Ц-5 (СИ) - Большаков Валерий Петрович Страница 27

— Ничего! — ослепительно улыбнулась Рита. — Есть у меня одна идейка. Задержатся, как миленькие!

— Девчонки! — донесся голос Сосницкого. — Чай стынет!

— Идем! — громко отозвалась Сулима, и сказала Свете приглушенно: — Завтра с Машкой приходи. И… Да, я еще Тимошу позову и Альку, а то обидятся!

Воскресенье, 29 февраля. Позднее утро

Первомайск, улица Революции

Длинный ключ от гаража подошел. Он гладко, жирно провернулся в скважине, и тяжелая дверь дрогнула, приоткрываясь.

— Заходим, быстро! — Рита пропустила девчонок внутрь, огляделась и вошла последней, задвинув грюкнувший засов.

— Ой, темно… Да где же… — возня во мраке закончилась щелчком. Под низким потолком вспыхнули лампы, освещая сырой пол, выложенный керамической плиткой, и дощатые стеллажи, забитые ломаными телевизорами, радиолами, осциллографами…

Напротив полок чернела «буржуйка», кое-где меченная ржавыми потеками, а впереди светлел проем в крошечную мастерскую — зарешеченное окошко впускало солнечные лучи. Они отражались от верстака со старой пишмашинкой, от фотоувеличителя, от перекошенного, развалистого кресла…

— Это и есть Мишина «тайная комната»? — шепотом спросила Тимоша.

— Она самая, — улыбнулась Рита, чувствуя себя хозяйкой — по доверенности.

— Ой, настоящий «Ундервуд»! — восхитилась Альбина. — Надо же…

— Девчонки, девчонки! — воззвала Маша. — А давайте печку растопим? А то зябко как-то…

— Давайте! — согласилась Сулима, оглядывая «тайную комнату».

Светлана запихала в зев «буржуйки» скрученные газеты, уложила щепки, а Маша чиркнула спичкой. Огонек живо побежал по бумаге, черня ее белизну, пыхнул, охватывая трепещущими языками растопку.

— Закрой, а то дыму напустишь…

Дверца с визгом вошла в чугунные пазы. Пламя затрещало, загудело, требуя продолжения банкета. Света подбросила дошечек, уложила пару поленьев и сыпанула полсовка угля.

— Нашла! — воскликнула Рита.

— Что, что? — подскочила Маша. — Где?

Сулима уложила набок тяжелый табурет с толстыми точеными ножками, и открутила одну из них.

— Ой, тайни-ик…

Высверленная в ножке полость хранила тоненькую стопку листов писчей бумаги, свернутых в трубочку.

— Куда? — Сулима шлепнула Альбину по руке. — Пальцами нельзя! Отпечатки останутся. Перчатки где?

— Ой, сейчас…

Волны тепла потихоньку выдавливали знобкую сырость из гаража, унося в трубу, и Рита скинула пальто, найдя ему место на вешалке.

— Письмо — вот оно. И конверт есть. Я, знаете, что придумала? Мы напишем адрес все вместе, по очереди! Каждая пусть впишет по букве, и ни один графолог не разгадает, чей почерк!

— Точно, точно! — загорелась Маша энтузиазмом. — А на какой адрес?

— Московский, — ровным голосом проговорила Сулима. — Юрия Владимировича Андропова.

— Ой… — шепнула Ефимова, впечатляясь.

— Нет, ну какая же я тупая… — огорченно вздохнула Тимоша. — Я только сейчас все поняла! Мы отошлем письмо — и в КГБ решат, что Миша вернулся? Так?

— Именно! — шлепнула ладошами Рита. Шлепок в хирургических перчатках прозвучал глухо. — Ну, что они там решат, не знаю, но Маринкина группа обязательно должна остаться!

— И слежка, и письмо… — покивала Светлана. — Да, это сработает.

— Пишем адрес!

— Ой, а почитать? — заныла Ефимова.

— А не боишься? — вкрадчиво спросила Сулима.

— Боюсь! И все равно…

— Ладно уж… — Рита развернула лист, пробегая глазами по строчкам и столбцам. — А тут сплошь цифры!

Кто-то из девчонок выдохнул:

— Шифр!

— Пишем адрес!

— По очереди! По очереди!

— Ой, а письмо кому в ящик бросать?

— Может, ты? Тут целый ящик с париками! Блондинкой хочешь?

— Нет, я! Нет, я!

— Вельми понеже… Девчонки, давайте по жребию!

— Ой, давайте!

— Пишем!

Пятеро граций склонились над верстаком, старательно, строго по очереди, выписывая буквы: «г. Москва, ул. Дзержинского, 2…»

Пятница, 5 марта. Ближе к обеду

ГДР, Варнемюнде

— Данке, — церемонно сказал я пышнотелой продавщице, принимая хрусткий бумажный пакет. Колбаски со шпикачками пахли одуряюще.

«Консум» — магазин кооперативный, здесь всё дороже, чем в государственных «ХО»,[1]зато — выбор. И очередей нет.

За десять дней «каникул» я вполне освоился. Обошел весь Варнемюнде, от канала Альтер Стром до отеля и дальше, по Паркштрассе. Бродил, дышал целебным воздухом, думал.

С утра гулял по променаду: с одного боку — море клокочет, с другого — виллочки выстроились в рядок. Хотя вся эта немецкая упорядоченность бытия начинала приедаться — мой непутевый организм требовал действия и кантовал вопрос: «А не пора ли домой?»

Вернулся я в «Нептун» слегка на взводе. Включил телик, а там, по DDR TV-1, пресс-конференция! Прямая трансляция из Кремля. «Малое Политбюро» до того перестроилось, что созвало целый батальон гиен пера и аллигаторов эфира — подвести итоги съезда urbi et orbi. Наши, с Центрального телевидения, потерялись среди всех этих Би-Би-Си, Эй-Би-Си, Эн-Эйч-Кей, А-Эр-Дэ…

— Ну вы, блин, даете, — я малость ошалел от подобной эволюции.

На большом подиуме сидели в рядок Суслов, Устинов, Громыко, Косыгин, Брежнев. Михаил Андреевич, навалившись на мягкий подлокотник кресла, что-то рассказывал Леониду Ильичу, а тот кивал с умным видом — эту сценку, почти невозможную для советского телевидения, показали крупным планом.

Ведущий глянул на генсека с легким испугом, и тот величественно кивнул. Микрофон достался сухопарой даме с крашеными волосами.

— Газета «Фигаро», — энергично объявила дама, и затянула, часто ставя ударение на последний слог: — Господин Брежнев, на съезде принято решение о ликвидации республиканских Верховных Советов и Советов Министров. Означает ли это, что КПСС опасается выхода национальных окраин из состава СССР?

Леонид Ильич белозубо улыбнулся.

— Мадам, у нас одна страна и один народ, советский народ. Зачем же нам пятнадцать парламентов и пятнадцать правительств? Вот здесь, в Кремле, работает Верховный Совет СССР и Совет Министров — их вполне достаточно. Более того, мы изменим статус братских республик — они станут автономными. Мы сделаем всё, чтобы сохранить самобытную культуру той же Украинской АССР, или Казахской АССР, или Эстонской АССР, но не позволим культивировать национализм. Зачем нам пятнадцать языков? Хватит и одного русского, его знают все.

— Йеш! — воскликнул я, жуя сосиску, не отрываясь от экрана.

— «Нью-Йорк таймс»! — подскочил хиппующий корреспондент. — Не означает ли это, что Советский Союз возвращается к имперским порядкам? В частности, к русскому шовинизму?

Генсек улыбнулся неласково.

— Пока ваша страна истребляла индейцев, — сказал он внушительно, — наши мужики женились на туземках — по любви и согласию. Процитирую лгунам-антисоветчикам горький анекдот: «Русские варвары врывались в аулы, кишлаки и стойбища, оставляя после себя лишь школы, библиотеки, больницы, театры, дороги, детсады…» Передайте микрофон… Нет-нет, рядом… Да.

Маленькая большеглазая девушка взволнованно пропищала:

— «Юманите»! Наши читатели с пониманием встретили отказ КПСС от финансовой поддержки ФКП, других партий и революционных движений. Но они также высказывают опасения, что переход советских заводов к рынку подорвет социализм!

— Я бы дал слово Алексею Николаевичу.

Косыгин кивнул, и перекосился, клонясь к микрофонам.

— Не подорвет, — сказал он серьезно. — Всё производство останется в общенародной собственности, а управляющее звено предприятий будет назначаться государственными органами. И именно госорганы зададут своим назначенцам целевые параметры. А это, прежде всего, экономическая эффективность. Ну, и плюс еще пару показателей, отражающих общественные интересы.

— Йес… — заурчал я, глотнув «Клуб-колы».

Осторожный стук подействовал на меня, как выстрел. С гулко бьющимся сердцем, на цыпочках, я подбежал к двери, отдышался маленько, и щелкнул задвижкой.