Дмитрий Беразинский - Задолго до Истмата Страница 26

— Мирослав, голубчик, — произнес он громко, не глядя на Горшкова, — передайте генералу, что коменданта я велел повесить. Сдается мене, что у него за душой помимо отдыха в рабочее время еще немало грехов... Что?

Квартирмейстер уже валялся в ногах у премьер-министра. Обхватив шевровый сапожок Каманина, Денис Петрович прижался к нему щекой.

— Пощади, батюшка! Пощади, родимый! Не лишай живота!

Хитрый Горшков краем уха слышал, что первый министр любит, когда ему говорят честь по чести, не изворачиваясь. Тогда можно еще надеяться на снисхождение, а если человек начинает лгать, пощады не жди. Эту легенду Ростислав раскручивал сам с особой тщательностью. Грамотно пущенные слухи выполняют за тебя процентов двадцать работы.

— Встань! — приказал он. — Ты ведь знаешь, что распоряжением генерала рабочий день установлен в девять часов, и он не предусматривает послеобеденного сна! Знаешь?

— Помилуйте, господин премьер-министр! — Плут верно просчитал ситуацию, рассудив, что выше генерала Волкова может быть только персона первого министра. — Да где же вы видели, чтобы у коменданта был рабочий день в девять часов! Да я только в половине третьего утра спать лег — пересчитывали с дьяками поступившую руду и припасы!

Тут Горшков не солгал. Действительно, должность коменданта хотя и является прибыльной, «хлебной», но спокойной жизни она своему обладателю не дает. Как заведенному нужно постоянно быть в движении: считать, делить, вести учет, расход и присматривать, чтобы ничего не сперли. Видимо, он надавил на правильную клавишу, потому что Каманин неожиданно повернулся к своим спутникам и весело произнес:

— Верно излагает, сукин кот! Да только знаю я, что нету среди их братии праведников. Ладно, квартирмейстер, на первый раз ты отделался легким испугом. Но смотри мне! А теперь веди показывай, где тут у вас можно разместиться государственным людям.

Денис Горшков быстро вскочил на ноги, отряхнул пыль с колен и мягким голосом заговорил:

— Не извольте сумлеваться, лучшие хоромы для вас приготовлены. Три избы возле самой речки, рядом затон, рыбку в час досуга половить можно, крылечки с резными балясинами, фениксы на коньках, ставеньки полированные...

— Комендант! — покачал головой Ростислав. — Мы не на отдых сюда приехали и не на рыбалку! Веди показывай, едри твои копыта в центр циклона!

Испуганно присевший Горшков послушно потрусил вперед.

Глава 9. Гея. 1701

Европейский политик и интриги молодого льва

2 марта 1701 года король шведский Карл сидел за столом в столовой замка Вайден и завтракал. В конце февраля его двадцатипятитысячная армия высадилась в Голштинии и легко выбила оттуда датчан, захвативших ее в декабре прошлого года.

Король Дании Фредерик Четвертый, устав ждать обещанных сюрпризов от бывшего русского царя, заключил военный союз с польским королем Августом, направленный против Швеции. Августу некуда было деваться — вступив на польский трон, он обещал освободить Ливонию, и теперь агрессивно настроенная шляхта требовала крови, которую в случае чего могла пустить и самому королю. Тем более что на протяжении долгого времени война польского дворянства против собственного короля являлась не преступлением, а своего рода квестом. Итак, Августу пришлось от слов переходить к делу. В начале декабря он подписал указ о созыве польского ополчения, а также ввел в Польшу несколько полков саксонского войска. Когда количество вставших «под ружье» перевалило за двенадцать тысяч, Август лично повел свое войско на северо-запад. Чтобы в случае конфуза позору было меньше, он по совету своего бывшего собутыльника Петра оставил себе на время похода лишь титул саксонского курфюрста.

Странное это было войско. Ядро его составляли отлично обученные саксонские солдаты, преданные своему сюзерену, но остальная часть войска была набрана из «джентльменов удачи». Вояки эти, даже не вступив в Ливонию, уже испытывали легкое похмелье от еще не опустошенных подвалов Риги. Польско-саксонская армия на кураже захватила несколько лифляндских крепостей и устроила по этому поводу грандиозный пир.

Двадцать первого декабря Август все-таки вспомнил, зачем заявился в Лифляндию, и отдал приказ двигаться к Риге. Вопреки его предположению и давешним обещаниям Иоганна Паткуля (ныне прохлаждающегося в Мадриде) лифляндское рыцарство не спешило брать в руки оружие и начинать справедливую войну против своих угнетателей. Подивившись на армию пьяниц и обжор, лифляндские дворяне пожали плечами и решили не гневить Господа.

Пока воинство Августа веселилось в окрестностях Митавы, рижский губернатор Дальберг объявил мобилизацию и успел укрепить городской вал и стены. В итоге с наскоку Ригу взять не удалось, а войскам Августа пришлось начать правильную осаду. Правильная осада в понимании Августа заключалась в посещении маркитанток и обозных шлюх, беспробудном пьянстве и редких взглядах через подзорную трубу в сторону Рижской крепости. Пару раз с похмелья он отдал приказы идти на приступ, но всякий раз потрепанных солдат защитники Риги встречали таким оглушительным хохотом, что сконфуженные вояки Августа откатывались назад — к запасам еды и вина. И было от чего хохотать: на средневековую крепость надвигалась полупьяная толпа, вооруженная чем угодно: начиная от дреколья и заканчивая незаряженными пищалями. Нескольких выстрелов из крепостных орудий обычно оказывалось достаточно, чтобы нападающие кидались врассыпную.

Карл, узнав о «бесчинствах поляков в Лифляндии», предложил Дальбергу помощь, но тот благородно отказался, сообщив королю, что «вскорости эти пьяницы уберутся по домам».

Датчане же были настроены более решительно. В середине декабря они захватили Голштинию и город Киль. Двадцатого числа шестнадцатитысячная армия датчан высадилась в Померании и захватила Рюген, Штральзунд и Шверин. Вслед за этим планировалось прогуляться в земли Мекленбурга, но тут наконец проснулся шведский король.

В начале января к нему прибежал его друг, шурин и собутыльник герцог Голштинский. Задыхаясь в слезах и соплях, он поведал ему о вероломстве короля Дании и попросил защиты. Присутствовавший при этом разговоре французский посол граф Гискар пролил вино на манишку, справедливо предположив, что сейчас произойдет обильное кровопускание его кошельку. Он не ошибся. Карл допил последний кубок вина и повернулся к нему:

— Мой друг! — произнес он по-французски. — Вот мне и понадобились вещественные доказательства нашей дружбы. Мой сенат поддерживает англичан, но лично мне ближе Франция и король Людовик. И если вы меня поддержите, то благословение сената мне не нужно. И шпага моя в грядущей войне за испанское наследство будет принадлежать потомкам моего знаменитого тезки. Но мне, черт побери, необходимо покончить с врагами Швеции!

Гискар медленно наклонил голову и отбыл в посольство писать письмо своему королю. Письмо король должен был получить не позже десятого января, двое-трое суток на обдумывание ответа (в эти трое суток гонцу предписывалось отыскать старого пройдоху-монарха и добиться от него вразумительного ответа), значит, числу к двадцатому смело можно ожидать королевского решения. Пятнадцатого Карл собрал сенат. Узнав, что против Швеции ополчились две такие могущественные страны, как Дания и Польша, советники короля пришли в ужас и стали предлагать мирное решение конфликта. Один за другим выступающие говорили об истощенной казне и неготовности страны к войне. Король за полтора часа прений не проронил ни звука, лишь рассеянно смотрел по сторонам, как бы ища в этом трусливом стаде единомышленников. Но тщетно. Как только поток скулежа прервался, он, гремя шпорами, взобрался на кафедру и почти слово в слово со своим земным воплощением объявил:

— Милостивые государи! Я решил никогда не вести несправедливой войны, а справедливую кончать лишь гибелью моих противников. Я нападу на первого, объявившего мне войну, и, когда одержу над ним победу, этим, надеюсь, наведу страх на остальных.

Пристыженные советники переглянулись, но еще отец Карла отучил сенат спорить со своим королем. Поскулив для порядка еще, они согласились с королевским указом о мобилизации.

«Шведская армия была отлично вооружена, оснащена и обучена. Каждый солдат и офицер получал от государства надел земли, который обычно сдавался в аренду обывателям, обязавшимся содержать владельца. Правительство обеспечивало рекрутов мундиром, оружием и жалованьем во время военных действий. В Швеции король мог располагать значительными по тем временам силам — 34 000 пехотинцев и кавалеристов регулярных войск и 38 линейными кораблями, команды которых насчитывали до 15 000 матросов.

Боевой дух шведской армии был чрезвычайно высок, что объяснялось особым религиозным настроем, основанным на протестантском учении о Божественном Предопределении. Этот настрой поддерживался полковыми священниками, которые утешали раненых и умирающих, надзирали за образом жизни солдат и выполнением ими религиозных обрядов. Пасторы внушали своей пастве в мундирах фатальное восприятие войны. Например, при штурме артиллерийских батарей, всегда связанном с крупными потерями, солдаты не должны были пытаться укрыться от картечи и ядер — им предписывалось идти в атаку в полный рост, с высоко поднятой головой, и думать, что без воли Божьей ни одна пуля не заденет никого из них. После сражения офицеры, говоря об убитых, вновь подчеркивали, что на все воля Божья.