следы ног, но они вели поперек дороги. Ничего не выдавало присутствия злодея. Лучи солнца, пробиваясь через кроны деревьев, покрывали землю зыбкими бликами. Лес не был густым, но он сулил прохладу. Франциск уселся вблизи дороги и стал ждать. В полдень из темной глубины высохшего речного русла прокричала сова. Канюки кружили в голубизне над верхушками деревьев. В этот день все в лесу казалось умиротворенным. Сонно прислушиваясь к воробьиной возне в близлежащем кустарнике, он обнаружил, что не очень беспокоится, придет грабитель сегодня или завтра. Его путь был таким долгим, что он был счастлив отдохнуть денек, ожидая бандита. Он сидел, наблюдая за канюками, и время от времени бросал взгляд вниз, на дорогу, ведущую к его далекому дому в пустыне. Грабитель выбрал для своего логова отличное место. С этой точки можно было обозревать дорогу на милю в обе стороны, оставаясь невидимым под покровом леса. Вдалеке на дороге что-то двигалось. Заслонив глаза от солнца, брат Франциск следил за этим далеким движением. Солнце освещало площадку внизу, где было выжжено несколько акров кустарника. Дорога дрожала в теплом мареве нагретого солнцем воздуха. Из-за мерцания он не мог ничего четко рассмотреть, но в этом тепловом потоке явно двигалась какая-то черная зыбкая точка. Временами казалось, что у точки есть голова, иногда она отражалась в тепловом зеркале, но никак нельзя было определить, приближается она или удаляется. Один раз, когда край облака заслонил солнце, тепловое марево на несколько секунд исчезло. Своими уставшими близорукими глазами он определил, что корчащаяся точка в действительности была человеком, но тот был слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть. Брат Франциск поежился. Что-то очень знакомое было в этой точке.