Константин Калбазов - И пришел с грозой военной… Страница 26

Командир ведет корабль, время от времени совершая зигзаги, но на такой скорости резкого поворота не сделаешь, а потому и пристрелки не сбить. Дистанция медленно, но неуклонно сокращается. Но все, чего хотел, Петр Афанасьевич уже увидел.

– Серегин, дымы!

Вновь за кормой стелется черный шлейф дыма, укрывая как русский корабль от японских, так и японцев от русских. Коордонат вправо[1] – и корабль уходит от пристрелки. Снаряды противника рвут воду там, где, по идее, должен находиться русский, но его там уже нет.

– Машина, держать двадцать три узла.

Нет, так не уйти. У противника явное преимущество в ходе, а если продолжать убегать, то и в артиллерии. Без ввода в дело носового орудия толку не будет: мелким орудиям, ведя огонь на отходе, никак не нанести повреждений, чтобы сбить скорость преследователей. Нужно принимать бой.

– Семигулин.

– Я, ваш бродь.

– Сейчас мы выскочим из дыма – сади по головному.

– Есть, садить по головному.

Еще доворот, «Страшный» описывает дугу и вырывается из облака дыма. Вот они, милые. Наводчик носового орудия приникает к прицелу, орудие рявкает. Недолет.

– На дальномере!

– Пятнадцать кабельтовых!

– Семигулин!

– Есть пятнадцать кабельтовых!

Снаряд уже в стволе. Выстрел! Всплеск рядом с бортом вражеского корабля. Бортовое орудие присоединяется к носовому. Кормовое молчит. Шашки еще не до конца прогорели и закрывают дымом весь обзор. Серегин, видя бесполезность завесы, бросается к ним, обжигая ладони, выхватывает их из держателей и одну за другой выбрасывает в море. Японцы отвечают. Снаряд бьет по надстройке, раздается оглушительный взрыв, затем стоны и крики. Попали-таки, сволочи. Дальномерщик не прекращая, как заведенный, надрывая голос, продолжает выкрикивать дистанцию так, чтобы его слышали наводчики. Кормовое вновь стреляет, вслед раздается выстрел носового. Есть! Молодец, Семигулин!

Горизонт уже полностью чист, видимость улучшилась. Вот и солнышко. Науменко бросает взгляд на запад – там уже различима кайма высокого берега: судя по всему, до Артура миль десять. Нет, не оторваться.

«Страшный» предпринимал неожиданные маневры, то бросаясь в сторону, то резко изменяя скорость движения, что в значительной степени снижало эффективность огня японской артиллерии, но вместе с тем способствовало сокращению расстояния с противником. Русские были более удачливы, а может, сказывалось наличие новых прицелов и беспрерывные изматывающие тренировки: их огонь был более результативным. Но сокращение дистанции в конечном итоге должно было сыграть с русским эсминцем злую шутку: на стороне японцев было явное превосходство в артиллерии, и по мере сокращения расстояния между ними эффективность ее огня должна была возрасти.

В течение почти часа корабли противников предпринимали различные маневры, в ходе которых один из них всячески старался выйти из-под огня и не позволить приблизиться к себе, а другие всячески старались вновь взять его под накрытие и как можно больше сократить разделявшее их расстояние.

Науменко стремился вести корабль так, чтобы максимально приблизиться к берегу. Моряки обеих противоборствующих сторон старались всячески избегать сближения с берегом: акватория была слабо изучена. Не знал ее и Петр Афанасьевич, но в этот момент он решил вверить свою жизнь и жизни экипажа в руки Песчанина, по указанию которого на «Страшный» был передан новый комплект карт. Оказывается, представители концерна скрупулезно обследовали акваторию Квантуна. Господи, да чем только они не занимались!

Еще два раза прибегали к дымовой завесе, чтобы выгадать хоть сколько-то времени, дабы перевести дух. Однажды – чтобы справиться с пожаром в районе надстроек. За это время на «Страшном» вышли из строя два сорокасемимиллиметровых орудия. На палубе лежало не менее полутора десятков убитых и не менее десятка раненых, которых уже никто не уносил, так как не хватало людей для борьбы с пожаром и обслуживания оставшихся двух орудий.

Однако русским также удалось поджечь один из эсминцев – тот вынужден был временно выйти из боя и прекратить огонь, так как начавшийся пожар на удивление очень быстро распространился чуть не по всей палубе.

Но оставшийся в строю эсминец, пока не получивший ни одного попадания, так как Науменко приказал сосредоточить весь огонь на головном – он в настоящий момент боролся с пожаром, – вел ураганный огонь по «Страшному». Теперь настал черед заняться последним непострадавшим противником, но противопоставить ему русские моряки могли только два орудия, что, изредка рявкая, выбрасывали снаряды по противнику, так как у них не хватало обслуги.

Но один – это уже не два. Как-нибудь с божьей помощью… Вдруг рядом с бортом падает снаряд, фонтан воды взметается ввысь, затем, опадая, заливает водой всю палубу и истерзанный мостик. Что за черт?

Увлекшись противоборством, Науменко не заметил, как к месту боя подтянулись два японских крейсера. Эти-то откуда взялись?!

– Право на борт!

Но рулевой не выполняет команды, мало того – эсминец ведет влево. Достали-таки рулевого японские осколки – он заваливается набок, обливаясь кровью и доворачивая штурвал. Петр Афанасьевич бросается на место рулевого и сам становится к штурвалу. Нет, с этими чертями им не сладить, порвут на части.

– Машина, полный вперед! Самый полный, Паша! Давай, родной! Выноси!

В ответ из утробы машинного отделения что-то утробно пробулькало, за шумом не разобрать, но ноги ощутили, как палуба слегка завибрировала.

– Самохвалов, к штурвалу!

Матрос из обслуги орудия тут же перемахивает через легкое ограждение ходового мостика. Обязанности рулевого худо-бедно могут выполнить все моряки, а вот с дальномером управится далеко не каждый. Дальномерщик же лежит в углу площадки, скрючившись в позе эмбриона, упершись спиной в стойку лееров. Уже бездвижный и не подающий признаков жизни.

– Правь вон на ту скалу!

– Есть!

Опять взрыв: нет больше носового орудия. И расчета нет. Петр Афанасьевич едва не улетает за леера – удалось удержаться, только ухватившись за дальномер. Самохвалов валится на спину – его тело приняло на себя все осколки, которые могли задеть Науменко. Царствие тебе небесное и спасибо. Хорошо все же стреляют японские комендоры – да и немудрено с такого-то расстояния. И как он их не разглядел раньше?

Перед своим славным концом Семигулин успевает-таки сделать последний выстрел. Японский истребитель вдруг словно запнулся и окутался клубами пара – и стал резко терять ход. Понятно. Либо главный паропровод, либо один из котлов.

Науменко вынужден вновь встать к штурвалу: больше некому. «Страшный» продолжает исправно слушаться руля. Ну хоть что-то. На ходовой мостик быстро взбирается один из матросов и сменяет командира. Вот это вовремя. Петр Афанасьевич опять бросается к дальномеру. Исправен? Порядок. До головного крейсера семнадцать кабельтовых, второй значительно мористее. Вокруг рвутся снаряды, но главный калибр пока молчит, перезаряжается.

– Ермий, до головного семнадцать кабельтовых! Наша скорость девятнадцать узлов! Обоими аппаратами!

– Понял!

– Серегин, дымы!

– Есть, дымы!

Снаряд бьет под основание ходового мостика, матрос у штурвала отваливается в сторону. Сколько раз уже рядом с ним за сегодня проходит костлявая, но гибнут молодые, а вот он, уже поживший на этом веку… Потом. Все потом. Опять к штурвалу.

«Страшный» разворачивается кормой, под углом к головному крейсеру, и начинает набирать ход. К берегу, как можно ближе к берегу. На корме вспухает черный дымовой шлейф – пока слабый, но он нарастает с каждой секундой. Оба аппарата разворачиваются в сторону противника. Для минной атаки далековато, японцы ее и не ждут, но это если обычными минами. А вот вам привет от лейтенанта Назарова, только бы не промазали… Акинфиев сидит на месте наводчика, схватившись за бок, с перекошенным от боли и ненависти лицом. Малеев все еще не получил ни царапины, вот только уже без кителя – это он сбросил его, когда тот загорелся при тушении пожара, – сосредоточен и серьезен. Кой черт серьезен: вон как самодовольно щерится. Понятно, предвкушает удивление японцев. А и то: дистанция как-никак для самодвижущихся мин просто запредельная. Первая, пошла! Вторая, пошла! На японском крейсере вспухли едва различимые дымки, звуков выстрелов не слышно, но два снаряда уже рвутся по бортам кораблика, а третий разрывается на палубе, попав точно в кормовой аппарат. Акинфиев!!!

Останки аппарата вздыбливаются искореженной сюрреалистической конструкцией – словно сработанная безумным скульптором статуя, – кормовое орудие срывает с места. Всех, кто был поблизости, сносит существующим лишь мгновение смерчем. Малеева отбрасывает в сторону, и он падает без движения. Но машины продолжают натужно работать, и «Страшный» понемногу увеличивает ход. Страшно представить, что было бы, если бы снаряд ударил на несколько секунд раньше, пока мина была в аппарате. Но думать об этом некогда.