Александр Золотько - Князь Трубецкой Страница 26

— Лейтенант, — сказал, не оборачиваясь, князь, — передайте привет капитану Люмьеру и нашим братьям масонам.

Кудыкин подошел к крайнему пленному, к тому самому, рыжему. Ударил обухом топора по затылку — сильно, точно. Хруст — мертвое тело упало вперед.

— Но не балуй… — сказал Кудыкин без злобы следующему французу. — Голову опусти, тебе же легче будет…

Удар. И еще. И еще.

Без злобы, без ярости. Просто потому, что приказал барин.

А почему барин приказал?

Почему ты приказываешь убивать? Ради чего? Трубецкой остановился, его мутило. Князь оперся рукой о ствол дерева, замер, борясь с позывами к рвоте.

— Да не думайте вы, — внезапно сказал Антип. — Не травите себе душу. Их же никто сюда не звал? Они ж Комаровку выжгли! Так чего теперь… Теперь уж ничего…

Как мне все надоело, подумал Трубецкой. Вот это все: эти мужики, это небо, это время — все мне осточертело. Кровь, грязь, великая цель! Прошел месяц, он должен был привыкнуть… начинать привыкать, но нет. Ничего подобного. С каждым днем — все хуже. Может, он сегодня полез в драку потому, что хотел умереть? Не отдавая себе отчет, подчинившись своему подсознанию? Как там у Фрейда — танатос? Тяга к смерти?

Ничего ведь не получится. Ничего не получится! Не могло получиться!

Они все: эти старцы, эти выжившие из ума борцы за славу отечества, — все они прекрасно понимали, что нет у него ни единого шанса изменить историю. Он всего лишь человек. Человечек, и как бы гордо это ни звучало — «человек», — он всего лишь ничтожество перед махиной истории. Крохотная точка. Ничтожно малая величина.

Он ведь не просто должен обрушить все здание истории. Он должен сделать так, чтобы она изменилась в нужном направлении. В нужном им, старцам и прочим, направлении.

Как? Как это возможно?

Трубецкого начинало колотить, все плыло перед глазами, он не чувствовал своего тела, только боль, пульсирующую огненную боль.

— Вы опирайтесь, Сергей Петрович, — сказал Антип. — Не бойтесь, я сдюжу… Тут вот рядом совсем уже.

Трубецкой плохо помнил, как добрался все-таки до телеги, как уложили его на мешки… Совершенно не запомнил, как везли осторожно, чтобы не растрясти, как переносили на руках, когда нужно было спуститься по тряской лесной дороге.

— Хреново мне, Дед… Не получится у меня…

— А куда ты денешься? Опустишь руки и поплывешь по течению, как кусок дерьма?

— Я не смогу ничего сделать… Я убиваю…

— Ты и здесь убивал, дома. Разве не так?

— Да, убивал, но… Я выполнял приказы…

— Так и там ты выполняешь приказ. Он странный, трудный, но ведь никто тебе легкой жизни и не обещал.

Кто-то поднес к губам Трубецкого деревянный ковшик с водой. Отдавала вода тиной, но была прохладной — это главное. На лоб лег холодный компресс.

— Хорошо, — сказал Трубецкой. — Мне вот только повязку на руке поменять. Промыть рану, продезинфицировать…

Черт, все равно никто не поймет. Никто не поймет…

Ему было холодно и жарко одновременно. Болела рука.

Трубецкой открыл глаза — дверь в сарае была открыта, пылинки, сверкая, танцевали в солнечном свете.

Молодцы, подумал Трубецкой. Он всегда отказывался ночевать в крестьянских избах, предпочитал сараи или сеновалы. В избах теснота, вонь, постоянный галдеж — не выгонять же семью на улицу? Лучше уж полежать на сене, укрывшись овчиной.

— Еще водицы? — спросил Кашка.

— А… ты… — Трубецкой через силу улыбнулся. — Ладно все? Никто следом за нами от дороги не пошел?

— Не-а, — мотнул головой Кашка. — Никто не шел, я специально остался, глянул. Офицерик французский сидел у телеги, плакал вроде. Или молился — кто его разберет…

— Значит, без потерь, — удовлетворенно протянул Трубецкой.

— Ну как — без потерь… — Кашка вздохнул и поправил овчину на ногах у князя. — Силантий захворал. Бьется в горячке, кричит чего-то, то ругается, то прощения просит… Мужики бают — помрет скоро. Как бы не до ночи.

— Чего это он? Может, простудился? Или еще что? Сожрал чего-нибудь не того… Или выпил…

Стоп, сказал мысленно Трубецкой. Или выпил. От Силантия пахло алкоголем. Не сдержался, приложился к трофею. Вот ведь…

Это получается, что водочку капитан из штаба специально приготовил?

— Слышь, Кашка, там вроде в обозе водку какую-то захватили? Ты прямо сейчас беги, скажи, чтобы не пили, упаси боже.

— Так никто и не пил. Вы приказали — никто не ослушается, кому в петлю охота? — Кашка говорил рассудительно, как взрослый. — Жить-то все хотят…

— Силантий пил.

— А говорили ему мужики, тот же дядька Анфиноген сулился ноги повыдергивать… Значит, отравили французы водку?

— Выходит. — Трубецкой снова полежал с закрытыми глазами, собираясь с мыслями и силами.

Это ж надо было придумать — отравить неуловимого князя Трубецкого! Люмьер совсем голову потерял, хотя…

А ведь могло сработать. Перед ужином, на радостях и в ознаменование победы в великой баталии. И сам бы принял, и мужиков угостил. Если бы не рана, точно выпили бы приготовленное снадобье. И сейчас все валялись бы при смерти. И проблема безумного князя была бы решена.

— Помоги одеться, — попросил Трубецкой. — Хотя бы штаны.

Он лежал в одном исподнем на холстине. Рука была перевязана чистой тряпкой, даже кровь не проступила. Позаботились мужики о барине. Если бы рану получил кто-то из них, то перемотали бы рану чем попало да и забыли бы про нее. Ну, разве что поменяли, если бы сильно рана кровила. А для князя все сделали, как он раньше говорил. Уважают.

— Вы бы лежали… — буркнул Кашка и поставил ковшик, из которого поил князя, на холстину.

— Мне нужно выйти.

— До ветру, что ли? Так я принесу грязное ведро, чего там!

— Я хочу выйти, — упрямо повторил Трубецкой.

Ему нельзя лежать, нужно встать, нужно показать всем, что он силен, что может справиться со слабостью. Если даже его отряду это и не нужно, то необходимо ему самому. Не им доказать, так себе.

— Рукой не дергайте, — предупредил Кашка. — Я сам портки натяну вам.

— На дворе день или утро?

— Утро.

Кашка ловко надел Трубецкому штаны на ноги, потянул вверх.

— Спасибо, — сказал князь. — Теперь помоги встать.

— Сапоги?

— Нет, я босой выйду, чего там…

— Подождите, я позову кого-нибудь. Вон, Антип все рядом крутился, в сарай заглядывал. Я его погнал, так он в лопухах рядом сидит, ружья чистит. Позову, поможет вас вывести…

Кашка вышел.

Такие дела.

Трубецкой попытался встать сам, но не смог — внезапная боль разом опоясала его торс. Это его француз прикладом отоварил. Князь приподнял подол рубахи, посмотрел на свои ребра — багровые пятна, два темно-лиловых. Дышать можно, не больно, ребра, похоже, не сломаны, но досталось совершенно конкретно.

А он, кстати, Антипа так и не поблагодарил. Как-никак, а жизнь ему мальчишка спас. А если вдуматься, то и француз тот, мастер штыкового боя, тоже спас ему жизнь, не дал добраться до трофейной выпивки. Хитро устроена жизнь, никак не приноровишься, не поймешь: где добро, где зло…

Тут бы еще понять, как ему свою миссию выполнить. Старцы эти бешеные почему-то полагали, что творя благие дела и совершая благородные поступки. Созидая и воспитывая. Это они так думают. Это они полагают, что обеспечить величие родины можно только так, красиво и без грязи.

У темных властелинов ничего не получается? Это вы Наполеону скажите. Или тем, кто на благо России Государя Императора Павла Петровича угрохал. Как бы они сейчас завыли, узнав, во что именно вылилась личная война князя Трубецкого с Империей! Он уже даже считать перестал, скольких сам убил, скольких — по его приказу. Нет, не в бою, а так, по необходимости, для выполнения его великой, блин, миссии.

Вернулся Кашка, за ним вошел Антип, что-то хотел сказать князю, глянул на приятеля и промолчал. Мальчишки попались Трубецкому серьезные. Отличные парни. Таких бы побольше… Ничего, все будет хорошо.

Трубецкой вышел на двор, остановился, закрыв глаза и подставив лицо солнечным лучам. Хорошо! Он жив. Он жив, хотя вчера мог… Не думать об этом. Не думать…

Вышел со двора, подошел к дереву, прислонился плечом. Мальчишки отошли в сторону, чтобы не мешать барину оправляться. Трубецкой посмотрел на свои руки — черные пятна пороховой копоти покрывали кисти, под ногтями были черные ободки. Помыться нужно. Привести себя в порядок… Чем? Простой такой вопрос. Бытовой.

Первое время тебе чего-нибудь будет не хватать, говорил Дед. Какой-нибудь мелочи, которая в современной жизни воспринимается совершеннейшей ерундой. Скажем, сигарет с фильтром. Или спичек. Что может быть проще спичек? Только зажигалка, со смехом сказал Дед. А там, в восемьсот двенадцатом, окажется, что отсутствие этой ерунды очень раздражает. Сам ведь знаешь, как оно бывает: не захватил чего-нибудь в поход, и тут же… В общем, нужно будет потерпеть. Притереться, свыкнуться, выработать новые привычки. И ты притерпишься, никуда не денешься, хотя да, поначалу чего-то будет не хватать…