Михаил Ахманов - Окно в Европу Страница 28

Юний Лепид улыбнулся и закурил новую сигару. В кольцах дыма перед ним маячило видение: бронированные машины, стволы орудий, ровные шеренги воинов, каски, штыки, золотые орлы на вознесенных вверх древках… Сила, непобедимая сила!

Легионы стояли уже на венгерской границе.

ХОРОМЫ НЕЖАНЫ

На заднем дворе бобыль Кирьяк колол дрова. Вообще-то Хайло этим сам занимался, и дров в сарае было предостаточно, но Нежана сказала: пусть потрудится Кирьяк. Обычно он кормился с Торжища – где воз разгрузит, где поднесет мешки с зерном, или за лошадьми присмотрит, или что другое; день поработает, два сыт и пьян. Много ему не надо – первача чекушка да хлеба краюшка. Но в нынешние скудные времена с работой было напряженно, а с брагой и хлебом еще тяжелей. Бобыль поскучнел и отощал, и Нежана решила, что надо его подкормить, но не за так – все же сосед не нищета убогая, а крепкий мужик, хоть алкаш и бездельник. Пусть наколет дров, в поленницу сложит, и будет ему за труды четвертак или даже половина куны, смотря по старанию.

Кирьяк колол дрова с утра, и к полудню Нежана вынесла ему кружку кваса с пирожком. В тот день она пироги пекла, благо мука еще оставалась, и были лук, яйца от кур да грибы. Чуя вкусный запах, Кирьяк размахивал топором со всей охотой, крякал от усердия, и поленница уже доросла ему до пояса. Приняв кружку, он отпил половину, закусил пирогом и молвил:

– Добрый у тебя пирог, хозяйка. Так стряпаешь или к случаю?

– К случаю, – сказала Нежана. – Мой гостей звал.

– А сам где?

– Службу справляет в Зимнем.

– А случай с чего?

Нежана гордо подбоченилась.

– Сотник он теперь! Утвердили в чине, раз исполнил дело и настоящего ребе привез! Потому и пироги, и квас, и брага! У них, у вояк наших, чин обмывать положено.

– А ребе ваш что делает? – любопытничая, спросил Кирьяк. Настоящего иудейского ребе он еще не видел.

– Молится и размышляет в своей горенке, – ответила Нежана. – Днями ему к государю идти, речи мудрые держать. Ты ему не мешай.

– Я что… я тут, при дровах… – Бобыль доел пирог, выпил квас и вспомнил, что главный вопрос еще не задан. – Гости, значит, будут… А я зван, хозяйка?

– Как же без тебя, сосед! Дров наколешь, накидаешь поленницу, а там мой придет с гостями, и пожалуйте к столу. Только ты мне помоги пироги и кувшины таскать. Во дворе сядем, гостей много будет.

– Кувшины таскать мы со всем удовольствием, и пироги тоже, – сказал Кирьяк и, проглотив слюну, занялся дровами.

Нежана вернулась в горницу, к печи и скалке. Ее быстрые ловкие руки месили тесто, шинковали начинку, порхали над сковородками и горшками, над миской с яйцами и котелком с грибами. Попугай был при ней, сидел на особом, сделанном для него шестке и следил за хозяйкой, склоняя головку то к одному, то к другому крылу. Перья на крыльях были зеленые, грудка – золотистая, а хохолок – алый. Это многоцветье красок всегда настраивало Нежану на праздничный лад.

– Трудное нынче время, нет ничего, а у нас, видишь, гости, – сказала она попугаю. – А как не позвать! Одни с любушкой моим служат, другие в приятелях его, третьи с ним к хазарам ездили… Как не позвать, как не уважить! Верно я говорю?

– Веррно! – каркнул попугай.

– Мясного только нет, – с грустью произнесла Нежана. – Мужикам мясное нужно, и чтоб не кур, а бычатину или свининку… Да где возьмешь! Опять же ребе свинину не ест, и кур я ему берегу.

– Курры дррянь, – возразил попугай. – Дррянь, дррянь!

– А вот и нет! – Нежана сунула в печку очередной пирог. – Ребе говорит, что кура – птица чистая, кошерная, только готовить нужно по правилам. Нельзя в молоке варить, а нужно с лапшой… – Она всплеснула руками. – Да кто же варит куру в молоке! А ребе сказал, что в Иудее ихней варили, и из-за этого такой сыр-бор поднялся!

– Дурраки, – прокомментировал попугай. – Фаррисеи!

Про фарисеев Нежана не поняла и потому сказала:

– Ты вот мир повидал, всякие умные слова знаешь… А вот что с нами будет, зеленокрылый мой? Можешь мне поведать?… В лихое ведь времечко живем! – Она вздохнула и принялась раскатывать тесто. – Говорят, все беды от веры нашей нечестивой, а как ее переменим, все на лад пойдет… Ой ли! Боги и вера к нам от пращуров пришли, а в старину жизнь лучше была, сытнее да привольнее… И то сказать, что нечестивого в Свароге? Или в Яриле?

– Яррила, – повторил попугай. – Харрош!

– Вот и ребе Хаим то же говорит, – произнесла Нежана. – Говорит, что боги наши суть архангелы, что у престола Господа стоят, и не надо их жечь да рубить, а надо почитать, только по-новому. Не палить костры, не резать скотину, не мазать их лики кровью… Это богопротивное дело! Иначе их радовать нужно – курением благовонным, песнями и малым огоньком от свечки… Того же Ярилу взять – кто он таков? Архангел Гавриил, победитель Змея Горыныча!

– Дрракона, – поправил попугай.

– Ну, пусть дракона… – Нежана принялась раскладывать начинку. – Все одно выходит, что боги наши ни при чем. Деды с ними жили, век вековали и не тужили. И мы проживем, с ними и с Господом ребе Хаима… А беды наши не от богов, другая тому причина. Ты вот птица умная, подскажи!

Но на этот раз попугай промолчал.

Нежана вздохнула и поставила пирог в духовку.

Хайло явился после дежурства со всем своим десятком. Теперь под его началом была сотня, тоже из знакомых ратников, но их поить-кормить не полагалось, а вот десяток, которым много лет командовал, – этих обязательно. Пришел бывший подручный Хайла, а нынче десятник Путята, пришли Касьян, Чухрай, Могута и другие, пришел Чурила-песенник, а чуть попозже – варяг Свенельд, урядник Филимон и латынянин Троцкус. Считая с ребе Хаимом и Кирьяком, набралось шестнадцать мужиков, а вскоре и семнадцатый пожаловал – Алексашка сын Меншиков. Этот не пустой был, а притаранил окорок, что встретили с большим энтузиазмом. Только ребе Хаим попросил, чтобы свинину держали от него подальше и – упаси Господь! – не резали ножом для пирогов.

Расселись в переднем дворе, за столом на козлах, пригубили по первой, отведали пирога, расхвалили хозяйку. За первой кружкой пошла вторая – по воинскому присловью, пуля меж ними не должна пролететь. Пили за красавицу Нежану, за радость в ее доме, за то, чтобы пришли другие времена, легкие да изобильные, пили за Хайла, ставшего волею князя и воеводы Муромца полноправным сотником. И за сотню его тоже пили.

На дежурстве в Зимнем сменялись три сотни под названием охранных, а еще одна была парадная. Охранные стояли в караулах в дневное и ночное время, стерегли входы и выходы, ходили по дворцу и вкруг него дозором, и были в этих сотнях ратники отборные, но простого звания. Такую сотню Хайло и получил. В парадной же были сплошь сыны боярские, и командиром числился у них наследник, княжонок Юрий. Носили они старинные кафтаны пунцового бархата с золотым позументом, таскали бердыши да палицы, а к ним сабли в богатых ножнах. В караулах эта сотня не стояла, выходила с князем в торжественных случаях, когда принимал он важных гостей, послов или других иноземцев, которым нужно пыль в глаза пустить. За этих во дворе у Нежаны не пили; не свои те сынки боярские, чужаки.

Под выпивку шла беседа. Большей частью расспрашивали ребе, знали, что скоро явится он пред государевы очи и спорить начнет с египтянами и латынянами. В привычном ратникам понятии воспринималось это как поединок, а всякому воину любопытно взвесить силы соперников и угадать, чья возьмет, а кто проиграет. Среди слуг и охраны Зимнего многие бились об заклад, но на иудея почти никто не ставил, да и на Мента против Нумы шло один к трем.

– Вот скажи нам, ребе, – допытывался Путята, мужик дотошный и основательный, – скажи, твой бог сильнее Перуна?

– Сильнее, – отвечал ребе Хаим, улыбаясь и закусывая пирогом с грибами.

– А ежели Амона взять или там Иупитера?

– Тоже сильнее.

– А ежели они втроем навалятся?

– Все равно сильнее.

– А почему? В чем его сила?

Ребе отставил тарелку с пирогом и сказал серьезно:

– В вере человеческой. Кто верит в Господа, тот носит Его в сердце и готов за веру свою умереть. Вот ты, Путята, готов смерть принять за Амона или Юпитера?

– Чего еще! На хрен они мне сдались!

– А за Перуна?

Десятник задумался, потом покачал головой.

– Нет, ребе. Перун, ну… деревянная чурка Перун, с глазами и усами. Одно дело, козу ему принесть, а чтобы помереть… Нет!

– Выходит, ты Перуна в сердце не носишь, как я своего Господа, – промолвил ребе Хаим, оглядывая сидевших за столом. – Однако, дети мои, есть такое, за что умереть не зазорно. Вот ты, Чухрай, за что готов погибнуть?

– За отчизну, – отозвался воин. Был он немолод, сед и помечен шрамами, ибо ходил в походы еще с прежним князем. Сорок лет ходил и бился всюду, от Балтийского моря до Черного.

– А ты, Гвидон? – Ребе перевел взгляд на молодого ратника.

– За женку Любаву и сынка моего. Они в моем сердце!