Александр Маркьянов - Сожженные мосты Часть 2 Страница 27

Собравшиеся заулыбались — что это значило, было всем хорошо понятно. Ведь их тоже когда-то… принимали, и испытание тоже было. Организация нуждалась в притоке новых членов всегда, и решение князя Абашидзе было, безусловно, правильным.

— На этом — все, господа. Заседание комитета объявляю закрытым. Прошу не забывать о порученных вам делах, господа, и относиться к их выполнению со всем возможным усердием. С нами Бог, господа!

— С нами Бог… — откликнулись остальные…

Князь Абашидзе немного задержался в бункере — он любил здесь немного посидеть. Здесь было тихо покойно, не звонил ежеминутно телефон, от него не требовали одновременно вникать в несколько дел и принимать по ним решения. Это был небольшой перерыв в бесконечной гонке под названием жизнь, и следовало ценить такие перерывы, ибо они были нечастыми.

Немного посидев с закрытыми глазами и отдохнув, князь открыл папку и погрузился в чтение. Читал он быстро, русский знал в совершенстве — и когда закрыл папку, мнение его о его недавнем госте кардинально переменилось.

Это был готовый член организации. Человек, готовый отринуть условности ради достижения высшей цели. Человек, готовый пойти на все ради России, ради ее благополучия и процветания. И если закон мешает карать по совести жидов, арабов, прочую злоумышляющую шваль — значит, ко всем чертям такой закон.

— Первое впечатление всегда самое верное… — негромко проговорил генерал-губернатор Месопотамии

Дневниковые записи

12 июня 2002 года

Кабул

Здесь очень сложно писать, мои письменные принадлежности, почему то вышли из строя. Пришлось занять у МакКлюра карандаш, им и пишу.

Пока жду назначения. Мы перелетели в Кабул, после чего выяснилось, что в штабе то ли не оформили, то ли потеряли какие-то бумаги. Возможно, это связано с режимом секретности, черты бы его побрал. Каждый день предписано являться в штаб, остальное время — я свободен. Пока.

Командует здесь генерал бригады МакМиллан, из шотландцев. Сказал, что знал моего отца по службе, не знаю, может это и в самом деле так, может просто прилизывается. Как же отвратительно порой принадлежать к августейшей фамилии. Постарался быть вежливым настолько, насколько это возможно, записал в блокнот нужды расквартированной здесь бригады.

МакКлюр носится со мной как наседка с яйцом, иногда это надоедает. По его настоянию, мы поселились не на базе — а в гражданской гостинице «Кабул» на предпоследнем этаже, сняв блок номеров. Сказал МакКлюру, что мою безопасность усилит, если кто-то будет спать на коврике перед дверью, чтобы ночью ее не могли открыть. Он обиделся, хотя этого не показал. А вот мне — стыдно и поныне. Дворянин, тем более принц крови не должен так говорить и поступать, это низко и недостойно.

Сегодня проехались по городу. Кабул расположен как будто в кратере потухшего вулкана, только очень большого получается, что со всех сторон горы. Дома лепятся к горным склонам как скворечники. Внизу — более богатые дома, есть европейский квартал, есть и британский сеттльмент, туда мы не стали заезжать. Его окружает стена и его сильно охраняют. Ночью мы слышали несколько взрывов, как потом выяснили — кто-то обстрелял ракетами казармы королевской Гвардии. МакКлюр говорит, что здесь очень опасно, и я ему верю. Вообще, хотел бы я когда-нибудь стать таким как он — но это, наверное, невозможно. Я родился не в той семье.

Заехали на базар — здесь он называется Шар Шатта и расположен у старых крепостных стен, в центре города. Купил гарнитур для Люси и ожерелье для мамы, здесь добывают много драгоценных камней, и здесь есть ювелиры. Вещи грубоватые — но со своим колоритом, надеюсь что подарки им понравятся. Скучаю без Люси, но поговорить пока никак не удается.

Когда выходили — заметил, что оба Мака старательно прокладывают дорогу. Значит это — есть и здесь.

Не выходят из головы те дети, хотел бы забыть — но не могу. Особенно того, голубоглазого. Ему всего лет восемь, как он попал в клетку. Как вообще кто-то может торговать детьми? И как может Корона позволять такую мерзость?

МакКлюр сказал, что русские воюют с нами, они снабжают пуштунов оружием — и поэтому, мы не должны их жалеть, а должны ненавидеть. Я ненавижу русских — но причем здесь их дети? Если мы и воюем с русскими — при чем здесь их дети? Разве может человек чести поощрять торговлю детьми, пусть даже и детьми врага?

Надо обо все рассказать бабушке, когда вернусь. Бабушка должна знать все про эту дикость, про то, что делается от ее имени. Пусть найдут тех чиновников, которые договариваются от ее имени с работорговцами и накажут их. Вообще, очень хочется поговорить с бабушкой, у меня в душе такое смятение…

И хочется поговорить с Люси.

12 июня 2002 года

Царство Польское, Варшава

Здание штаба Виленского военного округа

— Ковальчек, значит…

Полковник Збаражский улыбался на все тридцать два зуба, в своем костюме с иголочки — был чем-то доволен. Граф Комаровский наоборот — выглядел помятым и мрачным.

— Сейчас проверим, кто такой этот… Ковальчек…

У полковника Збаражского при себе был небольшой мобильный компьютер — из тех, которые можно носить в небольшом дипломате и там еще останется место. Маленький, легкий — и в то же время там достаточно места, чтобы носить с собой всю полицейскую базу данных.

— Этот? Подойдите поближе, граф…

Граф Ежи подошел поближе, взглянул на экран. Раскалывалась голова, все от дурной, сивушной водки — не помог даже выпитый утром аспирин. Графиня Елена осталась у них в поместье — университет она решила прогулять, она вообще к жизни относилась поразительно легко. Слово «долг» с которых рос граф Ежи было ей неведомо.

Человек на экране был без очков да на монитор падал солнечный свет из окон.

— Не уверен. На том были очки.

— Но похож?

— Возможно. Он говорил что родился в САСШ.

— Значит, он. Пан Ежи Ковальчек — значит, он ваш тезка. Магистр в области химии, заканчивал Стэнфорд, приехал по программе международного обмена два года назад. Употребляет легкие наркотики. Неблагонадежен.

— Мне сказали что он еще и содомит.

— Содомит? Вот как… Кто сказал?

— Неважно.

Полковник кивнул головой.

— И в самом деле неважно. Тем более — он и в самом деле может быть содомитом, на его родине за это нет наказания. Значит, содомит…

Пальцы полковника забегали по клавишам, внося в наблюдательное дело на Ежи Ковальчека новые данные.

— И что он вам предлагал, господин граф?

— Сказал, что у них там, на факультете химии — какой-то дискуссионный клуб. Собирается молодежь, дискутирует. Этот содомит осмелился предложить прийти и мне.

— Но это же просто прекрасно! Вы обязательно должны там быть, граф.

— Мне там нечего делать. Тот, кто унижает себя общением с подобными людьми — не может считаться человеком чести.

Полковник Збаражский назидательно поднял палец.

— Высшее служение родине, граф — переступить через себя! Переступить даже через свои понятия о чести ради Родины! Вы думаете, что такое разведка? Я бы то же был бы рад работать с высоконравственными людьми, людьми с понятием о чувстве долга. Но увы, такие люди не интересуют противную сторону.

— Вы хотите сказать, что у меня нет понятия о чувстве долга?!

— Я неправильно выразился. Конечно же, он у вас есть. Признаюсь, я удивлен тому, как быстро они вышли на вас, это само по себе — повод для того чтобы задуматься. Но они на вас вышли — и у меня нет другого выхода, кроме того как продолжать игру. Вместе с вами, граф.

— Я не давал согласия ни на какие игры.

— Давали, граф, давали… Вы просто не поняли этого — но согласие дали. В нашем деле вход — рубль, выход… а выхода то и нету. Вы же понимаете все…

— Что, например.

— Например — про графиню Елену. Я рад, что у вас развиваются отношения. Но она по-прежнему настроена бунташно и готова на любые безумства.

В принципе, то что происходило сейчас — это было ни что иное, как вербовка агента, ее завершающий этап. Про это написано целые тома научной литературы — которые нельзя купить на полках — этому учат в полицейских академиях, вербовка — высшая форма что полицейской, что разведывательной работы. И полковник Збаражский был ее подлинным асом, если у его коллег значительная часть агентурной сети представляла собой просто фикцию, чтобы списывать деньги их полицейского рептильного[49] фонда — то у Збаражского сеть была действующей. На полном ходу.

Но кое в чем Збаражский просчитался. Он был профессионалом, завербовавшим за свою жизнь больше двух сотен человек — но среди них аристократов было, всего двое и то — из первого поколения. Как и все профессионалы полковник был чуточку самоуверен, да и время его поджимало — а потому он пошел в атаку раньше, чем как следует присмотрелся к своему потенциальному агенту, чем посмотрел на его реакцию в различных жизненных ситуациях. Его небрежение в этом вопросе можно было бы оправдать спешкой — но в таком деле оправданий быть не может вообще. Он считал, что все люди одинаковы и предел прочности каждого — не слишком отличается от других. Но так можно было считать только тогда, когда ты не рос в семье высокопоставленного польского офицера. Более того — польского офицера, сознательно принявшего решение присягнуть Государю всея Руси и тем самым поставить себя и свою семью против подавляющего большинства поляков. Более того — в семье польской шляхты, в роду из которого вышло немало знатных гусар и воевод. А граф Ежи был как раз из такой семьи. Он моментально понял, куда клонит Збаражский — и холодная ярость поселилась в его душе. Эта ярость на шантажные намеки, на грязь, в которую его пытались затащить. Но он эту ярость — никак не показал, он просто принял решение.