Евгения Белякова - Песочные часы с кукушкой Страница 26

«Голиаф» был огромен. Он словно всплывал над холмом, по которому шла дорога, ведущая к аэрогавани. И поражал воображение уже издали, когда постепенно возникал перед взором, залитый закатными лучами солнца, будто огнем. Потом, когда глаз подмечал мелкие точки, копошащиеся у основания высокой мачты, он поражал еще больше, ведь становилось понятно, что это люди, а не точки. Дул сильный ветер, внезапно поднявшийся к вечеру, и наземная команда суетилась у причальной вышки, закрепляя канаты, удерживающие «Голиаф» на месте.

– Похоже, мы рано, – заметил Жак, разглядывая дирижабль. – Его еще не опустили.

– А ты поразительно много знаешь о дирижабле для человека, который никогда на них не летал, – лениво отозвался Яков. Он поправил воротник пальто. Пролетка, что они взяли от Николаевской, тащилась еле-еле; Шварц, оценивая расстояние от поворота, который они только что миновали, до площадки, на которой происходила погрузка, всерьез подумывал попросить извозчика поднять верх.

– Но я много читал о них, патрон. – Жак прищурился и приставил руку козырьком ко лбу. – Они должны спустить этот наполненный воздухом гигантский баллон, прикрепить к нему гондолы – пассажирские и с двигателями, потом впустить нас. И фьють… – Засвистел Жак и повертел указательным пальцем в воздухе, – мы полетим.

Яков только вздохнул.

Вблизи «Голиаф» уже не казался диковинным монстром, или китом, неведомо как научившимся летать. Разглядывая металлические ребра, удерживающие конструкцию, любой проникался благоговением – это был аппарат, результат человеческого труда и инженерной мысли. Ничего сказочного или невесомого – баллон словно бы кряхтел, канаты скрипели. Толстые «ребра» дирижабля внушали уважение. И, однако же, он не падал, а висел в воздухе.

– Жутковато, – высказался Жак, выгружая из пролетки чемоданы. Затем расплатился с извозчиком. Тот оказался русским – буркнул «Благодарствуйте», попробовал на зуб шестипенсовик и, меланхолично дернув поводья, развернул такую же, как и он, равнодушную лошадь в обратный путь. Его, казалось, вовсе не впечатляла громадина, нависавшая над головой, как дракон.

– Ничего особенного. – Яков огляделся. – Мы что, летим одни?

– Похоже на то. Или действительно приехали слишком рано. О, я вижу, к нам кто-то идет.

И действительно, по утоптанному полю приближался высокий мужчина, одетый в комбинезон. Подойдя, он отсалютовал пассажирам и осмотрел их багаж. Затем представился:

– Я стюард! Зовите меня Генри! Вы первые! – Отчего-то веселясь, крикнул он, перекрывая посвист ветра. – Сейчас прибудут еще четверо, и отчалим!

– Хорошо. А то я, было, подумал, что только ради нас отправлять дирижабль не будут. – Сказал Яков и присел на крепкий, с бронзовыми заклепками, чемодан.

– Что вы! – Сверкая улыбкой, заявил Генри. – Даже если бы вы путешествовали один, мы бы все равно полетели! Стоимость путешествия делится поровну между пассажирами!

– Жа-а-ак… – Медленно Яков перевел взгляд на помощника. – Сколько ты отдал за билеты?

– Всего-то сотню фунтов, патрон. – Жак, казалось, заразился жизнерадостностью стюарда.

Яков хмыкнул, но промолчал. Раздался звук копыт – судя по всему, подъезжали остальные пассажиры. Солнце уже село, а лампы, что горели на конце причальной мачты, находились слишком высоко, чтобы освещать площадку для посадки. Стюард Генри помчался приветствовать новоприбывших – ими оказалась семья из четырех, как он и сказал, человек. Сначала из кэба выбрался неповоротливый толстый мужчина в длинном пальто и котелке. Он подал руку жене, потом на площадку выскочили дети – девочка-подросток и мальчик лет девяти. Мужчина расплатился, и направился к Якову.

– Мистер Коллинз, к вашим услугам, – поклонился он.

Яков ответил так же, по-английски:

– Мистер Шварц.

Мужчина оглядел дирижабль, вернее, ту часть его округлого бока, что можно было увидеть с этой точки и при таком освещении.

– Гигант, правда?

Яков молча кивнул.

– Меня сынишка уговорил полететь. Сам бы я ни за что… Вообще-то, мне надо в Лондон по делам, но Майки хотел прокатиться на дирижабле, а потом и Холли тоже захотела, и тут уж решили ехать всей семьей…

По его акценту, а, главное, по излишней разговорчивости, Яков понял, что перед ним американец.

– Впервые летите на такой громадине, да? – Спросил бизнесмен, и, не дождавшись ответа, продолжил: – Я вот впервые… до этого путешествовал на мобилях, поездах, лайнерах… но даже «Левиафан» был бы поменьше, чем этот гигант, вам не кажется?

– Нет, – ответил Яков, озираясь. И куда запропастился этот прохвост Жак? Он куда лучше умел вести пустые беседы. – «Левиафан» длиннее на сорок ярдов.

Коллинз опешил от такой точности и неуверенно стал шарить по карманам. Достал сигару, спички – но тут из темноты вынырнул стюард Генри.

– Извините! – Замахал он руками. – Курить нельзя!

Вслед за ним появился Жак, подошел к Якову и шепнул:

– Опускают. Скоро погрузимся. Слышал, заскрипело?

Стюард тем временем сражался с американским бизнесменом не на жизнь, а на смерть. Мистер Коллинз упрямо твердил, что его никто не предупреждал о запрете курения, Генри все повторял извинения, но твердо стоял на своем. Совладав с Коллинзом, он подошел к Шварцу.

– Спички, сигары, сигареты, трубка, зажигалка? – Угрожающим тоном произнес он. После стычки с американцем он явно ожидал повторения ситуации, теперь уже с русским упрямцем.

– Не курю, – пожал плечами Яков.

– Позвольте осмотреть ваши карманы…

– Да вы совсем с ума сошли! – Возмутился Жак. – Вам же сказали – не курим.

– Тише, Жак. – Прервал его Шварц и поднял палец кверху. – Водород.

Взгляд Генри потеплел. Он даже снова улыбнулся:

– Точно так, мистер. Водород. Любая искра и… вы летите в Атлантический океан, полыхая, что тот Икар.

Яков снял пальто, кивнув Жаку, чтобы он сделал то же самое. Начитанный стюард со всем возможным почтением прощупал карманы, вернул одежду владельцам. Раздался гудок, и Генри вежливо попросил всех пройти к трапу.

Пассажирская гондола была оборудована рестораном, прогулочной площадкой, даже душевыми кабинками, не говоря уж о каютах. Обставлены помещения были с шиком – мягкие сиденья, деревянные перила, удобные кровати, дорогой хрусталь на столах. Жак отправился в каюту, распаковывать чемоданы, а Яков расположился в ресторане, за столиком у окна, благо, выбор был большим – изобретатель был единственным, кому приспичило перед полетом выпить кофе. Официант налил из термоса напиток, как попросил Яков – крепкий, сладкий. За окном было темно. Шварц медленно, растягивая удовольствие, цедил кофе. Спать не хотелось совершенно, да и рано было еще идти в постель. В ресторане имелся рояль, солидный, концертный инструмент, а не жалкое пианино. Яков подошел к нему, поднял крышку, нажал пару клавиш. К его удивлению, рояль оказался настроен. Яков скинул пальто – он уже достаточно согрелся после пронизывающего ветра там, внизу, – сел на табурет и начал играть «У моря» Шуберта.

В коридоре, ведущем к ресторану, раздались громкие голоса, но Шварц, поглощенный игрой, их не слышал. Как и не замечал легкой вибрации, означающей, что моторы заработали и дирижабль отправляется в путь. В ресторан вошли Коллинзы. Бизнесмен громогласно заявил:

– О, у них и музыка есть! – И, прищелкнув пальцами, обратился к Якову: – Мистер, сыграйте что-нибудь пободрее!

Яков обернулся, и стушевавшийся Коллинз рассыпался в извинениях.

– Я и не подозревал… видел-то вас до этого в пальто, да еще и шарфом вы замотались… А разве у них нет своего музыканта?

Шварц покачал головой, продолжая играть. Мелодия то затихала, то вздымалась, то снова опадала, как морские волны. Миссис Коллинз, одетая, как для званого вечера, села за центральный стол и нервно постукивала пальцами по краю пустого бокала, ожидая официанта. Она то и дело одергивала детей – дочери указывала не сутулиться, шикала на мальчишку. Тот, явный непоседа, все порывался высунуться в окно.

– Где же чертов официант? – шумно фыркнул бизнесмен, присев неподалеку от Якова. – Англичане, одно слово… улыбки вежливые, а доброты душевной в них нет, и не ищите. Я уж не говорю про то, как они разговаривают. Будто кашу жуют. Да еще с таким постным видом, будто делают одолжение. А этот их Биг Бен! Видели его? Ну, скажу я вам, там гордиться нечем. Часы на башне, и все…

Американец продолжал говорить, и когда подошел официант, и когда принесли заказ. Яков не прислушивался к его болтовне. Он прикрыл глаза и погрузился в музыку. Перешел от Шуберта к Сен-Сансу, причем выбрал нетипичную для утонченного француза вещь – тревожную и пронзительную мелодию «Пляски смерти». Коллинз занервничал и отсел к жене, забрав тарелку с бифштексом.