Елена Хаецкая - Дама Тулуза Страница 26

Все ближе, ближе…

Ворвались – сразу в нескольких местах. Загремели, заголосили по улицам, не глядя ни вправо, ни влево. На скаку разрубали и кололи все, что шевелится: человека, свинью, собаку – ни перед кем не удерживали руки.

Из окон, с крыш на конников вдруг дождем посыпались камни, обломки черепицы, палки, горшки – что ни попадется. Лошади пугались, шарахались.

Вылетев за поворот, Гюи резко натянул поводья. Первая баррикада едва не насадила его на колья. Обернувшись, Гюи закричал тем, кто шел следом:

– Назад! Бароны, назад!..

С трудом развернулся на узкой улице. Конь упрямился, тряс головой и вдруг заржал, оседая на задние ноги. В его бок, пронзив простую белую попону, вонзилось длинное копье. Гюи успел выдернуть ноги из стремян. Падая, конь придавил его. Гюи страшно закричал. Один из франков, спешенный, уже бежал к нему.

Гюи с трудом высвободил из-под конской туши руку. Солдат выволок симонова брата, и оба они тотчас пали на мостовую, хоронясь от стрел и камней. Не поднимая головы, пятясь, отползли назад и скрылись за углом. Конь, истыканный стрелами, остался громоздиться перед баррикадой.

– Зажгите баррикады! – крикнул Гюи, вскакивая на ноги.

К нему подлетел Амори – светлые волосы, широкое лицо.

– Дядя! У Дорады и дальше, за Капитолием, – там улицы перегорожены.

– Наденьте шлем, – сказал ему Гюи.

Лучники уже срывают с плеча колчаны, вынимают стрелы, загодя обмотанные соломой и тряпками, – все быстро, молча, привычно. Один за другим выскакивают из-за угла, посылают в баррикаду горящие стрелы – и снова скрываются.

Вскоре вся улица затянута дымом. В огне скрываются и туша коня, и мертвые франки, насмешки ради выставленные перед баррикадой, и острые зубы-колья.

Спесивец и его сотоварищи бегут сломя голову прочь и с ними вместе спасаются и жители соседних домов. Пламя, весело треща, растет, поднимается выше, зализывает ставни домов, нависающих справа и слева…

Сопровождаемый пожаром, Гюи отступает на север от Саленских ворот, к собору Сен-Этьен.

– Тулуза! – кричат со всех сторон. Из окон, с крыш. И вместе с этим кличем изливаются на людей Монфора нечистоты, мусор, битые горшки, камни.

– Бокер! Тулуза! Тулуза!

Перед конными бегут, припадая к стенам, лучники. Нависающие над первыми этажами более широкие вторые спасают пеших от града камней, которым горожане осыпают конников.

– Быстрее, бароны! – кричит Гюи де Монфор. – К Сен-Этьену! К Сен-Этьену!

Стремительно повернувшись, Гюи ищет взглядом Амори. Старший сын Симона цел. Вот он наклоняется, подхватывает на коня лучника – у того разбита голова. Слепой от крови, лучник обвисает в седле, тяжко наваливается на Амори.

Сжимая зубы, Амори скалится. Амори очень похож на Симона.

Гюи кричит:

– Племянник! Наденьте шлем!

В следующее мгновение мир для Гюи меркнет. Голова – благодарение Создателю, защищенная шлемом – наполняется гулом, сквозь забрало течет что-то липкое, вонючее. Гюи хватается за шлем, срывает его. Из шлема выливается зловонная желтоватая жидкость. Гюи кашляет, плюется. Повсюду сыплются камни и палки. Ругаясь, Гюи вновь надевает шлем.

Последний поворот.

Вырвавшись из теснины улиц, как из западни, на площадь перед собором Сен-Этьен, Гюи оглядывается. Епископская резиденция спокойна – островок невозмутимости.

За спиной у Гюи, возле Саленских ворот, дымится, готовясь запылать, город.

Следом за Монфором и из соседних улиц на площадь вылетают всадники. С грохотом несутся к собору. Город остается позади. По ущельям-улицам тянется удушливый черный дым, и мятеж тонет в нем. Горожане торопятся спасти свои жилища и свое имущество.

Издалека завидев этот дым, Симон с малым отрядом спешит на помощь брату.

День уже истощается, сменяясь долгим кровавым вечером.

Не решаясь увязнуть в улицах, Симон обходит город с внешней стороны и готовится ворваться туда через Серданские ворота.

Там уже ждет отряд городского ополчения. И оружие-то у них неплохое, и выучка заметна (надо же!), и командиры из рыцарского сословия.

Пробиваясь друг к другу, братья грызут этот отряд с головы и хвоста, покуда остатки ополченцев не обращаются в бегство и не удирают искать укрытия у святого Сатурнина, в соборе Сен-Сернен.

Отплевываясь кровью и желчью, выбирается из мятежной Тулузы Гюи де Монфор и с ним его отряд – всего сто восемьдесят пять человек.

От копоти черный, приметно вонючий, Гюи сжимает руки брата. Симон окидывает его с ног до головы быстрым, наметанным взглядом: цел.

– Где Амори? – спрашивает Симон вместо приветствия.

– Я здесь.

Амори – в пятнах чужой крови, но невредимый.

На равнине пылают костры. В городе дымит, тлеет, угасает пожар. Медленно меркнет закат.

Аньес, сонная, входит, пошатываясь. Подает большой медный таз с водой. Симон склоняется, черпает обеими ладонями, плещет себе в лицо и за шиворот, шумно фыркает.

Аньес зевает во весь рот. И скучно ей, и томно, и спать охота.

Брат же Симона, как назло, затеял долгое умывание. И так себя польет водой, и эдак. Целую лужу надрязгал. Под конец и вовсе головой в таз засунулся, волосы намочил.

Симон уже растянулся на кровати. Глядит лениво. Неожиданно спрашивает у девушки:

– Это тебя, что ли, привечает мой сын Гюи?

Девушка давится зевком. Глаза сразу делаются настороженными.

– Да, мессир.

И приседает.

– Как тебя звать?

– Аньес, мессир.

Симон осматривает ее – внимательно, с усмешкой. Аньес – создание юное, тоненькое, под просторной рубахой никаких округлостей не проглядывается.

Отвернувшись, Симон говорит:

– И охота костями о кости стучать.

Аньес глупо хихикает в кулачок.

Наконец симонов брат завершает свое бессмысленное плюханье и требует полотенце. Аньес обтирает его мокрые, коротко стриженные волосы – темные, с проседью. Ее руки двигаются медленно, неловко, да и вообще она нерадива.

– Все, мессир? – спрашивает Аньес с надеждой.

– Убирайся.

Девушка забирает полотенце, подхватывает таз и неспешно покидает комнату.

Это маленькая, темная комната на третьем этаже башни, возле оружейного склада. Здесь есть кровать, достаточно просторная для трех человек. В большом одноногом подсвечнике коптит толстая белая свеча.

Амори уже спит. Амори – воин; если рядом нет опасности, спит в любом шуме.

– Хотел спросить вас, брат, да при Амори не решился, – говорит Симон. – Чем это от вас сегодня так разило? Уж не обоссались ли вы с перепугу?

Гюи хохочет.

– Мне на голову вывернули ночной горшок.

– Так я и подумал.

Гюи гасит свечу, подходит к кровати.

– Подвиньтесь.

Некоторое время они лежат молча. Амори тихо, как ребенок, посапывает во сне.

Симон говорит задумчиво:

– Вы уже знаете, сколько человек потеряли?

– Двадцать шесть.

– Как она меня ненавидит…

– Кто?

– Тулуза.

Гюи молчит.

Симон приподнимается на локте.

– Завтра повешу заложников.

Молчание.

Симон резко поворачивается к брату.

– Почему вы молчите?

Гюи нехотя отзывается:

– Не делайте этого.

В темноте Симон шипит:

– Вы все время, все время перечите мне.

– Потому что вы начали терять рассудок, мессир.

– Вы постоянно теперь ставите мне палки в колеса.

– Особенно сегодня, в Тулузе.

– Я должен был сразу повесить этих лицемеров и взять город с ходу. Тогда вы не лежали бы тут обоссанный.

– Мессир, если вам нужен добрый совет, то вот он. Просите Фалькона. Он уладит дело миром. Просите епископа. Он ведь и сам этого хочет.

– Я устал! – говорит Симон. – Если бы вы знали, как я устал.

– Решите дело миром, – повторяет Гюи.

– Добавьте, что я во всем виноват.

– Не только вы.

Симон сжимает свои большие кулаки.

– Я раздавлю ее. Я раздавлю ее так, что вода из камней потечет.

– Мессир, это ваш город.

Помолчав, Симон осведомляется – раздраженный:

– Так что же я, по-вашему, должен делать?

– Мессир, я очень хочу спать.

Гюи отворачивается от брата и почти мгновенно проваливается в сон.

Спустя короткое время Симон грубо вырывает его из забытья. Прямо над ухом Гюи он громко произносит:

– Знаете ли, брат, почему я до сих пор не велел вздернуть вас за непокорство?

Гюи сонно бормочет, что не знает.

Симон задирает брови, резко обозначив морщины на лбу. Даже в темноте – неполной, ибо край неба в окне озарен лагерными кострами – видно загорелое лицо Гюи: темное пятно на белом покрывале.

– Только потому, – сердясь, говорит Симон (ему безразлично, слышит ли его брат), – что на этом свете у меня только два искренних друга: вы и Алиса.

Два дня метался Фалькон между разъяренным Симоном и оскорбленной Тулузой. Пытался одолеть пролитую ими кровь.

Осунувшийся, бледный, переходил из дома в дом, везде получая одни только попреки.