Александр Чернов - Одиссея Варяга Страница 28

– Так, кто еще из мичманов что хочет сказать или перейдем к лейтенантам? Мичман Балк? Василий Александрович? Каковы ваши соображения?

– Господа, если разрешите… У меня, помнится, дядя, не все в семье морские офицеры были, воевал в Чечне, против Шамиля. И однажды его разведывательный отряд в горах зажали так, что всем уйти было ну никак не возможно, а донести, в каком именно ауле скрывались главные силы горцев и куда они направляются, было необходимо, причем срочно…

В голове Руднева пронесся рой мыслей, с общим лейтмотивом "Идиот! Какая война в Чечне?!?! Прокололся, теперь его придется списывать на берег как психа! Ну что бы тебе не помолчать, крыса сухопутная, со своей Чечней?!! Еще сейчас старпома назови брателлой, как меня вчера и все, пропал…". Он судорожно начал оглядываться по сторонам, но к его удивлению офицеры внимательно слушали Балка, не проявляя никаких признаков удивления или непонимания… "Идиот, воистину идиот! Но только не Балк, а я. Ведь Россия и в XIX-ом веке воевала в Чечне! И Шамиль – не наш одноногий гроза роддомов, а настоящий, был именно в конце XIX-го века! Все это уже было…", – отлегло от Карпышевской половины сердца Руднева, – "Но к чему он это?".

– Так вот, ему тогда пришлось оставить на небольшом перевале две трети отряда, вместе с хорунжим и почти всеми патронами. Из них живыми не вернулся никто. Но зато всю банду потом на выходе из ущелья ждал полк с двумя батареями, и одним залпом картечью выбили более половины, а остальных посшибало с лошадей в давке… Никто не ушел, пленных тогда уже ни мы, ни они не брали…

Я к чему эту сухопутную историю вспомнил. Он мне это рассказал всего один раз, первый и последний, когда я уходил в море в первый раз офицером, а не гардемарином. И повторил тогда, "иногда мужество офицера в том, чтобы принести необходимую жертву, и поступиться всем, даже приказом, и даже своим добрым именем, ради общей победы". Он до сих пор простить себе не может, что не он тогда на перевале остался. Но хорунжий ему тогда сказал, – "Ваше благородие, мне просто не поверит никто, и ляжете вы тут зря, а разбойники эти в долину, за Терек уйдут и вырежут один Бог знает сколько наших деревень. Так что давай ты лучше в штаб, а я уж тут. Каждый должен делать свое дело". И смотрели на него многие косо – как же, пятерых оставил, а сам с одним раненым ушел…

Но поступи он строго по законам чести, что бы было? Нет гарантий, что хорунжия бы ночью к генералу вообще пустили бы. Не обязательно бы ЕМУ, хорунжию, а не поручику, поверили бы настолько, чтобы среди ночи поднимать полк с артиллерией и по ущельям, ломая ноги лошадям и людям, тащиться два десятка верст. А потом еще хорунжия бы козлом отпущения и сделали, за его, дядьки, гибель зряшную, и что банда ушла. Если нам наша псевдогибель и правда поможет захватить для России два новейших броненосных крейсера, то я готов принеси в жертву слезы моей матери, невестой пока не обзавелся… Хотя и не хотелось бы, но НАДО.

А по существу возражений господ графа Нирода и Эйлера – штаб все одно нами никак руководить не может, пока во Владивосток не придем. А купцы по дороге… Так нас же никто не заставляет идти под русским флагом? На купцах не настолько разбираются в силуэтах, что бы отличить "Варяг" от японца. Ну и не будем без нужды сближаться лишний раз… А узнают – придется им с нами идти, вокруг Японии.

"Не ожидал от этого Василия такой поддержки, господа офицеры-то призадумались, точка зрения уж больно неординарная, по крайней мере, для этого века. Странно, вчера как послушаешь этого Балка – бандюк бандюком. А сейчас – офицер и джентльмен, у меня у самого похуже получается. Это он вчера со мной дурковал или за сутки так духом эпохи проникся? Не человек – загадка, надо бы разобраться" – успокоился Руднев.

– Ну, господа офицеры, перейдем к лейтенантам? Да, господин артиллерийских дел мастер, чем вы порадуете?

– У меня одно сомнение, Всеволод Федорович, – не обращая внимания на подколку Руднева, задумчиво произнес Зарубаев, – Ну, прикинемся мы мертвыми, ну поднимем что Юнион Джек,35 что Веселый Роджер,36 все одно – первый же пароход, который сообщит в порту, что ему попался четырехтрубный крейсер в шаровой раскраске, наше инкогнито пустит псу под хвост с вероятностью 50 %. Ну не так много в этих водах четырехтрубников, а с нашей окраской вообще раз-два и обчелся. И все, что характерно, русские. Имеет ли такая затея смысл?

– Вот это уже то, что я называю возражением по существу дела. А, как вы думаете, друг мой, что будет, если этот капитан сообщит, что видел пятитрубный крейсер с парой орудийных башен в окраске британского флота?

– Ему никто не поверит, единственный пятитрубник в этих водах – "Аскольд", башен у него отродясь не было, да и окраска наша… И где вы возьмете этот фантом?

– Вот именно, что не поверят. А через неделю будут поступать уже сообщения о четырех- или даже трехтрубном крейсере с башнями. А откуда взяться фантому, спрашиваете? Из "Варяга" сделаем. Сначала поставим на недельку фальшивую трубу, а потом уберем ее и наоборот, поврежденную трубу обернем парусиной заодно со второй, издалека сойдем за трехтрубник. То же с башнями – деревянный каркас и парусина. И опять перекрасимся, под японца или немца. Маскировка, однако…

Следующий час прошел в отработке деталей, спорах, но вопрос об этичности фальшивого утопления крейсера никто из офицеров больше не поднимал, по крайней мере, вслух.

На выходе из кают-компании Руднев подошел к Балку, и в полголоса произнес:

– Спасибо за помощь, Василий, классно ты про хорунжия придумал. Но ты уж предупреждай в следующий раз, а то как ты про Чечню начал, меня чуть Кондратий не хватил!

– Насчет помощи – всегда пожалуйста, одно дело делаем. Я России присягал в свое время, и рад буду этой присяге быть верен по настоящему здесь. Родина, она всегда одна. А то что время и начальство другие, это все… архитектура. Сути не меняет.

А вот про выдумал… Не такая у меня хорошая фантазия, Всеволод Федорович. Замени хорунжия на сержанта, лошадей на БТРы, девятнадцатый век на двадцатый, и все тебе будет ясно… Да и еще – извини за мой вчерашний тон. Сам не мог понять, что на меня нашло, как дешевый гопник выпендривался. А потом допетрил – тестостерон в голову ударил! Помолодеть на тридцать лет, это еще тот опыт…

– Да ладно, проехали, но вы что, правда в Чечне картечью духов валили?

– Картечь или АГС37 с пулеметами в упор, какая разница? Главная, что идею принесения необходимой жертвы для общего дела твои офицеры поняли. Ну а то, что мне, чтобы генерал приказ полку на выдвижение дал и не отменил его раньше времени, пришлось этого пузана час на мушке держать и дверь в его спальне забаррикадировать, чтоб его холуи не вмешивались – это твоим офицерам знать не надо. Не поймут, тут не то время…

– А потом что было?

– Потом, потом… Суп с котом. Ему Героя России, а меня турнули со службы за "психическую неуравновешенность". Ничего интересного, короче…

– Извини, Василий Александрович… Это по нашему… По бразильски!

Тем временем "Варяг" оставляя за кормой редкие дождевые облака ползущие с юга, продолжал свой неспешный бег в сторону Шанхая. Еще через час младший из докторов был отправлен своим старшим коллегой спать, причем именно отправлен, под угрозой пожаловаться командиру. Младший лекарь Банщиков по человечески не спал уже двое суток, так, пару часов урывками. И его более мудрый коллега решил, что состояние доктора начинает представлять опасность для пациентов. Поэтому невзирая на возражения, типа "а как насчет вас самого неспавши", отослал молодого спать, пообещав, правда, разбудить его через четыре часа и залечь самому.

Добравшемуся до своей каюты доктору уже не хватило сил на то, чтобы нормально раздеться, и уснул он в брюках и рубашке. Однако через два часа беспокойного сна молодой доктор почему-то проснулся и, не одевая сюртука и ботинок, рванулся на верхнюю палубу. Побегав по ней под изумленными взглядами палубных матросов, ремонтировавших катер, взад-вперед пару минут, Банщиков рванул в сторону каюты капитана.

Мысли Руднева, сидевшего перед пустым листком бумаги в попытках выдавить из себя хоть какие-то дополнительные воспоминания о графике перегона "Ниссина" с "Кассугой" были бесцеремонно прерваны громким и каким-то суматошным стуком в дверь.

– Кто там! Что за пожар? Японцы?

– Петрович, Петрович, милый, это я…

– Вадик?!? Ну все, песец к тебе пришел, осел!

– …Вот так вот меня сюда отец с ассистентом и отправили… Солярки у них хватит еще на одно перемещение, на два никак. Так что на твой вопрос насчет пришельцев – еще одного можем ждать, но кого в кого и когда именно, не знаю.

Во время рассказа доктор Банщиков, ака Вадик, промакивал салфеткой рассеченный лоб – тест со стаканом он, как и было предсказано Петровичем, бездарно провалил. Кроме того, он прижимал холодную серебряную ложку к свежему синяку под правым глазом, следы горячей встречи двух давних друзей.