Анатолий Матвиенко - На службе зла. Вызываю огонь на себя Страница 25

На обратном пути Никольский окончательно сбился с дороги, долго плутал и, наконец, вышел к рельсам. В разрывах облаков больше угадал, чем увидел Большую Медведицу. Стало быть, там север. Представив в уме станцию, расположение дома Спиридоновой и направление на опушку леса, он вычислил, что уклонился к северо-западу от Малаховки. Вдоль путей вернулся к станции и ввалился в избу на рассвете, совершенно выбившись из сил и промерзнув до кишечника. В пятьдесят такие моционы противопоказаны.

Мария извелась, но времени не теряла. Полы заблестели чистотой, снег во дворе, ночью заляпанный кровью, аккуратно сметен.

— Поезд на Москву через час, — были ее первые слова.

— А следующий?

— В шесть вечера.

— Тогда двигаем, не теряя времени. Чекистов могут хватиться.

— Если нас поймают, что про них говорить?

— Не видели, не знаем. Если их найдут, пусть думают, что опера ночью заблудились в лесу и нарвались на неприятности, — промерзшая голова Николая Павловича не смогла придумать ничего более убедительного.

— Белыми нитками шито.

— Да. Но это лучше, чем трупы в твоем доме.

— Можешь идти?

— Да. Сейчас. Отдышусь только и чуть отогреюсь. Куплю билеты. За десять минут до отправления отдам тебе билет у церквушки. Не появляйся у касс. Садимся порознь. В Москве встречаемся на Александровском вокзале. Едем до Варшавы в разных купе. Там решим, что делать дальше. Ну, с богом.

Он перезарядил оружие, от души мечтая больше в России его не применять, отдал Спиридоновой половину советских денег, подхватил вещи и на одной силе воли поплелся к станции. Адреналин в крови и стянутые в жгут нервы не позволили расслабиться, пока он не разбросал по урнам стволы, паспорт на имя Бориса Спиридонова и не опустился на мягкую скамью международного вагона. Мария через вагон, но до пересечения польской границы лучше не общаться.

Поезд тащился до Минска около суток. Там сошло большинство попутчиков — командированные в столицу Советской Белоруссии. Выезд из страны для большинства граждан СССР еще возможен, но пользуются им единицы. Или иностранцы. В купе остался германский дипломат. Состав привычно лязгнул и потянулся к пограничному переходу.

О появлении пограничников возвестил стук кованых сапог. Отличие от восемнадцатого года поразительно. Враждебные выражения лиц, но предельная вежливость, ни одного хамского слова. Даже багаж не досматривали.

Поезд медленно тронулся. Немец что-то увидел в окне, удивился и спросил: Was is das?

По запорошенному приграничному полю бежала женская фигурка в черном. Хлопнул выстрел, приглушенный оконным стеклом. Женщина упала, тут же выпрямилась на одной ноге, попробовала сделать шаг и снова опустилась на колено.

Никольский вскочил с единственной мыслью: «Мария!» Но было поздно, состав набирал ход, а к ней уже подбегали пограничники. Последнее, что он увидел — опускающийся приклад на голову эсерки. Затем ее заслонили спины в шинелях.

Дипломат скривился — ему показалось неприятным, что вытворяют большевистские свиньи, но инцидент не входил в его компетенцию. Поэтому германец продолжил чтение газеты.

Колеса стучали на стыках по территории Польши. Лично для Никольского самое страшное осталось позади. А для Спиридоновой начинался новый круг ада, особенно если ее побег свяжут с убийством оперативников. Или просто забьют насмерть сапогами и прикладами прямо на месте.

После Барановичей к нему вернулась способность рассуждать трезво. Марии не помочь. Он ее не любил ни тогда, ни тем более сейчас. В Варшаве собирался снабдить ее деньгами и отправить в Париж, расставшись навсегда. Он подверг эсерку опасности, приехав в Малаховку вопреки предупреждениям Ягоды, она спасла ему жизнь. Почему Спиридонова провалилась на границе — не ясно. Может, прокол произошел из-за липовых доморощенных документов. Либо изорванные женские нервы не выдержали. Это уже не имеет значения.

Насколько серьезен шанс, что его заподозрят в ликвидации двух чекистов, если она его не сдаст? Получается — небольшой. Но вдруг сломается под пыткой? Пока у ГПУ слишком слабая зарубежная агентура, чтобы устраивать месть за двух рядовых исполнителей. Но захотят ли чекисты с ним работать после убийства — вот в чем вопрос. Да и нужно ли ему такое сотрудничество.

В Варшаве Никольский не хотел задерживаться. Слишком памятны события двадцатого и двадцать первого года, а также массовое убийство русских военнопленных бандитами Пилсудского. Советский Союз был вынужден пойти на трудный Рижский мир. Военные преступления поляков пока оставались безнаказанными, хотя по жестокости уничтожения пленных и мирного населения посполитые герои превзошли большевиков. Ничего, Бог все видит. Им непременно воздастся сторицей, как не минула Ульянова чаша искупления.

Потом стучал колесами экспресс до Софии. Никольский без приключений добрался домой, там связался с эмигрантами, с некоторым запозданием получавшими советские газеты. Однажды в предновогодней «Правде» нашел короткую заметку, гласившую, что известная контрреволюционерка Спиридонова за попытку побега из СССР приговорена к трем годам ссылки с отбыванием в Калужском совхозе-колонии.

Немного отлегло от души. Она не погибла на границе и явно не обвинена в убийстве, иначе столь мягкий приговор не состоялся бы.

Про злодейское убийство двух сотрудников органов нигде ни слова. Вероятно, их пока не нашли. Свяжут ли весеннюю находку с бегством эсерки и его визитом в Москву, неизвестно. Конечно, у Генриха могут шевельнуться подозрения. Факт, что заместитель Дзержинского знал о визите жандармского генерала в Москву, выпивал с ним и не принял мер к задержанию, при огласке весьма неприятен для высокопоставленного чекиста. Но пока он ведает деятельностью органов ОГПУ в армии, его влияние на операции внешней разведки невелико. Вряд ли он станет инициировать акцию по устранению нежелательного болгарского подданного.

Газеты не приносили известий об изменении состояния здоровья пролетарского вождя. Получается, Ульянова не решилась дать брату иностранные пилюльки. Лишь в январе Ильич внезапно приободрился, обрел речь, начал ходить, рвался на заседания ЦК и выстрелил парой мерзких статеек. После чего взял да скоропостижно умер.

В Советском Союзе огромная часть населения оплакивала почившего тирана и палача, белая эмиграция радовалась его кончине, а фон Шауфенбах не преминул навестить Никольского в Софии и поздравить по поводу успеха миссии.

Рассказ о подробностях визита в Москву и попытке побега эсеровской предводительницы марсианин выслушал внимательно, затем прокомментировал его обычным полностью лишенным эмоций голосом.

— Ваш визит в Малаховку — ожидаемая глупость. Я пытался снизить риск, снабдив советским паспортом, но, видать, оказал медвежью услугу. Скорее всего Ягода предложил вам тест на лояльность — согласитесь ли вы с его запретом на свидание со Спиридоновой. Думаю, для ГПУ эта женщина — битая карта, им на нее наплевать. Вы блестяще провалили тест.

— Но мое участие не всплыло. У чекистов нет доказательств, что я ездил туда.

— А зачем им афишировать осведомленность? Мягкий приговор ничего не значит. Более того, в совхозе-колонии режим намного мягче, чем в тюрьме. К эсерке есть доступ. Выходит — ее специально оставили в таком статусе в виде наживки для вас или других прекраснодушных наивных недоумков.

Никольский проглотил оскорбление, признавая его справедливость.

— Как минимум, факт исчезновения двух оперов, отправленных с заданием проверить наличие вас у Спиридоновой, плюс ее побег в тот же день наводят на однозначные подозрения. ГПУ — не суд присяжных, там процессуально безупречные доказательства не требуются.

— Что вы предлагаете?

— Продолжать! Признаться, я допускал, что наш старый друг Генрих попытается вас завербовать. Но что сами полезете в их сети — для меня сюрприз. Увы, я недостаточно знаю человеческую натуру.

— То есть контакты с органами нужно поддерживать.

— Конечно! Но исключительно на добровольной основе. Как и прежде, я никого ни к чему не принуждаю. Лишь напоминаю, что после эскапады в Малаховке вам лучше дружить с чекистами и быть им полезным. Иначе под ударом рискуете оказаться не только сами, но и ваша семья.

— О господи! Куда мне к старости шпионские игры. Я и так чуть Богу душу не отдал в том ночном лесу.

— Как раз дряхлость — наименьшая из проблем и наиболее просто решаемая.

Знакомая коробочка. Такой же сероватый матовый шарик, но один.

— Как Ленину: три недели бодрости, потом — вперед ногами?

— Не совсем. Активный период растянется на десятилетия. Заметьте — бесценный дар, если жизнь не наскучила.

Никольский проглотил пилюлю.

— Бескорыстных даров не бывает.