Елена Хаецкая - Ульфила Страница 28

Выступили из города в конце злосчастной весны. По распаханным полям протопали и на юг двинулись – защитники области, последняя надежда оборонить имущество и домы от грабителей. К вечеру заняли удачную позицию, по выбору Лупицина, – на склоне холма. Выставили караулы; организовали костер. Лупицин ролью полководца не на шутку увлекся; переходил от солдата к солдату, всех отечески распекал, головою качал и всячески бранил проклятых разбойников-вези.

Искать же врага долго не пришлось. Фритигерн отряду лупицинову окопаться не дал. Выскочили из-за холмов везеготы, точно из-под земли; конями разметали палатки римского лагеря и костры; после солдат стали с коней мечами рубить. Слабое сопротивление, какое те сумели оказать, даже и сопротивлением-то не назовешь. Почти все полегли.

Лупицин же, выказав недюжинную смекалку и решительность, еще в самом начале битвы вскочил на коня и умчался в сторону города. Исчез во мраке, только его и видели.

Побросал Фритигерн в костер римские сигна. Победители снимали с убитых доспехи. Всю ночь гремели, спать мешали. Ибо весьма ценили домовитые и хозяйственные вези добротные вещи. Мечи у ромеев дрянь, щиты больно тяжелы, таскать упаришься, но вот кирасы…

Для вези это хороший день был. И предвещал он еще лучшие.

Утро настало мирное, ласковое и уже к полудню жару обещало нешуточную. Роса блестела на остывших лицах мертвецов, на разбросанном повсюду оружии, на густой траве.

Между тел павших пробирался человек. Несмотря на жару, был он одет в римский дорожный плащ с капюшоном и широкими рукавами. Шел не спеша и все-таки довольно быстро. Это был Ульфила.

За ним, поминутно оступаясь, бежал Меркурин – золотистые волосы взъерошены, взгляд со сна ошеломленный: вскочил, не успев проснуться, и в происходящем мало что соображал.

Наконец догнал, схватил за руку, остановил.

Стоят вдвоем среди павших лицом к лицу. Молодой тяжело дышит, старик будто и не дышит вовсе. Впереди холмы, позади фритигернов лагерь. Над головой небо лучезарное. И тихо вокруг, как будто все люди на свете оглохли.

Ульфила выдернул руку.

– Ты уходишь? – задыхаясь, спросил Меркурин. – Один? Куда ты?

– Не знаю.

Никогда прежде не видел Меркурин его таким. Конечно, случалось Ульфиле и раздражаться и гневаться. Мог и прикрикнуть. Но ни разу не помнил епископа злым. Сейчас же Ульфилу трясло от ненависти. Только со стороны и казался застывшим; на самом же деле каждая жилка содрогалась в нем.

И в страхе отступил Меркурин.

Ульфила скрипнул зубами. Сказал на языке своего детства – по-гречески, со смешным каппадокийским выговором:

– Все, что я сделал здесь, – напрасный труд. Я опозорил себя.

И голову опустил.

– Что? – переспросил Меркурин. Он не понял. Но пусть бы только говорил Ульфила, пусть бы не молчал.

– Все было напрасно, – повторил Ульфила по-латыни.

– Почему? – спросил Меркурин. Он растерялся.

Не то чтобы Меркурин всегда мог ясно понимать своего епископа – да и кто решится судить побуждения и поступки Ульфилы? – но во всем, что делал и говорил Ульфила виден был внятный каждому смысл.

Сейчас же Ульфила неожиданно предстал непостижимым. Меркурин угадывал боль, которая рвала его сердце на части, но не мог назвать ее по имени.

– Всю жизнь ты провел среди воинов, – осторожно заговорил Меркурин. – Что так задело тебя сегодня? Разве внове тебе видеть их поступки?

Внезапно Ульфила упал на колени. Меркурин отшатнулся, прижал ладонь ко рту, чтобы не ахнуть.

– Прости меня, – сказал Ульфила глухо, как из-под воды. – Кроме тебя, нет здесь христиан, и некому выслушать меня.

Меркурин, не стыдясь, разревелся.

Как будто и не видел Ульфила этих слез. Заговорил через силу, будто в гору поднимался с тяжелой ношей:

– Возгордился я выше всякой меры, когда позволил себе считать, будто обратил в истинную веру целое большое племя. Вот стою во прахе среди трупов, и спешу уйти, пока они не распухнут от жары. Мои дети сделали это. Как же глуп, как самонадеян я был, думая, что они послушают моих слов.

Заливаясь слезами и шумно всхлипывая, Меркурин схватил его за плечи и потащил, стараясь поставить на ноги, но не смог. Повалился головой Ульфиле на колени. Несколько минут Ульфила смотрел на содрогающуюся от рыданий спину своего ученика, после вздохнул и положил на нее ладонь.

– Ох, – вымолвил он совсем тихо. – Видать, на то и поставлен епископом, чтобы не на кого было перекладывать с души тяжесть. Ведь ты не можешь простить меня, Меркурин?

– Не за что тебя прощать, – пробубнил Меркурин, убитый горем.

Еще раз вздохнул Ульфила, встал, помог подняться парню. Привычно высморкал ему нос, как делал еще в те дни, когда тот был ребенком. Теперь епископ был строг и печален, непонятная его ярость исчезла.

– Напрасно я говорил с тобой так, – сказал он. – Эту боль я должен был нести один.

– Какую боль? – выкрикнул Меркурин. – Ромеи заслужили своей участи! – Он ударил ногой по иссеченному римскому щиту, валявшемуся под ногами. – Ромеи – они лживы, они воры, они смеялись над нашими бедами. Разве ты не видел, что они делали с людьми Фритигерна? И то чудо, что вези столько терпели их издевательства. Разве не водил я тебя к собачьей яме?

– Фритигерн убийца, – ровным голосом сказал Ульфила. – Алавив убийца. Они будут убивать, пока кровь не проступит сквозь поры этой земли и не отравит колодцы. До конца жизни я запятнан тем, что они сделали и сделают.

Меркурин, который Фритигерном восхищался, – а кто из вези не восхищался героем? – побледнел.

Ульфила повернулся и зашагал прочь своим легким бродяжным шагом, как ходил по земле всю жизнь. И Меркурин побежал следом.

В то утро Фритигерн и Алавив не спали. Радовались победе и богатой добыче, все перебирали снятые с убитых украшения и оружие.

– Больно долго разводили мы сопли с этими предателями, – сказал Алавив. – Раньше нужно было их за горло брать, еще на берегу.

– Мы хранили верность договору, – возразил Фритигерн. Но видно было, что и он доволен тем, как обернулось дело. – Теперь императору не в чем упрекнуть нас.

Алавив только рукой махнул, кольцами сверкнул.

– Император – такое же дерьмо, как его комиты.

Фритигерн плечами пожал. Был он человек осторожный.

– Среди его комитов могут найтись один-два толковых.

Алавив расхохотался и очень похоже изобразил тявканье рассерженной лисицы. На ноги вскочил, потому что веселье рвалось из его груди. Хотелось бегать, кричать, драться. Вдруг прищурил глаза, вытянул шею, приглядываясь.

– От нас уходит кто-то.

Фритигерн тоже встал.

– Где?

– Вон, у холмов. Два человека.

Фритигерн пригляделся, светлые брови, на загорелом лице заметные, сдвинул.

– Мародеры? – жадно спросил Алавив.

Но Фритигерн головой покачал.

– Это Ульфила со своим певцом.

Алавив метнул на родича быстрый взгляд.

– Я остановлю их.

Фритигерн разом омрачился.

– Если Ульфила решил уйти, тебе его не остановить.

Алавив фыркнул. И без слов ясно было, что означает это фырканье: молодому воину в расцвете силы не составит никакого труда справиться со стариком, каким бы крепким и жилистым тот ни был.

– Ульфилу можно только убить, – сказал Фритигерн задумчиво. – Остановить нельзя.

Алавив обиженно дрогнул ноздрями.

– Раз он такой гордый, что ушел, даже не простившись, – хочешь, я убью его для тебя?

Ульфила и его спутник уже скрылись за холмом. Фритигерн все смотрел туда, где они исчезли.

– Не хочу, – сказал он наконец. – Пусть епископ Ульфила поступает так, как сочтет нужным.

Так ушел от Фритигерна Ульфила.

Вези двигались на юг, во Фракию обещанную и желанную. В небе горело круглое солнце, по хорошей дороге гремели колеса телег и копыта конские. Вперед, за несколько верст, высылались передовые дозоры, дабы избежать неприятных неожиданностей в незнакомой местности.

Вот возвращается один из дозорных, издали видать – улыбается, зубы на загорелом лице сверкают. С князем поравнялся, коня остановил.

Князь подбородком кивнул: ну, что там?

Деревня там, впереди.

Обрадовался князь известию. Рукой махнул, чтобы ромея пленного к нему позвали.

Имя ромея того было Фирмий; захвачен в самом начале готской напасти и в живых оставлен для той причины, что указывал дорогу и сообщал важные сведения о встречаемых поселениях: стоят ли там солдаты, есть ли ходы потайные или засады. За это не убивали его вези, кормили и охраняли. Фирмий сперва за жизнь свою трясся, но очень быстро в новых условиях освоился и даже тучен стал в готской неволе.

И вот князь призывает. Подбежал Фирмий к Фритигерну, пот с лысинки отер. Деревня впереди? Не иначе, как Квинтионис. Стало быть, город уже близко. Адрианополь.

Стоит ли внимания деревня сия? И весьма, светлейший! Богатый там люд сидит, хозяйства зажиточные, погреба от тяжести припасов ломятся, едва в аид не проваливаются. Солдат же там нет. Солдаты за тобой, князь, по пятам гонятся.