Дмитрий Дашко - Мы из Тайной канцелярии Страница 27

— Скажем-скажем. Ты бди, Прокопий! Никуда не отлучайся.

— Слушаюсь! Будьте покойны — с места не сдвинусь, — отрапортовал полицейский.

Оба Елисеевых отправились в барский дом — искать камердинера.

Им оказался высокий, худой будто глиста парень с круглым, на удивление чистым лицом, одетый в кафтан, явно с хозяйского плеча. Чулки на нём с золотыми нитями, пряжки сияли, на голове парик, штаны из чистого шёлка обтягивали тощие ляжки.

— Ты и есть Антон, барский камердинер?

— Точно так, господа хорошие, — лениво ответил парень, а сам глазками по сторонам зырк-зырк.

Знать, нечисто на душе у него, решил про себя копиист. Честный человек и смотрит открыто — ему бояться нечего.

— Ведомо ли тебе, что сотворилось с горничной Варей?

— Весь дом знает. И для меня сие не новость. Не стало больше Вареньки, упокой Господь её душу. Нашёл бы убивца да своими руками бы затряхнул. Всю пыль бы выбил!

Он помахал перед собой большими кулаками.

— Любил, значит, Вареньку, — осторожно поддакнул канцелярист.

— Дык кто ж её голубу не любил?! Весь дом души в ней не чаял.

— А барин как? Привечал?

— Барин… — Камердинер на миг запнулся, но быстро совладал с собой. — И барин привечал. Расторопная она была, ладная…

— А уж в постельке барской совсем, видать, хороша была, — встрял внезапно «Петюня».

«Ты чего?» — удивился в мыслях канцелярист.

«Так надо. Я этого кренделя провоцирую. Не мешай!»

Лицо у опешившего Антона стало наливаться красным. А «Петюня» продолжал:

— Прав я? Да? Небось, совсем девке проходу не давал. То за зад щипнёт, то в постельку завалит, когда супружницы дома нету. Барахтаются там, смеются, хохочут. А тебе каково — ты ж при самом барине приставлен. Халат ему приносишь, трубку табаком набиваешь, тапочки в зубах таскаешь. Ну, он при этом зазнобу твою лохматит, любо-дорого посмотреть. Верно говорю?

Руки у камердинера снова сжались в кулаки.

— Да ладно тебе, братан! Заделал барин любушке твоей дитя, осчастливил так сказать. Радости привалил — ей в подоле, а тебе полные штаны.

Будь камердинер быком, давно бы из ноздрей паром попыхивал да копытами землю рыл. А «Петюня» продолжал изгаляться:

— Женился бы ты на ней, и была бы тебе радость. А что — ночью можно спать спокойно, дитёнка делать не надо — за тебя уже расстарались. Потом бы и с другим помогли. Малышни полную хату б настрогали.

— Ты… — зашипел, словно змея Антон-камердинер, — ты!

— Я?! Причём тут я? Это любушка твоя с барином всё. Я тут ни при чем. Ты от несчастия такого пил, а они над тобой изгалялись. Небось, когда в постельке барахтались, за дверью стоял — подслушивал охи и ахи? Классно твой барин гребёт, а?

— Да я! — вскинулся Антон.

— Кушак покажи, — вдруг строго спросил «Петюня».

— Кушак? Какой кушак? — удивился сбитый с толку камердинер.

— Да твой собственный.

— Чичас, — двинулся было куда-то Антон.

— Не томи, милай!

— Чичас-чичас!

Внезапно он развернулся и нанёс кулаком страшный удар по лицу «Петюни», потом сбил с ног канцеляриста и пулей бросился на выход.

— Стой, дурак! Ты куда?! — завопил вслед копиист.

Он сумел подняться и бросился вдогонку, крича:

— Держи его! Хватай!

Но перепуганная прислуга даже не пыталась встать на пути у разъярённого камердинера. Тот мчался, сломя голову, снося, словно тараном, любое препятствие.

Вихрем вылетел на проезжую дорогу и, нелепо взмахнув руками, оказался под копытами лошадей, везших карету со знакомым гербом.

Трубецкие… Им закон не писан, вспомнил Иван слова отца.

Крики, стоны, плач… Бледный как призрак кучер, отчаянно ругающийся князь, спешившиеся гайдуки…

С раздавленной грудной клеткой, с многочисленными переломами, весь в крови камердинер отошёл на свет иной почти сразу, так ничего и не сказав.

Прибывший из Сыскного приказа сыщик счёл, что на сём дело о смерти горничной раскрыто и убивец понёс Божье наказание.

— Рад, что вы, судари, справились тут и без меня, — довольно изрёк сыщик. — Отрадно видеть, что в Тайной канцелярии даже столь молодые люди проявляют похвальное усердие и смекалку.

Иван молча кивал, изредка трогая скулу.

— Ты как? — спросил его я.

— Если в общем, то в порядке. Если в частности — зуб шатается.

Он потрогал его языком и через секунду облегчённо изрёк:

— Кажись, теперь не шатается.

Глава 17

— Бах!

Дворцовая комнатушка вмиг окуталась порохом.

Императрица, будто заправский охотник, не целясь, подстрелила пролетавшего мимо гуся. Тот закувыркался и упал в траву. На поиски весело кинулась целая толпа прислуги.

Отставила ружьё, взяла вторую фузею.

— Ай, матушка! Ну и ловка ты! — непритворно восхитился Ушаков, стоя поблизости.

Вонючий дым ел глаза, но великий инквизитор лишь усмехался. Ему, старому солдату, вспоминались прежние деньки и баталии. Много было повоёвано: и знатно, и позорно. Война без поражений — не война.

Императрица разрядила и вторую фузею. Палила просто так, в воздух. Выстрелив, недовольно промолвила:

— Я-то, может, и ловка, токмо ты, пёс сторожевой государственный, совсем дряхлым стал. Не пора ль замену тебе сыскать? В абшид да на покой…

Ушакова чуть удар на месте не разбил.

— Отчего гневаться изволишь, матушка? Нешто вина есть за мной какая? А ежли и провинился, так от усердия чрезмерного.

Дородная, высокая императрица развернулась, с высоты гренадерского росту взглянула на генерал-аншефа.

— Боком мне усердие твоё выходит!

— Оно на врага государственного направлено. Честному человеку меня бояться нечего.

— Вельможи стонут. Нет, говорят, продыху от тебя. Заместо того чтобы супостатов рыскать, им разор да расстройство учиняешь.

Задумался Ушаков, не понимая, к чему государыня клонит. Была, конечно, вина на нём всякая, но как спроведать, что гложет царицу, а узнав — отвертеться?

Решил идти по-военному, напрямик. В лоб и спросил:

— Что за расстройство такое, матушка? Я тебе обо всех делах своих ежедневно доклад делаю, эстракты пишу. Ничего не утаиваю. Коли виновен кто, так и сказываю. Верных людей не забижаю.

— Не забижаешь? Ну-ну. Пошто обыск у князей Малышевских учинил, чем они провинились? Да мало того, что дом вверх дом поставил, так ещё и имущество дорогое изъял, будто тать какой!

Ушаков облегчённо повёл плечами.

— Прости, государыня, неведомо мне ничего о сиём обыске. Нигде в делах моих князь Малышевский да родня его не проходит. Коли б была на то нужда, я б тебе сразу о том рассказал.

— Вот как?! А ты почитай тогда сию жалобу да поведай, не твои ль молодцы здесь отличились.

Юркий секретарь подскочил, вынул свернутую трубочкой бумагу.

«Донос? Интересно, чем же я Малышевского зацепил? Нет у меня к нему вопросов… Пока нет».

— Дозволь, матушка.

Не дожидаясь ответа, Ушаков взял из рук секретаря бумагу, вчитался в текст:

«Всемилостивейшая государыня императрица. Всенижайше прошу не по моим достоинствам, но по единой своей природной милости, которую неисчислимо своим верным рабам матерински оказывать изволите: успокойте вернейшего раба вашего дух, который и умирать будет спокойно, несумненно уповая, что ваше императорское величество своим проницательством правосудно покажете, есть ли в чём моя вина за то, что в доме моём служивыми людьми Тайной канцелярии был учинён всяческий разор под предлогами мне неведомыми, а я до последнего издыхания моего пребуду вашему императорскому величеству всевернейший и радетельнейший раб…»

К жалобной грамотке прилагался обширный перечень утраченного имущества.

Великий инквизитор покачал головой:

— Нет, государыня. К сему мои люди касательства не имеют.

— Не имеют, говоришь? Пусть так оно и есть. Отложу обиду Малышевских в сторону. Поведай тогда, свет Андрей Иванович, с кой стати фельдмаршала Миниха разобидеть велел?

— Миниха?! — поражённо воскликнул Ушаков.

— Яво самого, Бурхарда Христофоровича. Карету его ухари твои остановили под предлогом обыска учинения. Ну да Миних у нас орёл еройский. В драку кинулся. — Императрица усмехнулась, явно одобряя подвиги фельдмаршала. — Двоих кулаками положил, да потом насели на него скопом, связали, весь скарб ценный отобрали, велели радоваться, что в крепость не повезут. Дескать, приличествующих улик не нашли. Чем Бурхард Христофорович провинился? Какая нужда тебе в том разоре была? Сумлеваться я стала в полезности учреждения твоего. Много воли взял, Андрей Иванович!

Генерал-аншеф низко склонился:

— Ежли считаешь, что моя в том вина — секи сей же час голову. Токмо я правду говорю — не по моему ведомству Малышевские с Минихом проходят. Не давал я на их счёт никаких указательств. Другой кто-то пошаливает да мной прикрывается. Дай срок — отыщу самозванцев!