Владимир Свержин - Личный враг императора Страница 27

«…Всякому известно, государь добр, и он обязательно даст волю своему народу, поднявшемуся на защиту Отечества против супостата-погубителя Европы и предтечи антихриста. Уж во всяком случае, тем, кто своеручно поднял дубину народного гнева, – как не дать? Заслужили ведь! А Русь испокон веку жила не законами с их параграфами да глаголями с ижицами, не чиновничьими вывертами да кляузами, а высшей справедливостью: достоин, стало быть, получи!»

Такими речами не раз пытался разговорить меня Афанасий, мужик прямой и разумный, тот единственный, кому я смог доверить сопровождение бесценной казны. Всякий раз я объяснял ему, что государь не только отец всем своим подданным, но и первейший из помещиков. А стало быть, отпускать на волю крепостных, пусть даже и сражавшихся против Наполеона, не пожелает. К чему ему сердить дворянство?

– Ну, так и вы ж, поди, не простого звания, – не желая мириться с очевидностью, настаивал Михалыч. – А вот ведь, обещались волей нашей озаботиться.

– Обещал, стало быть, непременно сделаю, – чеканил я. – Разве когда-то иначе бывало?

– О том речи нет, вашему слову от нашего брата вера железная всегда и во всем, – не сдавался крестьянский вожак, взволнованно теребя окладистую бороду. – Но ведь и иные-то господа тоже в великом числе против единого с нами врага нынче бьются. Нешто может такое быть, чтобы нынче они в нас собратьев по оружию видят, а назавтра – быдло немое, рабочую скотину?

– Умный ты мужик, Афанасий, а простых истин понимать не желаешь. Сам посуди, видел, сколько имений война в распыл пустила? Вон, то же поместье Вакселей, почитай, одни стены закопченные остались. Пожелают хозяева их вновь отстроить да краше прежнего сделать – где деньги брать? Так что кто из них и хотел бы крепостных своих отпустить, да побоится сам без штанов остаться. По миру с сумой идти кому ж охота? Так что очень скоро забудут прежние заслуги. Кое-где кое-кого по личному желанию барина за геройство, может, и освободят, но из сотен тысяч – лишь единицы.

Лицо Афанасия в этот момент делалось мрачным, он вздыхал грустно.

– Дай вам бог, Сергей Петрович, долгих лет жизни и крепкого здоровья. Вы-то нас, поди, не оставите.

– Не оставлю, – вновь и вновь обещал я.

Проходило время, и Михалыч вновь заводил этот разговор, будто позабыв о наших прежних беседах.

– …Но ведь, скажем, в войске государевом ежели кто рекрутом пошел, то ему после службы воля обещана, а мы-то не по набору, а своей волей, за веру, царя и Отечество…

Я только вздыхал и вновь заверял, что как бы то ни было и во что бы то ни стало выкуплю соратников на волю. Вот теперь их ждал скрытый марш под Москву, где в моем поместье Мещерское староста уведомлялся письмом о приходе каравана, о необходимости освободить для них господский дом и не вмешиваться в дела Афанасия и его людей. Староста и в прежние времена не стал бы перечить князю, но теперь, когда имя Трубецкого летело впереди самых лихих коней, и вовсе готов был душу заложить, лишь бы угодить грозному хозяину.

Однако поскольку, как уже говорилось прежде, война ведется ради последующего мира, наступило время позаботиться о нем, о том, как он будет выглядеть после того, как отгремят победные фанфары и высохшие лавры будут годиться разве что в суп.

Можно было не сомневаться, что русские войска, предводительствуемые Кутузовым, ведомые отличными, испытанными в боях генералами, неминуемо вытеснят жалкие остатки некогда великой армии с территории России. И хотя полководческий гений Наполеона по-прежнему не знал себе равных, ему все же было суждено подписать отречение и отказаться от дерзновенных планов переустройства Европы. И если императору, и уж тем паче его генералам, о столь дальних перспективах задумываться было рано, мне в самый раз было заняться подготовкой обустройства грядущего мира. Я сделал свой выбор, и теперь вопреки привычным шахматным правилам в этой игре, пройдя через все поле, ферзь, если принца Богарне можно считать ферзем, должен был стать королем. Вернее, императором.

Французская армия продолжала отступление. Отступала, жестко огрызаясь, преследуемая партизанскими отрядами и казачьими партиями, поджимаемая сзади войсками регулярной армии. Впереди звездой надежды маячил Смоленск, где, как виделось, и зеленым солдатам пополнение, и ворчунов старой гвардии ждали комфортабельные зимние квартиры и бесконечные запасы продовольствия. В полках судачили об огромных стадах крупного рогатого скота, закупленных в германских княжествах генерал-интендантом Пьером Дарю. Ветераны рассказывали молодым о том, насколько тщательно и скрупулезно тот снабжал армии во всех предыдущих императорских походах. Никто не сомневался в том, что зима в Смоленске позволит армии вновь окрепнуть и воспрянуть духом. Вот еще два дня марша, день, час…

Вот и Смоленск. Плача от радости, усачи-гренадеры, спешенные драгуны и гусары, артиллеристы, порою заменяющие в упряжках павших от голода коней, шли к месту недавнего побоища. Смоленск казался им землей обетованной. Но лишь казался – он был пуст. Закупленные Дарю стада исчезли бесследно. Вернее, некоторое количество разного рода чинов, действующих на растянутых коммуникациях французской армии, в том числе и я, могли рассказать, куда делась часть несметных стад, но все же уведенных, забитых и розданных нами крестьянам быков и коров было куда меньше, чем числилось их по бумагам.

Но и это было полбеды: приведя в Смоленск отборные полки старой гвардии, Наполеон щедрою рукой позволил им брать на складах столько, сколько они пожелают. Желания «ворчунов» оказались совершенно баснословными: они словно ели в три горла и пили, не просыхая. Перед остатками линейных полков, вошедших в город после старой гвардии, открылась безрадостная картина нищеты и запустения. Обещанные зимние квартиры превратились в ничто, а вместе с ними в ничто превратились и грозные совсем недавно корпуса императорской армии.

Мой «интернациональный» ограниченный контингент двигался в стороне от старой Смоленской дороги, получая сведения о перемещениях, информацию о движении войск от гусарских разъездов ротмистра Чуева. Алексей Платонович был зол и, не скрываясь, досадовал на свою новую роль во время наших нечастых в последнее время встреч. Он, чертыхаясь, на чем свет стоит клял «новые порядки».

– Сергей Петрович, – до хруста сжимая кулак, цедил он, – прежде вы хоть и вели себя как волк несытый, но хоть француза били. А нынче-то, нынче что – супостаты хороши вдруг сделались? Или же в Заселье принц Богарне волшебное слово шепнул, что вы теперь свою прежнюю ярость позабыли и плететесь на флангах без всякого толку?

– Вам бы, ротмистр, не пытаться меня оскорбить! А то ведь, не ровен час, и впрямь обидеться могу!

– И что с того? – не унимался Чуев. – Нешто дуэлью меня пугать вздумали? Так я в отличие от вас, Сергей Петрович, нынче каждый день под пулями хожу.

– Терпение, Алексей Платонович! Терпение. Всякому маневру свое время и свое место. Вон, когда Кутузов французов в Москву пустил, как его только не костерили. А теперь что же – как он задумал, так все и получилось.

– Вы бы, Сергей Петрович, себя с Кутузовым не равняли.

– Отчего же так? Или достойнейший Михайло Илларионович в поручиках не ходил? Или же для примера вождя наших дружин брать не годится? Всякому маневру свое время и свое место, – снова жестко повторил я. – Нынче солдат и лейтенантов давить без толку. Они и сами от мороза и голодухи издохнут.

– Так вам, что ж, сразу и генералов подавай? – насмешливо бросил гусар.

– Генералы – это хорошо. Однако я целю выше. А потому, любезнейший Алексей Платонович, как друга вас прошу, ибо приказывать не в моей воле, продолжайте наблюдение. Это как в засаде, только нам еще до «ура» и сабельных песен потерпеть надо. Вы уж потерпите, богом вас прошу! Гнев дурной советчик. Потом ведь стыдно будет, что напраслину на меня возводили.

В тот день нарочный от ротмистра Чуева примчался на взмыленном коне.

– Ваше благородие! – не спешиваясь, крикнул он. – Корпус принца Богарне покидает Смоленск.

– Сами видели?

– Так точно. Не корпус, одно название, исход из земель египетских. Одеты кто во что, обуты и того хуже, с лица все осунулись, пушек раз-два и обчелся, кавалерии почти нет, не маршируют вовсе, а так, бредут. А дорога-то после оттепели сперва раскисла, а потом опять подмерзла. Так что этакую колонну терзай – не хочу.

– Вот и хорошо. – Я улыбнулся доброй вести. – Вот только терзать француза мы сейчас не будем. Мы его подкармливать станем, чтоб резвее шел.

– Это отчего вдруг? – опешил нарочный и осекся: – Простите, ваше благородие, глупое спросил.

Я кивнул и повернулся к Ротбауэру, флегматично покуривающему свою неизменную трубку.

– Ну что ж, Рольф, самое время почувствовать себя воинами Великой армии. Надевайте мундиры. И вот еще что: загрузите-ка пару возов мукой и мясом.