Елена Хаецкая - Варшава и женщина Страница 27

В два часа ночи из дома по соседству с баррикадой вышла жилистая тетка лет пятидесяти, держа на весу большую горячую кастрюлю. За поясом у нее были ложки. Она поставила кастрюлю на землю, сняла крышку, окутавшись белым паром, и молвила:

– Похлебайте-ка…

Все шестеро мигом устроились вокруг кастрюли, разобрали ложки и начали, обжигаясь, есть. Ясь все время чувствовал плечом плечо одной из гимназисток. Тетка стояла перед ними и ждала свою кастрюлю.

Наконец улеглись спать вповалку, подстелив мешковину и кое-как укрывшись пиджаками.

Перед рассветом на их баррикаду пришли двое руководителей пролетарского отряда и с ними – отец Яся. Осмотрели работу, заговорили между собой, обсуждая наиболее вероятное направление немецкого удара. Вообще выходило так, будто Ясь с товарищами тут не при чем.

Мариан, со стоном зевнув, встал, зябко охлопал себя по бокам, потоптался, затем с дерзким видом закурил и осведомился как ни в чем не бывало:

– А что, пан Воеводский, дадим немцу по зубам?

Валерий хмуро поглядел на него и ответил:

– Как бы нам самим от немца не схлопотать, Марек…

Мариан склонил голову набок.

– А оружие выдадут?

Вмешался один из руководителей – судя по повадке, бывший на заводе мастером:

– Лет сколько?

– Шестнадцать, – сказал Мариан и гордо сплюнул сквозь зубы.

– Четырнадцать, – поправил Валерий. – Нет, Марек, думаю, оружия ты пока не получишь.

Остальные тоже зашевелились. Гимназистки захныкали, ворочаясь на земле.

– Товарищи! – обратился к ним бывший мастер. Он выждал, пока все очнутся от сна, и продолжал: – Варшава благодарит вас за прекрасный, самоотверженный труд. Впереди – бои. Мы надеемся отстоять город… – Он закашлялся и сипло завершил: – Идите домой. Каждый вносит свой вклад в общее дело. Вы свой уже внесли.

Ясь хотел было возразить, но отец махнул рукой и устало произнес:

– На сегодня все.

– Но!.. – взъелся Ясь.

– Скажи маме, что я вернусь. Ступай.

Отец казался чужим и неприятным. Ясь взял у Мариана папиросу и сунул в рот, желая позлить отца, но Валерий уже ушел.

– Пошли отсюда, – досадливо сказал Мариан. – Мы им нужны только деревья валить. За сопляков держат!..

На баррикаде остался только чужой тощий юноша. В свете наступающего утра было видно, что он старше троих друзей лет на шесть. И ему-то был обещан револьвер.

– Наплевать, – сказал Мариан. – Я знаю один гараж, там сейчас делают зажигалки – кидать в танки. Идем?

Ярослав явился домой сразу после полудня восьмого сентября, на брюках – устрашающие бензиновые пятна, сам очень грязный и пошатывающийся. Мама велела ему умыться, немедленно поесть супа с клецками и ложиться в постель. Так он и поступил. Мама отошла к окну и опустила шторы, а когда обернулась, сын уже спал и для него война на время прекратилась.

К вечеру от юго-западных предместий непрерывно загрохотали орудия. Ясь проснулся, сел в постели, не понимая, почему гремит. Потом вдруг разом вспомнил о войне, немцах, поморгал в полутемной комнате и закричал:

– Мама! Танки!

– Я знаю, – отозвалась мама, входя. – Отдохнул? Я чай согрела.

– Отец вернулся? – спросил Ясь, выбираясь из-под одеяла.

– Нет, – сказала мама.

Гремело до ночи, потом стихло. Спать не хотелось. Ясь рассказывал маме и соседке пани Ирене о строительстве баррикад и противотанковых заграждений. В час ночи вернулся Валерий, черный и бешено злой. Мама бесстрашно обхватила его за шею руками. Отец опустил лицо в мамины волосы, взбитые в прическу. Мама вообще сделалась в эти дни мягкая и грустная, не бранилась, не жаловалась – только вздыхала иногда. Пани Ирена глядела на Валерия широко раскрытыми глазами, как на страшного незнакомца.

Потом мама взяла отца за руку и усадила за стол. Валерий Воеводский выпил чай, сказал, что немца пока отбросили, упал головой на скатерть и громко, неприятно захрапел.

Утром девятого со стороны Мокотова, Воли и Охоты опять донесся гром. Слышно было, как бухают орудия, раздельно трещат пулеметы. Отец, выспавшись, снова ушел, стараясь не замечать скорбных маминых взглядов. Ясь побежал к Станеку, надеясь застать у него дядю Яна – авось тот окажется поразговорчивее.

Дяди Яна там не обнаружилось, зато наблюдался во всей красе Мариан Баркевич, собственной персоной. Он восседал в кресле, небрежно закинув ногу на ногу, и повествовал о подвигах польской армии, варшавского гарнизона, пролетарских бригад и своих собственных. Все это он пережил лично и знал доподлинно, ибо успел побывать в Мокотове, пока Ясь и другие младшие на полгода товарищи отсыпались у себя дома.

Немец отброшен. (Канонада действительно к середине дня смолкла). Танки не смогли преодолеть густую сеть баррикад, противотанковых рвов и минных полей. А между тем к Варшаве стекаются польские отряды, временно потерпевшие поражение к западу от столицы. Есть даже кавалерия. Лично он, Мариан, вступит в кавалерийскую часть. Он уже успел переговорить об этом с одним подпоручиком.

Станек жгуче завидовал Мариану, но более трезвомыслящий Ясь позволил себе усомниться:

– Тебя не примут.

– Сейчас это просто, – отмахнулся Мариан. – Самое обычное дело. Даже документов не спросят. Я по линии добровольцев.

Однако никуда Мариану вступить не довелось. К ночи десятого сентября отец Марека, инженер Баркевич, добрался наконец до Варшавы (война застала его в Познани, где он находился в служебной командировке). Твердой рукою инженер Баркевич вздул подростка-сына за излишнюю самодеятельность, воспретил ему впредь соваться в район боевых действий, а в довершение самоуправства бессовестно прикарманил мариановы папиросы.

Все произошло как-то очень быстро. Жизнь изменилась мгновенно, сделалась зыбкой, неопределенной. Именно неопределенность поначалу позволяла обманываться насчет того, что скоро все это безобразие закончится и снова наступит прежнее приволье. Но становилось все хуже и хуже. Начались обстрелы. С юго-западных окраин непрерывно грохотали орудия. До сих пор никто из знакомых Ясю людей никак не пострадал от войны – не был убит или ранен и не лишился дома – однако сама война доставляла множество неудобств. Никто не ждал от Ярослава эффектных подвигов. Вместо этого мама каждый день отправляла его за продуктами, и Ясь всякий раз с тоской и ужасом погружался в многочасовое стояние в очереди.

Каждая очередь, как он заметил, имела свое лицо, всегда ярко выраженное, как маска клоуна. Не раз, особенно поначалу, случалось ему оказаться в очереди-патриотке. Тогда вокруг превозносили польскую армию, наперебой сыпали цифрами, щеголяли осведомленностью насчет того, где сейчас Гитлер и где такие-то и такие-то польские генералы и что у них на уме.

– Между прочим, вчера Гитлер лично прибыл под Варшаву.

– Будь он проклят!

– Совершенно с вами согласен, пан.

– Вы уверены, что он здесь?

– А почему, как вы думаете, сегодня так бомбили? Лично его распоряжение!

– На что он рассчитывает, этот кровопийца? Неужели он действительно предполагает взять город?

– Он скорее сотрет Варшаву с лица земли, чем увидит ее побежденной! Таково мое мнение, пан!

Ясь соглашался всей душою. Стоять в очереди-патриотке было волнительно и сладостно, почти как бежать в атаку, и Ясь приносил домой кулек пшена или гречки с таким чувством, словно вернулся с боевых позиций. Пока мама варила кашу, он расхаживал по кухне и добросовестно пересказывал услышанное. Намекал также, что сведения получил «от одного офицера», с которым «разговорился случайно». Так казалось весомее.

Но чем дольше Варшава находилась в осаде, тем чаще стали попадаться очереди-трусихи. В таких задавали тон женщины средних лет с кислыми лицами и ухватками лавочниц. Каждая из них представляла собою ослабленную версию тетки Тенардье, описанной Виктором Гюго в «Мизераблях» и определенной им как «жеманный людоед».

Эти были осведомлены о происходящем по-своему.

– А вы знаете, что существует секретная директива самого Гитлера уничтожить население Варшавы особым ядом, а когда мы все умрем, отдать город русским?

– Что вы говорите!

– Чистая правда! Об этом все сказано в пакте Молотова-Риббентропа. Нас предали, а мы тут еще церемонимся!

– Ах, матка боз-з… – шипела, тряся щеками, соседка Ярослава, и он ежился, когда ее вздохи обдавали ему шею. – Совсем ведь мальчик, ему-то за что…

Осознав, что жалеют его, Ясь ощутил осатанение во всем теле. Но вдруг, к великой его радости, начался обстрел. Очередь заметно поредела. Однако лавочницы, как ни надеялся Ясь, никуда не сбежали. Упорные, бесстрашные, они даже Гитлеру не позволили бы вклиниться между собою и своим добром.

Чем дольше шла война, тем чаще встречались очереди-паникерши. Эти бесконечные очереди съедали у Ярослава весь день. Отправлять маму часами стоять среди ядовитых, разъедающих сплетен и всеобщего остервенения было немыслимо. Отец больше недели уже не появлялся дома – был занят делом: стрелял в немцев. Словом, забота о продовольствии целиком и полностью легла на плечи Ярослава.