Между двумя мирами (СИ) - "shellina" Страница 25

— Как думаешь, пан Личик, где русские разместили свои пехотные полки? — Брамицкий достал трубу и принялся внимательно осматривать окрестности.

— За холмом, — уверенно ответил Богумил. — Там, где виднеются пушки их артиллерии. Полагаю, их командующий рассчитывает хорошо проредить артиллерийским огнем наши полки, а затем, когда мы подойдем слишком близко и пушки уже перестанут доставать даже задние ряды, они выпустят своих солдат, уводя тем самым их из-под обстрела уже наших пушек, ну не будем же мы стрелять по собственным полкам.

— И у этого командующего все может получиться, — пробормотал гетман, разглядывая неприятный холм. — Русские успели захватить высоту, и теперь находятся в более выгодном положении.

— Интересно, а что делает тот человек в летающей корзине? — Личик, задрав голову посмотрел наверх, туда, где только что маленькая, едва видимая с того места, где он стоял, фигурка прекратила размахивать какими-то цветными фонариками.

— Шпионит он, что здесь непонятного, — скривился Браницкий. — Ему с такой высоты все поле боя как на ладони видно, да и все фланги. Незаметно ввести дополнительные войска не получится, он сразу же подаст сигнал командованию. Чудовищное преимущество, — он покачал головой. — Если бы мы не превосходили их числом, то этот бой можно было бы сейчас считать проигранным.

— Кстати, а на сколько мы их превосходим числом? — вывернутое перо коснулось шеи и по телу пробежали полчища мурашек, как всегда бывало перед схваткой. Чем ближе подходил час вступление в бой летучих, тем сильнее начинало стачать сердце, разнося по телу тепло и желание битвы.

— По данным разведки, из Митавы вышло пять полков пехоты, один артиллерийский и один драгунский, — Браницкий нервно погладывал на холм. Почему русские не стреляют? Пехота уже подходила к середине поля, и артиллеристы уже вовсю должны совершать пристрелку. Чего они ждут? Тревожное предчувствие сжало сердце гетмана, словно великан, поймал его громадной ладонью и начал потихоньку давить. Бой барабанов и отрывистые команды командиров раздавались в тишине, которая становилась гнетущей. Что происходит?

Стоило ему только задать себе этот вопрос, как раздался первый взрыв, и на землю повалились первые жертвы. Тишина, давившая на сердце, сразу же лопнула как мыльный пузырь, взорвавшись грохотом, свистом шрапнели, криками и стонами раненных и умирающих. А в первом пехотном начиналась откровенная паника, потому что пушки продолжали молчать, а взрывалась, казалось бы, сама земля под ботинками солдат. И самое страшное состояло в том, что попытки занять пустующие места в рядах наступления тут же провоцировали новые взрывы.

К счастью взрывы быстро закончились, но урон уже был нанесен. Польское войско потеряло почти треть полка еще даже не вступив в боевое столкновение. Прервавшийся на эти страшные минуты, когда гетману показалось, что все уже закончилось, бой барабанов возобновился, и командирам с трудом, но удалось восстановить какое-то подобие порядка. Колонна снова двинулась вперед, и тут начали работать пушки.

— Пли! — Ласси махнул рукой, с зажатой в ней саблей. Он предпочитал ее шпаге, оставаясь верным своим кавалерийским замашкам. Пушки грохнули практически одновременно, на мгновение оглушив стоящих рядом людей. Откатившиеся пушки вернули на место, и артиллеристы принялись сноровисто заряжать их снова.

Семен Голицкий, которого назначили командовать вторым пехотным полком, после того как был отравлен его командир, нервно сжал рукоять своей шпаги. Почему-то он никак не мог отказаться от нее, хотя здесь сабля, наподобие той, что сжимал в руке Петр Петрович Ласси, была бы более к месту. Он во все глаза смотрел на то, как взрываются, разлетаясь в разные стороны шрапнелью те устройства, что соорудил собственноручно государь, прямо под ногами у солдат пехоты. Причем некоторые из них взрываются далеко не сразу. По этому сатанинскому устройству могли пройти двое, а то и трое человек, и лишь на четвертом они срабатывали. Государь, когда выдавал лично ему в руки ящики с устройствами, морщась, говорил, что так может быть. Может случиться даже так, что оно вообще не взорвется, что мол нет у него времени, чтобы нормальный взрыватель сделать, приходится примитив сооружать, действуя, скорее, по наитию. Всего устройств было двенадцать. Больше не успел Петр Алексеевич соорудить. И так долго ругался с принцем Фридрихом и Ласси, пытаясь убедить последних, что это не выход, что это страшное оружие, и что его нельзя выпускать в свет, как того джина из бутылки, которого обратно уже не загонишь, а джины, они же дэвы, на самом деле злобные кровожадные твари, а вовсе не синие забавные человечки, выполняющие желания. На вопрос, откуда он вообще взял про синих джинов, государь почему-то покраснел и посоветовал почитать «Тысячу и одну ночь». Вот только она была на арабском языке, и еще переведена на французский. Это государю хорошо, он много языков знает, а ему теперь придется мучится в ожидание, пока на русский кто-нибудь переведет, или же язык учить, интересно же, что такого государь вычитал в этой книге, что краснел, как девица перед первой брачной ночью.

Ласси и Фридрих его в итоге упросили. Петр Алексеевич махнул рукой, и заявил, что за последствия он не ручается, после чего и сделал эти двенадцать штуковин, которые он Семен Голицкий лично присыпал землей нынче ночью, размещая ровно в тех местах вместе с парой доверенных солдат, куда ткнул Ласси.

Но только сейчас, видя последствия своей ночной вылазки, Семен начал понимать, о чем говорил государь. А с другой стороны, это же не они к полякам первыми полезли, так что тут как говорится, сам черт ни брат.

Пушки ударили второй раз уже более прицельно, собрав свою жатву, но к действиям пушек солдаты были уже привычны, это не взлетающая из-под ног земля, оставляющая за собой лишь трупы, так что бреши в рядах противника быстро затянулись, и они по приказу своего командира с упорностью быка, шедшего впереди, перешли на бег.

— Стрелкам, приготовиться! — зычный голос Ласси разлетелся по холму, усиленный трубой, подаренной государем. Хорошая вещь, не надо по цепочке приказ передавать, больше шансов ничего не напутать.

Два ряда солдат вышли вперед. Первый ряд опустился на колено, второй застыл поверх их голов.

— Заряжай! — оторвать зубами кончик у бумажного патрона и засыпать порох в ствол, бумага самого патрона в качестве пыжа, пуля… Семен заметил, что практически повторяет действия заряжающих и, опомнившись, оглянулся, не заметил ли кто его волнения. Ему ведь еще двадцать, а уже доверил государь полк. Ну и что, что сам государь и друг его ближайший Петр Шереметьев еще моложе? На то он и государь, чтобы взрослеть в два раза быстрее остальных своих поданных. Семен еще раз оглянулся. Вон он, сидит на своем жеребце как статуя, только трубу время от времени к глазу подносит, и что-то говорит сидящему рядом с ним на каурой кобылке Салтыкову Петру Семеновичу. Тот иногда хмурится, но чаще всего с готовностью головой кивает. Видимо дельные новости государь генералу передает. Подбежал Репнин с бумажкой в руке. Адъютанту государя поручено следить за шаром и сигналами, которые оттуда дежурный воздушного полка передает. Государь читает и хмурится, видимо не очень хорошие известия. — Пли! — хорошо стрельнули, только громко, уши заложило почище грохота пушек. — Заряжай! — по телу пробежала дрожь. Скоро уже. Больше двух раз выстрелить все равно не удастся. — Пли! Первому пехотному — шагом, штыки примкнуть! Второму пехотному… — Первым тоже молодой офицер командует, друг детства Егор Комаров. Семен встрепенулся и выхватил шпагу.

— Штыки примкнуть! За мной! Шагом! — бой барабанов отсчитывает шаги и задает ритм, одна минута до столкновения, десять секунд. — Ура! — бой.

Жеребец Личика всхрапнул. Идеально тренированное животное не отреагировало на раздающиеся со всех сторон взрывы и звуки выстрелов, лишь беспокойно переступило с ноги на ногу.