Владимир Свержин - Сын погибели Страница 27

— Если вы будете делать то, что я скажу, вам представится превосходный шанс увидеть эту часовню. Да и не только ее. Если же нет, одному Господу известно, зачем он решил лишить вас жизни моими руками.

— Сарацинский пес, — прошипел настоятель.

— Ругань — оружие слабых. Впрочем, даже не оружие, а одна видимость его. Вы лишь думаете, что поражаете цель. Однако сарацинский пес я или нет — не важно. Вы знаете, я всегда держу слово, а потому сами решайте: будете послушны и живы, или же непокорны и мертвы. Третьего не дано!

Мысли Гуэдальфо ди Бенчи в это мгновение были совсем не благостны, будто расточились в дым последние годы служения Господу. Он вновь чувствовал себя воином, попавшим в руки коварного врага, и никакое ответное коварство не являлось предосудительным.

«Здесь и сейчас третьего и впрямь не дано, — думал он, — но все же обстоятельствам свойственно меняться… Кто знает, быть может, еще повезет обернуть все к лучшему. Большая часть людей Майорано по-прежнему в Парме, значит, он будет возвращаться туда, и удастся бежать, или хотя бы передать весточку…»

— Велик Господь дарящий, велик Господь, посылающий испытания верным сынам своим. Всевышнему известно, что каждый мой вздох, каждый час посвящен ему. И если на то воля Божья…

— А если без красивостей?

— Я повинуюсь.

— Эй, — прикрикнул барон ди Гуеско, — экипаж готов?

— Готов! — донеслось с дороги.

— Убираемся отсюда.

Остановившись у опушки леса, Анджело Майорано послал одного из людей в город за отрядом и, велев подать заготовленные вино и сладости, пересел в экипаж фра Гуэдальфо.

— Нам следует многое обсудить, святой отец. — Он опустил полог, создавая видимость уединения. — Угощайтесь и выслушайте меня со всем доступным вашему преподобию вниманием.

Не дождавшись ответа, дон Анджело печально вздохнул и, освободив руки Гуэдальфо, продолжил:

— Если смотреть здраво, то именно вы повинны в произошедших смертях. Никто из убитых той ночью или же сейчас не был моим врагом. Их смерть не принесла мне ни радости, ни прибыли, и от этого у меня на душе скверно. Очень скверно… Единственная, по сути, выгода — возможность говорить с вами вот так — mano a mano.[31] Но ведь, строго говоря, мне-то предписывалось указом Святейшего Папы сопровождать вас. И я намерен был сделать это, покуда вы, монсеньор, не пожелали, забыв о необходимости прощать должникам вашим, вспомнить о тех досадных недоразумениях меж нами, которые имели место много лет назад. И каких лет!.. Все изменилось. Вы стали прелатом, я — бароном. Я честно служу Его Святейшеству. Зачем надо было посылать человека к королю Обеих Сицилий? Зачем настоятелю храма Девы Марии понадобилось будить Анджело Майорано в бароне ди Гуеско? Как и тогда, когда вы, Гуэдальфо, вознамерились захватить груженный сокровищами корабль, так и сейчас — ваша низость привела к смертям невинных. Мне странно поучать в таких вопросах пастыря душ человеческих, но ведь это правда!

— Но вы не привели корабль в Палермо!

— Увы, он попал в шторм. Говорят, что нереиды — дочери морского короля, очень трепетно относятся к сокровищам… Едва прознав о том, что на корабле есть золото и драгоценности, они требуют себе долю. В нашем случае доля оказалась велика — сундуки пришлось выкинуть за борт, чтобы облегчить судно… Мы наскочили на мель, других вариантов спастись не было.

— Это ложь!

— Если б это была ложь, вряд ли я стал носиться по морям в поисках лучшей доли. Это правда. Но возвращаться с пустым кораблем и без вас к Роже д’Отвиллю было все равно что самому засунуть голову в петлю. Однако с тех пор я искупил свою вину перед ним — спас родственника короля — графа Квинталамонте! Я уверен, он может подтвердить это.

— Граф Квинталамонте убит два года назад в Святой Земле.

— Да нет же, этой весной я видел его в Херсонесе!

— Он убит, мне это доподлинно известно.

— Неужто самозванец? — скривился Анджело Майорано, со всей ясностью осознавая, что на этот раз мошенник обманул мошенника.

— Ладно, — процедил он, — пусть даже так. Я хочу говорить с вами о другом: нынче же мы отправляемся во Францию, как того желает Его Святейшество. Если вы вздумаете опять…

— Э-э-э… — послышалось откуда-то со стороны, — да это же экипаж фра Гуэдальфо!

— Ступайте, ступайте, — донесся в ответ крик одного из людей Майорано. — Он под охраной папской гвардии!

— А где же тогда наши люди?

— А нам какое дело? Капитан имеет приказ сопровождать святого отца, а вы проваливайте!

— Ну нет! Еще чего! Пусть сам преподобный Гуэдальфо прикажет нам…

— Ну, ты наглец!

— Монсеньор Бенчи, — прошептал Майорано, — вы же понимаете, что от вас требуется? И прошу вас, не делайте глупостей, если не хотите новых жертв.

Настоятель собора Девы Марии приподнял бархатный полог. Против восьми всадников папской гвардии на опушке красовалось без малого два десятка городских стражников. Святой отец был добрым христианином, но вместе с тем искушен в военном деле, а потому перевес сил сумел оценить моментально.

— Рубите их! — крикнул он и попытался выпрыгнуть из экипажа.

Анджело Майорано был столь же ревностным христианином, сколь и мусульманином, однако мало кто в Европе мог похвалиться таким же, как у него, богатым опытом скоротечных схваток. Он резко дернул пленника за сутану, и тот влетел обратно в повозку.

— Ты что вытворяешь, гаденыш! Прикажи им бросить оружие, или я убью тебя!

— Рубите! — исступленно хрипел Гуэдальфо Бенчи, силясь отбросить от себя противника.

— Недоносок! — нащупав подвернувшееся под руку яблоко, Анджело попытался затолкать его в рот старого врага. Тот извивался, не желая упускать, быть может, последний шанс.

Пол экипажа был мокрым и липким от пролившегося вина. Поскользнувшись, Майорано на миг ослабил захват. В ту же секунду пальцы настоятеля сомкнулись на горлышке тяжелой глиняной фляги, и он с размаху ударил, целя в голову пирата. Тот не успел понять, что произошло, но отреагировал мгновенно — небольшой разворот, фляга, едва зацепив ухо, скользнула по плечу, и короткий тычок костяшками пальцев в гортань в ответ. Гуэдальфо Бенчи дернулся, захрипел и обмяк, глаза его закатились в невидящем взгляде.

— Проклятие! — выругался ди Гуеско, хватаясь за меч, и тут же услышал поблизости топот копыт. Вызванный из Пармы отряд папской гвардии спешил исполнить приказ командира.

Ди Гуеско выскочил из экипажа, обнажая клинок:

— Убивайте! Никто не должен уйти!

По сути, эти слова были излишни: увидев собратьев, ведущих бой с превосходящими силами пармцев, гвардейцы без разговоров ввязались в схватку. Очень скоро все было кончено.

— Кто способен держаться на коне, в седла! — цедил сквозь зубы капитан папской гвардии. — Кто не может, молите Господа об отпущении грехов. Забирайте тела наших, сбросим их в реку…

— А этого? — спросил давешний лесник, исполнявший роль возницы.

— Этого… Покуда будут думать, что настоятель жив, мы легко отделаемся от погони. Пусть в возке поваляется, падаль. Всех проверили? Живых нет? Уходим!

Рыцарь в белом плаще с алым крестом медленно двинул коня на толпу:

— А ну, расступись!

Его спутники, обнажая мечи, тронулись следом. Такой незамысловатый прием чаще всего действовал безотказно: увидев непреклонно и мрачно надвигающихся всадников, крестьяне спешно бросались врассыпную. Но на этот раз случилось иначе: часть обычно мирных поселян действительно разбежалась по склонам холмов, но лишь затем, чтоб поднять недавно брошенное оружие, другие же сомкнулись вокруг Федюни, готовые рвать врага, подобно оскалившимся ирландским волкодавам.

— Отдайте мальчишку нам, и никто не пострадает! — продолжая наступать на окруживших Федюню крестьян, громогласно потребовал рыцарь и тут же вскинул щит — стрела, пущенная с противоположной стороны ложбины, ударила в него, едва не пробив. Стрелял не селянин, стрелял один из ратников лендлорда.

— Да как ты смеешь! — завопил тот, и этот крик будто взорвал обстановку тягостного ожидания.

Лучники бросились на своего господина, крестьяне — на рыцаря с алым крестом и его соратников.

— Ты что-нибудь понимаешь? — гремело в этот миг на канале закрытой связи. — Федюня-то, Федюня чего молчит? Вот черт, и рубить же ж не положено!

Какое-то время Камдил еще пытался отбиться, густо раздавая вокруг удары витой плетью, но многолюдная толпа, зверея от боли, с рычанием и стоном свалила боевого коня и, выдернув рыцаря из седла, потянула его к деревьям, растущим по склонам.

— Держись, Вальдар, я иду! — послышался на канале связи отчаянный крик Лиса. — Вот же ж дружаня, блин! Он что, не признал тебя, что ли?