Александра Ковалевская - Война Моря и Суши Страница 28

— Понятно. Значит, началась охота. На нас.

— Вот хрень, — выругался обеспокоенный Хью. — Внешние это любят. Боюсь, нам долго не протянуть.

Фред постарался развеять его безнадёгу, но не вышло. Их положение было, действительно, дрянь.

— Что известно охотникам? Состав экипажа, цель полёта о-вэ и количество уцелевших не известны. Но карабинеры не дураки, кое-какие выводы вполне в состоянии сделать, наблюдая за нами. По крайней мере, я бы догадался, что возле геликоптера один, ну, максимум, два человека в экзоскелетах. Скорее всего, они уже поделились своими наблюдениями с охотниками.

— А те знают количество рабов, сбежавших с рудника, — добавил Хью. — И знают, что им, то есть, нам, тупо нечем обороняться. И потому смерть придумают долгую и мучительную, — не зря же потащились в пустыню. Иначе отдали бы нас карабинерам. А те, чтобы не валандаться, перестреляли бы всех, как… как… морских жаб, по их же словам. Был бы жив Валевский, он бы что-нибудь придумал. Я должен забрать его и ребят. Я пойду.

— Стой! — Фред пригнул голову здоровяка к земле:

— Не оставляй меня, Хью! Ребята ещё не оклемались, а ваш босс прибудет минут через десять.

— Нет, я должен. Я не могу допустить, чтобы Серого, и Вана, и Анджея сожгли из огнемёта.

— Мы всё равно не успеем их похоронить, слышишь, ты?!

— Серый не бросил бы меня лежать просто так на глазах у ублюдков-внешних. Я почти восстановился, пойду. Я быстро. Не бойся за меня, Фредди. Сдаётся мне, мы сделали правильные выводы: карабинеры не начнут стрельбу. У них патроны казённые.

— Ё, ё!.. — процедил лейтенант, понимая, что вряд ли будет услышан ребятами, час назад боготворившими своего командира Серого.

Появление Хью на склоне вызвало оживление среди карабинеров. Они живо перегруппировались, все стволы нацелились на длинного плечистого здоровяка, исхудавшего, но крепкого.

Хью лениво поднял руки. Возможно, к нему просто ещё не вернулась прежняя координация движений.

Он шагал к трупам, и люди внизу это поняли.

Несколько мгновений постояв над убитыми, Хью остался доволен тем, как Фред всё сделал: глаза покойных закрыты, руки, ноги зафиксированы: пилот повязал на всех погибших траурную ленту. Правда, ленты не хватило, чтобы запеленать как следует шестерых, — получился лишь один виток через левое плечо и на грудь. Ещё на диафрагме у каждого песком насыпан знак Моря. Тела готовы к погребению, пусть даже в огне вражеских огнемётов. Хью подумал, что у него не получилось бы лучше. Он передумал забирать тело Валевского. Лишь опустился на колени перед другом, приложился лбом к холодному восковому лбу.

И вдруг: короткий вжик, и пуля вбилась в ступню трупа. Вторая — в ступню погибшего учёного старца. Стрелял снайпер. Издевался, демонстрируя своё мастерство.

Хью взревел, взвалил на себя труп Серого, и потащился с этой ношей вверх, к о-вэ. Упал, снова поднялся; поступь его становилась всё тяжелее, по лицу катился пот, раскрытым ртом он тяжело хватал разреженный и холодный утренний воздух.

Фред, проклиная всё и вся, решил не выходить навстречу: Хью должен справится.

Покойнику уже ничем не помочь, а выставляться перед снайпером пилоту Моря в полной боевой экипировке — значило наверняка нарваться на огонь из всех стволов.

Мария

Она заставила себя привыкнуть к имени, доставшемуся от незнакомой девушки, рано ушедшей из жизни. Получение нового имени, идентификационного браслета и лживой легенды сопровождалось неприятным чувством. Молодая женщина первое время тоскливо замирала, когда к ней обращались: «Мария Хосе Агилар».

Но Лукреция просила не забивать себе голову подобной ерундой…

Странно, она чувствовала себя в безопасности, только когда поблизости была эта сухопарая потёртая дама с накладными ресницами, носившая казавшиеся пуленепробиваемыми бюстгалтеры, — два жёстких горба под пафосными блузами неизменно вычурного кроя, — и обожавшая причёски с накладкой «конский хвост».

В Лукреции было нечто гротескное, но, тем не менее, все её любили: от выглядевшего, как улитка, только что высунувшаяся из своей ракушки, профессора Свенсена, и до разносчика больших открытых пирогов. Любили Лукрецию, это значит, непрестанно сплетничали о ней и пересказывали друг другу всё, что происходило с участием доктора Лу Фольк.

…А пироги здесь пакуют в коробки из настоящей плотной бумаги…

Они на некоторое время стали единственной пищей Марии.

Её желудок с трудом принимал бесконечно разнообразные местные продукты, и Мария не спешила экспериментировать с новыми кушаньями, довольствуясь пиццей. Хорхес заказывал для неё свежую пиццу с разной начинкой, предназначенную для детей: без обжигающих специй, острого сыра или соуса. Мария осторожно пробовала верх, съедала или не съедала начинку, в зависимости от вкуса, доверяя первому впечатлению. Но выпечка её всегда устраивала, как и йогурты для детского питания.

Доктор Хорхе, в первое время загоравшийся каждый раз, как только видел её, вскоре нашёл себе более доступное утешение в лице красивой и смелой парагвайки, на свой страх и риск двигавшей собственное провизорское дело и лично занимавшейся доставкой медикаментов для военных госпиталей.

Для Марии это стало хорошей новостью.

Хорхе она в немалой мере обязана относительной безопасностью, но это стесняло её, вынуждая быть, как минимум, обходительной с мужчиной, с которым она никогда бы не стала искать общения при других обстоятельствах.

Когда незадачливый доктор понял, что женщина Моря холодна к нему, несмотря на пылкие и куртуазные ухаживания, он повёл себя совсем иначе. И однажды не защитил Марию от откровенных приставаний офицера армии Лос Анхелос. Марии пришлось спасаться самой. Лукреция, выслушав её недоуменные сетования, выяснила у коварного доктора подробности в беседе с глазу на глаз. Он сослался на то, что слишком независимая сеньорита, видимо, привыкла, по обычаю своей родины, сама проявлять инициативу в любви, так что пусть разбирается со своими ухажёрами без него. И вообще, «фермозе» («красавице», прим. автора) пора привыкать рассчитывать на себя. Надмирье — суровое место для жизни.

Лукреция побушевала маленько в гостиной Хорхе, призывая на голову ветреного сластолюбца громы и молнии, потом они с доктором выпили, смачно расцеловались, целясь друг другу возле уха, и Мария с радостью ответила на приглашение Лукреции Фольк переселиться к ним. Места у профессорской четы было меньше, но, постоянно занятые на работе, все редко пересекались в доме втроём. Кроме того, выручала просторная веранда, на которой проводили свободное время, не спеша расходиться по комнатам.

С общего молчаливого согласия у Марии не интересовались её прошлым, не говорили о Морских Колониях и солдатах Моря больше, чем этого требовали заботы дня. Все делали вид, что Мария пережила частичную потерю памяти и к подводникам не имеет никакого отношения. Это было разумно с точки зрения безопасности всех и каждого в маленькой кампании заговорщиков, приютивших у себя женщину Моря. К тому же дело Хорхе, вернее, его погибшей лаборантки, в течение года могло быть в любой момент извлечено снова, а этого тоже никто не хотел.

От внимательного взгляда Лукреции не ускользнуло, с каким интересом Мария пробует некоторые продукты. Через месяц Лукреция настояла на осмотре врача, и оказалась права: Мария ждала ребёнка, девочку.

Молодая женщина чуть с ума не сошла от этого неожиданного известия.

Ещё на маяке Мария, пробудившись после сна, тяжёлого, как смерть, совершенно отчётливо осознавала, что она — женщина Моря. Она не могла вспомнить, что случилось перед её чудесным спасением, видимо, что-то очень страшное. Кто оставил её на маяке, Мария тоже не знала.

Подбираясь к началу воспоминаний, раскручивая тонкую ниточку безнадёжно запутавшегося клубка памяти, она каждый раз начинала горько плакать. Сердце сжималось от плохих предчувствий, она страдала, но причина страданий оставалась погребена во тьме странного беспамятства. Покопавшись в своих ощущениях, она отменила всё, что вспомнить не удавалось, справедливо решив, что этим лишь вредит себе. И стала жить «здесь и сейчас».

На борту сухогруза она молниеносно сориентировалась в ситуации, и вывод сделала неутешительный: ей ни под каким предлогом нельзя выдавать своё происхождение.

Быстро препровождённая на яхту «Краб», она насторожилась ещё больше. И впервые по-настоящему испугалась. Внешние, похоже, обстряпывали свои дела, не слишком заботясь о её судьбе. Умная женщина, она не могла не понимать, что находится на враждующей с Морем территории, и зависит от воли этих непредсказуемых людей. Она решила, что будет отвоёвывать время с помощью древней, как мир, женской уловки. Она будет плакать, и не просто плакать: она будет рыдать.