Юрий Корчевский - Заградотряд времени Страница 28

Снова вошли санитары, понесли меня в операционную. В кино я видел, как она выглядит: белые кафельные стены, операционная лампа. А здесь — обычная комната, стол и инструменты в лотке на тумбочке.

Меня привязали ремнями к столу.

— Выпьешь?

— Я?

— Ты, ты. Наркоза нету. Хочешь, глотни спирта.

— Мутит меня.

— Значит — под крикаином. — Врач коротко хохотнул.

Ногу полоснуло болью. Я застонал.

— Терпи, боец.

Звякали инструменты. Когда же кончится эта пытка? Больно!!

— Держи, боец.

Врач вложил мне в руку кусок рваного железа:

— Осколок из ноги, полюбуйся.

Я скосил глаза на ладонь — через стоявшие в них слезы осколок выглядел неясным красно-черным пятном. Теплым и тяжелым…

Потом на кожу головы стали накладывать швы. Острая кривая игла раз за разом вонзалась в неподатливую кожу, я громко стонал, собирая уходящие силы, чтобы не потерять сознание — не дай Бог никому испытать подобную экзекуцию вживую! По брякнувшим на поднос инструментам понял — вроде бы конец моим мучениям. Перебинтовали голову и ногу.

— Все, уносите. Следующего давайте.

Санитары сгрузили меня на носилки и занесли в большое помещение. Наверное, раньше здесь спортзал был — у одной стены желтела шведская стенка. Меня переложили на матрас на полу, и я отключился.

Пришел в себя уже к вечеру. Понял это по темным окнам. Во рту все пересохло, язык — как наждак. Я попытался повернуться на бок — спина совсем затекла и вскрикнул от острой боли в ноге. То, как меня оперировали, я еще помнил, но как попал сюда, в госпиталь, не представляю — полный провал памяти, просто черное пятно.

Подошла медсестра, пощупала лоб:

— Жара нет. Пить хочешь?

Я слегка кивнул. Сестричка приподняла мою голову и поднесла к губам кружку с водой. Я напился. Боже, какое удовольствие — попить простой воды!

— Судно подать?

Я вначале и не сообразил, а когда понял вопрос, замотал головой:

— Не надо. Сестра, я где?

— В госпитале, миленький, в Вязьме. Лежи, набирайся сил.

Дня через два голова перестала кружиться и болеть. Я даже присаживался на матрасе, опираясь спиной о стену. В большом зале лежало, наверное, около сотни раненых. Сновали медсестры, делая уколы и раздавая таблетки. Ходили с носилками санитары, приносили вновь поступивших и уносили умерших. Я заметил, что умирали почему-то чаще всего ночью, и утром санитары, делая обход зала, выносили, прикрыв простыней, одного-двух-трех умерших. Столько смертей и страданий сразу, вот здесь, совсем рядом, я еще не видел. Но и чувства страха, брезгливости не было. Коли есть раненые, будут и умершие. Есть жизнь и есть смерть, как печальный, но неминуемый итог жизни.

Молодой организм быстро восстанавливался. Я ел, много спал, понемногу двигался. На пятый день уже ковылял, хватаясь за стену.

На шестой день город подвергся бомбардировке. Тяжело груженные бомбовозы Люфтваффе низко кружили над городом и сбрасывали бомбы. Они рвались рядом, но в госпиталь не попала ни одна. Наверное, у гитлеровских летчиков были цели поважнее.

А следующим днем забегали медсестры и санитары, стали выносить всех лежачих. Среди раненых пронесся слух об эвакуации. Дошла очередь и до меня. Вещей у меня не было, следовательно, и собирать нечего. Один из санитаров поддержал меня справа — со стороны раненой ноги, и мы направились к выходу.

Доскакал я до грузовика. Санитар подтолкнул меня, и я оказался в кузове. Грузовик тронулся. Со мной вместе ехали «ходячие» — то есть те, кто уже мог как-то передвигаться.

Мы глазели по сторонам, видели следы от бомбежек — сгоревшие и разрушенные здания. А некоторые улицы, в основном с частными домами, были на удивление целы.

Добрались до железнодорожного вокзала. На первом пути стоял санитарный поезд — зеленый, с большими красными крестами по бокам. Носилочных больных и раненых погрузили раньше, грузовик задним бортом подогнали к двери вагона, и санитары помогли нам перебраться внутрь. По сравнению с госпиталем — чистота и порядок. Постели чистые, даже занавески на окнах. Я уже отвык от такой «роскоши». Вроде все обыденно, если не сказать — скудновато, а вот обрадовался этому скромному уюту.

Нижние полки занимали раненые потяжелее, и мне отвели верхнюю, куда я с большим трудом взгромоздился. В вагоне сразу запахло табачным дымком, кровью, лекарствами.

Паровоз дал гудок, и перрон за окном поплыл назад. Рядом с нами, на соседнем пути, стояли платформы с пушками под брезентовыми чехлами. На нескольких платформах маячили часовые с винтовками. Они с любопытством смотрели на санитарный поезд.

По проходу прошла молоденькая медсестра:

— Слава богу, выбрались из Вязьмы без бомбежки. Ни у кого кровотечение не открылось?

Кто-то, дальше по вагону, громко застонал. Поправив сумку на плече, медсестра поспешила к раненому.

Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, вагон раскачивало, и как-то быстро раненые позасыпали. Задремал и я.

Проснулись уже затемно от резкого толчка. Тишину вагона взорвали тревожные свистки паровоза. Поезд тормозил, скрипя тормозами, причем резко. Раненые заматерились, несколько человек упали с полок.

— Чего там машинист так тормозит?! Не дрова везет!

Через несколько минут впереди грохнуло.

— Бомба-двухсотка, — уверенно пробасил с верхней полки один из раненых. Свесившись, он безуспешно пытался разглядеть что-нибудь в темени окна.

— Не, цэ гаубычный снаряд, — возразил другой.

Впереди громыхнуло еще два раза. Поезд дернулся вперед, проехал метров пятьсот, встал опять. Хрустя галькой, по насыпи пробежали вперед несколько военных. Все с тревогой прислушивались. Неизвестность угнетала больше всего. Если авианалет, так моторов не слышно. Что происходит? Может, немцы прорвались? На полках беспомощные раненые, оружия нет ни у кого. Да одного немецкого автоматчика хватит, чтобы перестрелять всех нас. Я лично сомневался, что красные кресты на бортах вагона удержат немцев от расправы.

Какой-то командир из раненых закричал:

— Сестра! Верните мне мой пистолет!

Через несколько минут военные вернулись, что-то на ходу обсуждая — слов я не разобрал.

Понемногу тревога и шум улеглись. Поезд дернулся и медленно поехал, постепенно набирая скорость.

Утром мы остановились на какой-то станции. Все прильнули к стеклам окон. Небольшой поселок был цел, по перрону бродили люди с узлами и чемоданами — правдами и неправдами они пытались попасть в вагоны нашего поезда. У каждой двери стоял солдат с винтовкой, отгоняя напиравших людей.

— Отойди, тетка, не положено, раненых везем.

— Да я в тамбуре постою.

— Отойди!

Нас по боковому пути обошел поезд с теплушками и платформами, на которых стояли ящики со станками и оборудованием. И сразу следом — еще один такой состав. «Заводы в тыл эвакуируют», — догадался я. Потом по этому же пути прошел встречный поезд. В открытые двери теплушки видны были бойцы в новеньком обмундировании.

— На фронт везут, — вздохнули рядом.

Стоянка закончилась, поезд дернулся, мимо проплыл вокзал. Потом поезд еще не раз останавливался и снова двигался.

Прибыли на какую-то станцию. Состав поставили на первый путь и стали выносить раненых на перрон.

— Так это же Можайск, я здесь до войны бывал, — узнал станцию кто-то из раненых.

Нас перевезли в госпиталь, занимавший бывшее здание школы. В палатах даже остались на стенах портреты великих ученых и школьные доски. Правда, сам госпиталь уже был поцивильнее прежнего. В палатах, бывших классах, стояли разномастные железные кровати. Тесно — по проходам лишь бочком протиснуться можно. Простыни чистые, кормежка повкуснее — не на полевой кухне приготовлена. Даже помыться удалось. Во внутреннем дворе, сзади госпиталя, стояла большая брезентовая палатка с дымящейся трубой — работал походный водонагреватель. «Ходячие» помылись. Пусть из тазиков, но вода горячая и мыло есть. А то бы еще немного, и вши завелись. Совсем хорошо стало. Голова не беспокоила, но нога побаливала, особенно если походить. Однако я все равно старался ходить, превозмогая боль, — ногу надо было разрабатывать, и мне не хотелось прихрамывать.

Прошла неделя. Я перезнакомился со всеми ранеными в своей палате и палатах второго этажа. Выздоравливающие заигрывали с медсестричками, впрочем, безответно, как я заметил.

В двенадцать часов все собирались у тарелки громкоговорителя, чтобы прослушать сводки с фронтов. К нашему всеобщему огорчению новости из Москвы не радовали. Почти на всех фронтах «…идут тяжелые бои…» И ведь как новости-то подают: «Наши войска упорно обороняют…» — называется населенный пункт. А на следующий день звучит уже другой город, который находится восточнее вчерашнего. Называли, конечно, оставленные города, но это если они были большие — вроде Харькова, Минска или Смоленска.