Цена империи. Чистилище - Влад Тарханов Страница 24

говорил государю, что в борьбе с революционерами необходима твердость. Даже не так — жестокость! Жаль, в свое время Мезенцев был убран с пути… Петр Александрович трусом себя не считал, но он был из породы очень осторожных политиков, поэтому, скорее всего, и дожил до достаточно почтенных лет, да еще будучи на столь головоломных должностях. Но себе-то председатель комитета министров мог признаться: он был трусом. Слишком осторожничал, предпочитал, чтобы грязные и жестокие решения принимались другими. Так, в самом начале сего года государь намекнул ему, что хочет поручить борьбу с революционным движением Лорис-Меликову, человеку, известному весьма «аккуратным» подходом к господам террористам. Петр Алексеевич считал, что Микаэл Тариэлович на такую работу не годиться. Но промолчал, смалодушничал, не перечил государю… Вот и долиберальничались! И он, и государь, и его ближние! От взрыва мост показался поврежденным, но объезд — это потерять сколько времени! Впрочем, время и тут было потеряно… правда, не так уж и много. Пока кучер и адъютант обследовали мост, по которому никто еще не решался ехать, пока экипаж весьма осторожно перебрался к дворцовой площади!

Тут я увидел на скамье Михаила Николаевича, младшего брата государя. Он был ранен: повязка на голове, рука на перевязи, серьезно пострадал. При этом сам великий князь оставался деятельным, сосредоточенным, хотя состояние его здоровья внушало мне серьезные опасения. Несмотря на это, Михаил Николаевич сохранял ясность ума и руководил спасением тех, кого можно было спасти. Его указания были четкими и по-военному краткими. Прибывшие по его указанию медики старались оказать помощь тем, кого обнаружили на площади с травмами и ранениями, при этом имена и фамилии, как и адреса не только пострадавших, но и свидетелей тщательно записывались. Прибывшие гвардейцы, а позже жандармы оцепили место трагедии. К удивлению, я не увидел около великого князя никого из руководителей жандармов, что меня весьма удивило, прибывший позже всех начальник штаба отдельного корпуса жандармов, генерал-майор Свиты Его Императорского Величества Петр Александрович Черевин сообщил, что начальник Третьего отделения Никита Конрадович Шмит и шеф жандармов Александр Романович Дрентельн были вызваны к государю заранее, должны были встретиться с государем ДО собрания Романовых в Зимнем дворце.

Каждый из нас, присутствовавших при этом страшном событии делал то, что положено ему, и что было в его силах. Меня опять поражала стойкость Его Императорского Высочества Михаила Николаевича, впрочем, как настоящий боевой генерал он не мог поступать по-другому, но силы его были на исходе… Когда из руин достали тело его августейшего брата, обезображенного, но узнаваемого, к сожалению, покойного, а случилось это уже без четверти в полночь… Михаил Николаевич потерял сознание и был доставлен домой, в Новомихайловский дворец. Это избавило его от тяжести созерцания разорванных и обезображенных тел множества из членов императорской фамилии. Я выдержал это испытание стойко, но утром понял, что потерял способность спать совершенно… И только усилиями своего врача сумел забыться на несколько коротких утренних часов.

Глава одиннадцатая. Заметая следы

Глава одиннадцатая

Заметая следы

Санкт-Петербург

13 февраля 1880 года

Убегать надо так, чтобы не оставалось следов

(В.Гюго)

Сергей Мезенцев

За Нарвской заставой столичного города жила голытьба. Называть жилищем те трущобы, что разрослись тут подобно грибам в дождливую погоду, было бы огромным преувеличением. Кривые улочки, покосившиеся домишки, вросшие в землю с самого рождения, все они еще и топились по-черному. Облезлый одноглазый серый кот прошмыгнул через улочку, отправляясь по своим, очень важным, кошачьим делам. Из всех развлечений — недорогие трактиры самого низкого пошиба, из духовной пищи — вечно пьяный батюшка самого бедного столичного прихода, да церква святой Екатерины Александрийской, что называют Екатерингофской еще, сорок лет назад ее возвели, вот и валит в нее народ, а в кого тут надеться, коли не в Бога? Так что голытьба, что жила неподалече от Петергофской дороги к этому светочу духовному завсегда припадала, вот только глуха была святая Екатерина к их просьбам, видать, далече ей из Александрии за нашим народцем приглядывать.

Говорят, в таких местах, как это слышен стон народный, ну, это преувеличение, но место сие было нездоровым, тут добывали себе на еду тяжким трудом или воровством да разбоем. Тут можно было найти все, что невозможно было найти в лощеном столичном граде. Любой товар на любой вкус, кроме самого изысканного. Сюда шли за запретным. И чаще всего находили его: в тех же трактирах. Человек, который, прихрамывая, топал в сторону сего заведения общепита был невысокого роста, коренаст и одет бедно, хотя и не в рванье. Шапка-ушанка да видавший виды тулуп да валенки — так одевались возчики, вот только этот человек никакого отношения к извозу не имел. Знали его тут, а как не знать — Гунявый, фигура в этих местах примелькавшаяся. Большие кулаки, сбитые в кровь, да несколько свежих синяков свидетельствовали о привычном отдыхе мастерового. Подраться он любил, тут уже все знали, что от него можно огрести неприятностей, денег — нет. Сей мужичок шабашил где-то невдалеке от столицы, изредка приезжая сюда пожить недельку-другую да спустить небольшую заработанную деньгу. На вид ему было под пятьдесят, на круглом широком лице выделялись густые кудрявые седые бакенбарды, а сама физиономия оказалась плохо выбритой. Он шел к харчевне, которую держал Федор Васильев, коя располагалась недалеко от железнодорожного вокзала и была довольно хорошо посещаемым заведением. При этом качество еды и цены были вполне демократичными, и сие заведение посещала самая различная публика, вплоть до разорившихся дворян. «Гунявый, опять подрался?» — неодобрительно встретил жильца вышибала, Кузьма, он на себе узнал крепость кулаков постояльца, так что знал, что с ним связываться не стоит. Хромой постоялец увидел хозяина харчевни, Федора, крупного мужчину с избитым оспинами лицом, подошел к нему и буркнул: «Деньга закончилась. Съеду я. Совсем съеду». После этого поднялся по лесенке в каморку на втором этаже, служившей ему пристанищем эти несколько дней. Лестница безбожно скрипела, а вот петли двери в комнатку были хорошо смазаны. Гунявый сел на табурет, безвольно опустив руки, которые тряслись. Он слишком устал за эти сутки. Слишком устал и перенервничал. На столе был графинчик водки, наполовину опустошенный, да краюха черствого черного хлеба. Необходимая маскировка. Сейчас это было как нельзя кстати, постоялец набулькал себе половину стакана и выпил залпом, почти не почувствовав вкуса, только обжигающее действие горючего напитка. У Васильева водка для постояльцев всегда была крепкой и отменного качества. Особенно для этого постояльца. Кроме обычного дела: питейного, кормежки и содержания постояльцев имел Федор Васильев грешок: приторговывал краденым. Впрочем, был достаточно осторожен и приобретал ценные вещи только у проверенных мазуриков. Но вот однажды