Синклер Льюис - У нас это невозможно Страница 25

В своем недостаточно критическом почитании всякой книги, о которой ему приходилось слышать до тридцатилетнего возраста, он, пожалуй, не слишком отличался от вновь избранного президента Уиндрипа… Все американцы, чьи предки в течение двух-трех поколений жили в этой стране, не так уж резко отличаются друг от друга.

Только в одном бегство Дормэса в литературу полностью потерпело провал. Он попытался восстановить свои познания в латыни, но не мог теперь, без поощрения учителя, поверить, что все эти идиотские mensa, mensae, mensae, mensam, mensa, то есть «стол, стола, столу» и т. д., приведут его снова, как когда-то, к сладостной безмятежности Вергилия и Горация.

А затем он увидел, что и вся затея не удалась.

Чтение было очень хорошим занятием, приятным, дающим удовлетворение, но его все время мучила совесть – ведь он сбежал в башню из слоновой кости. Слишком много лет отдал он общественной жизни, она стала его привычкой. Он не мог быть «не у дел» и с каждым днем становился все раздражительнее, по мере того как Уиндрип еще до своего вступления в должность стал диктовать стране свою волю.

Партия Бэза, ввиду перехода многих в лагерь джефферсоновцев, не имела большинства в Конгрессе. Дормэс получил из Вашингтона секретное сообщение, что Уиндрип пытается, прибегая к подкупу, лести и шантажу, сломить сопротивление оппозиционных членов Конгресса. Вновь избранный президент готов применить противозаконные меры воздействия, и, без сомнения, Уиндрип, пообещав неслыханные милости и покровительство, уже переманил кое-кого на свою сторону. Пять конгрессменов-джефферсоновцев отказались от своих мест в Конгрессе. Один исчез при весьма странных обстоятельствах, и после его бегства по следам его поползли слухи о хищениях и растратах. И каждая новая победа Уиндрипа все больше тревожила по всей стране всех благонамеренных, уединившихся Дормэсов.

В течение всего периода депрессии начиная с 1929 года Дормэса не покидало чувство какой-то неуверенности, смущения, чувство бесполезности и тщетности всяких попыток предпринять что-либо более серьезное, чем бритье и завтрак; и так чувствовали себя многие американцы. Он больше не мог строить планы Для себя и для своих близких, как граждане этой некогда неустроенной страны неизменно делали начиная с 1620 года.

И в самом деле, всю свою жизнь они только и делали, что строили планы. Периоды депрессии были лишь периодическими бурями, вслед за которыми неизменно показывалось солнце; капитализм и парламентская система правления были вечными учреждениями, которые неизменно совершенствовались благодаря разумному голосованию Честных Граждан.

Дед Дормэса, Кэлвин, ветеран Гражданской войны, скудно оплачиваемый, ограниченный священник-конгрегационалист, еще строил планы: «Мой сын Лорен получит богословское образование, и тогда, лет через пятнадцать – двадцать, мы, наверно, сможем построить себе хороший новый дом». Это придавало смысл его работе, у него в жизни была цель.

Отец Дормэса, Лорен, давал клятву: «Пусть я вынужден немного экономить на книгах, а может, и отказаться от такой роскоши, как есть мясо четыре раза в неделю – тем более, что это вредно для пищеварения, – зато мой сын Дормэс получит университетское образование, а когда он станет, как ему хочется, публицистом, я смогу еще, быть может, годик-другой помогать ему. Зато потом я не теряю надежды – о, всего каких-нибудь пять-шесть лет спустя! – купить полное иллюстрированное собрание сочинений Диккенса; это, конечно, роскошь, но зато моим внукам достанется вечное сокровище».

А Дормэс Джессэп уже не мог строить планы вроде: «Прежде чем Сисси займется архитектурой, я пошлю ее в школу Смита». Либо: «Если Джулиэн Фок и Сисси поженятся и останутся в Форте, я отдам им юго-западный участок, и когда-нибудь, лет через пятнадцать, здесь, может быть, снова будет полным-полно славных ребятишек».

– Нет, лет через пятнадцать, – вздохнул он, – Сисси, может, будет бегать с подносом в ресторанчике для рабочих, «разнося жратву», а Джулиэн, возможно, окажется в концентрационном лагере.

Традиция Горацио Альджера – от лохмотьев к богатству Рокфеллера – исчезла из Америки.

Смешно и глупо было на что-то надеяться, что-то пытаться предвидеть, отказываться от отдыха ради бесконечной работы, а уж что до того, чтобы копить деньги, так это же просто идиотство!

А для редактора газеты, для человека, который должен не хуже энциклопедии знать все, что касается отечественной и всемирной истории, географии, экономики, политики, литературы и методов игры в футбол, было просто невыносимо ничего не знать наверняка.

Если года два назад над экономистами подшучивали, что они «ни черта не смыслят в том, что происходит», то теперь фраза эта звучала как неоспоримая истина в применении почти ко всякому экономисту. Когда-то Дормэс, человек достаточно скромный, полагал, что обладает некоторыми познаниями в области финансов, налоговой системы, золотого стандарта, сельскохозяйственного экспорта, и с улыбкой предрекал повсюду, что либеральный капитализм самым идиллическим образом приведет к государственному социализму, при котором государственная собственность на рудники, железные дороги и гидроэлектростанции настолько урегулирует неравенство доходов, что любой лев в образе рабочего-металлиста охотно ляжет рядом с ягненком в образе подрядчика и все тюрьмы и туберкулезные санатории будут пустовать. Теперь он понимал, что не знал самого главного, и, подобно одинокому монаху, ошеломленному сознанием своей греховности, горевал: «Если б я только больше знал!.. Если б я только умел запоминать статистические данные!»

Появление на политической арене, а затем и исчезновение с нее Национального управления по трудоустройству, Федеральной Чрезвычайной администрации помощи и Управления общественных работ убедили Дормэса, что существует четыре категории людей, ничего не смыслящих в управлении страной, а именно: все власти в Вашингтоне; все граждане, много говорящие или пишущие о политике; все набравшие в рот воды и окончательно обалдевшие недотроги и Дормэс Джессэп. – Зато теперь, – сказал он, – после прихода Бэза к власти, все снова станет просто и ясно – он будет управлять страной, как собственным имением.

Джулиэн Фок, теперь уже студент второго курса университета в Амхерсте, приехавший домой на рождественские каникулы, заглянул в редакцию «Информера» и попросил Дормэса подвезти его до обеда домой.

Он называл Дормэса «сэр» и, по-видимому, не считал его смешным ископаемым. Дормэсу это нравилось.

По пути они остановились заправиться бензином в гараже Джона Полликопа, пламенного социал-демократа; обслуживал их Карл Паскаль, некогда работавший в каменоломне Тэзброу, в прошлом вожак забастовщиков, некогда сидевший в окружной тюрьме как политический заключенный по сомнительному обвинению в подстрекательстве к мятежу, но всегда бывший образцом правоверного коммуниста.

Паскаль был худой, но мускулистый; продолговатое насмешливое лицо этого хорошего механика так потемнело от смазки, что кожа над глазами и под ними казалась белой, как брюхо рыбы, и от этого глаза его – живые и темные цыганские глаза – казались еще больше… Пантера, прикованная к тачке с углем.

– Ну, так как? Что вы думаете делать после этих выборов? – сказал Дормэс. – Глупый вопрос, конечно! Я думаю, никто из нас, неугомонных скандалистов, не станет особенно распространяться о том, что он собирается предпринять после января, когда Бэз наложит на нас лапу. – Притаиться, что ли?

– Я собираюсь притаиться так, как никогда прежде. Не сомневайтесь! Однако, может быть, теперь, когда фашизм начинает допекать людей, у нас появится несколько коммунистических ячеек. До сих пор моя пропаганда не имела особенного успеха, но теперь посмотрим! – ликовал Паскаль.

– Да вы, кажется, не очень расстроены этими выборами, – с удивлением заметил Дормэс.

А Джулиэн заметил:

– Похоже, вас это прямо веселит!

– Расстроен? С какой стати, мистер Джессэп? Я думал, вы лучше знаете революционную тактику, судя по тому, как вы поддерживали нас во время забастовки на каменоломне, хотя на самом деле вы законченный тип мелкого буржуа. Расстроен? Но почему же? Разве вы не понимаете, что если бы коммунисты даже платили за это, мы не могли бы получить ничего лучшего для своих целей, чем избрание такого архиплутократа и воинствующего диктатора, как Бэз Уиндрип! Вот увидите! Он добьется того, что все будут крайне недовольны. Но сделать голыми руками против вооруженных войск никто ничего не сможет. Тогда он завопит о войне, и миллионы людей получат в руки оружие и продовольствие – и для революции все готово! Ура Бэзу и Иоанну Прэнгу, крестителю!

– Право, Карл, это очень странно. Видно, вы всерьез верите в коммунизм! – удивился молодой Джулиэн. – Верите?

– А почему вы не спрашиваете вашего друга, отца Пирфайкса, верит ли он в деву Марию?