Владимир Моисеев - Букашко Страница 28

— Запоминай. Официально будет объявлено, что побег совершил Григорий Леонтьевич Корольков. А ты отныне — Бельский Григорий Алексеевич. Понятно? Документы сейчас принесу. Естественно, что семья твоя репрессиям подвергаться не будет… Не беспокойся…

— У меня есть условие. Не вздумайте расстрелять Нила и Максимова, если поймаете, они мне нужны.

— Само собой. Поместим в шарашку, пусть трудятся.

Он на миг запнулся, потом радостно заржал:

— У нас все — трудящиеся!

* * *

Буденный сбегал к себе за документами и довольно быстро притащил их ко мне. Оказывается, они были приготовлены заранее. Большевики — люди предусмотрительные и умелые, когда речь заходит о заметании следов и конспирации.

Сболтнуть-то я сболтнул, но что последует за моим весьма оригинальным заявлением, я не знал. И размышлять по этому поводу не было времени, на носу было оживление.

В дверь легонько постучали.

— Входите, — крикнул я.

На пороге появился А.М. Горький. Я присвистнул.

— Можно войти, товарищ Бельский? — пробасил пролетарский писатель.

Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как Горький передвигается, — чувствовались в его походке основательность, цельность и устремленность. Не знаю, тренировался ли он специально, занимались ли с ним психологи, но на его передвижения стоило посмотреть. Даже далекие от литературы люди с первого взгляда безошибочно узнали бы в человеке, выступавшем столь величественно, живого классика литературы ХХ века.

— Получается, что я у вас первый посетитель, товарищ Бельский! И сразу по неприятному делу!

Горький уселся в кресло для посетителя и впервые взглянул мне в лицо. Узнал, надо полагать. Вздрогнул.

— Слушаю вас, Алексей Максимович.

— Как вы похожи на гражданина Королькова, — удивился он. — А я ведь пришел к вам как раз, чтобы поговорить о нем.

— Прошу вас.

— Мой долг — инженера человеческих душ, как справедливо определил мое предназначение товарищ Сталин, состоит в том, чтобы поправлять зарвавшихся попутчиков! Таким попутчиком был Корольков. Мы с ним никогда не могли прийти к единому мнению по поводу методов воспитания нашей молодежи. Он отказывался бороться с негативными явлениями, встречающимися в среде неокрепших организмов. Я ему говорил о том, что не до конца в этой среде преодолен рефлекс поедания пищи, а также интерес к особям противоположного пола. А он — пускай, говорит, дело молодое!

Горький прервался и внимательно всмотрелся в мое лицо. Неожиданно он вскочил и выскочил в коридор. Вернувшись, он вздохнул с облегчением.

— На вывеске написано — «Бельский», — сообщил он. — Вам когда-нибудь говорили, что вы очень похожи на Королькова? Если бы я не знал, что он сбежал с каким-то белогвардейцем, подумал бы, что — вы, это он.

Я не знал, что сказать. Поэтому наслаждался ситуацией молча.

— И еще мы спорили с ним о том, можно ли читать книжки, которые не были официально рекомендованы к прочтению. Он говорил, что это следует делать обязательно. А еще…

Алексей Максимович Горький достал аккуратно сложенный платок и, развернув его, вытер с многотрудного лба капельки пота.

— Жарко здесь у вас, — пробасил он. — А может быть, я волнуюсь? Почему я волнуюсь, если вы — Бельский, и сам не знаю.

Неожиданно в углу раздалось знакомое потрескивание. Привычно засветилось. Сейчас появится Дзержинский, понял я. И он появился.

— Пришло время, Григорий! Пришло!

Он развернулся к скрюченному от ужаса Горькому и спросил:

— А это кто?

— Это — Алексей Максимович Горький — наш знаменитый пролетарский писатель, — пояснил я.

— Верно, я его узнал, — проникновенно, как, наверное, ни раз говаривал на допросах в ЧК, произнес Дзержинский. — А теперь, гони его вон!

Но мое участие в изгнании Горького из кабинета не потребовалось. Тот бросился прочь сам, отрывисто выкрикивая через равные промежутки времени:

— Дзержинский!.. Дзержинский!..

— Моя ошибка, Григорий, — виновато проговорил дух железного Феликса. — Нельзя было материализоваться при посторонних. Но теперь это уже все равно. Час воскрешения Ленина пришел! Ты все сделал правильно. Наш успех предопределен!

— Что я должен делать теперь?

— А ничего. Сейчас за тобой зайдет товарищ А., отправляйся с ним, поприсутствуй для порядка. Посмотри, должно получиться интересно.

Его образ растаял. Я опять остался один.

* * *

Буквально через минуту пришел, как и было обещано, товарищ А., его лицо представляло собой маску ослепительно белого цвета. Таким бывает снег на высочайших горных вершинах, что объясняется удаленностью от промышленных объектов и, соответственно, низкой загрязненностью.

— Нас пригласили в Мавзолей, — лишенным эмоций и вообще каких-нибудь проявлений жизни голосом объявил он. — Если Владимир Ильич Ульянов (Ленин) сегодня не оживет, нас четвертуют.

— А мне кажется, что все обойдется, — попробовал я его успокоить.

— Не может быть.

— Все хорошо.

— Не верю.

— Оживет ваш Ильич, в лучшем виде оживет.

— Не верю.

— А вы поверьте. Советую вам поверить. Так надо.

Мне так и не удалось поддержать товарища А., по-моему, за время нашего разговора он побелел еще сильнее. Я оценил глубину его чувства.

И вот мы подошли к гробу с телом. Нас ожидали пятеро: Сталин, Киров, Буденный, Аксенов и… американский гражданин полковник Роббинс. Ровно семь человек. Требование Дзержинского было выполнено. Настало время волноваться мне. Неужели мои расчеты окажутся ошибочными?!

— Начинайте, — сказал Сталин. — А вы, товарищ Киров, подойдите поближе и приготовьтесь, если ЕМУ что-нибудь не понравится, наша задача — незамедлительно завернуть его руки за спину и веревками их, веревками. Тогда поговорим спокойно.

Буденный подтолкнул Аксенова. Тот вздрогнул, словно очнулся от глубокого сна и достал из портфеля флакон. Он побрызгал из него на тело и застыл, безвольно опустив руки.

Какое-то время ничего не происходило. Да и на что надеялись, собравшиеся здесь люди, лично мне было непонятно. Но вот где-то поблизости раздался знакомый шум, привычно блеснуло. И раздался тихий, но отчетливый смех. Неужели, это смеялся Дзержинский? Я никогда не слышал до сих пор, чтобы среди живущих на Земле людей, кто-нибудь видел смеющегося Дзержинского. Повезло? Я попытался сосредоточиться, сейчас нужна была полная концентрация, и раз в голову лезет всякая чушь, значит, у меня не все в порядке с самоконтролем.

И вот — Дзержинский материализовался и на минуту застыл у изголовья, потом протянул свои тонкие руки к телу и — свершилось. Ильич чихнул и стал подниматься. Во мне взыграл исследователь, и я с разочарованием отметил, что это был всего лишь дух. То есть, лекарство Аксенова здесь было не при чем. Всем заправлял железный Феликс. Мы были лишь статистами в его большой непонятной пока игре.

Ленин приподнялся и хорошо знакомым по грампластинкам голосом объявил, выбросив вперед свою правую руку:

— Пролетарская революция, о которой столько говорили большевики, свершилась. Черт побери, что же делать дальше?

Он поскреб голову и застыл. Вроде бы, предался размышлениям. Собравшиеся были в шоке. Если они и хотели как-то прокомментировать происходящее, слова застыли у них в горле от ужаса. Мне было легче — я к этим штучкам уже стал привыкать и, к тому же, был заранее ознакомлен с программой мероприятия.

— Феликс Эдмундович? — спросил Ильич, выходя из ступора. — Что вы здесь делаете, батенька, расстреляны ли саботажники?

— Расстреляны, Владимир Ильич.

— Все?

— Все, Владимир Ильич.

— Так идите и посмотрите, не появились ли новые!

— Немедленно отправляюсь. Но по решению ЦК нашей партии, мне поручено обеспечить ваше правильное питание. Не желаете ли котлетку? Попробуйте, это исключительно вкусная котлетка. Рекомендую.

— Давайте сюда вашу котлетку. Думаю, удастся выкроить минутку, чтобы разделаться с ней!

Через секунду с котлетой было покончено.

— Свершилось! — взревел дух Дзержинского. — Отныне я свободен! Искупление пришло. Я расквитался за кровь и бесстыдство!

Раздалось не слишком громкое а-бум! Словно лопнули два воздушных шарика. И представление закончилось.

Надеюсь, эти духи никогда больше не появятся на моей Родине, — подумал я, оглядывая своих сотоварищей по величайшему в истории ХХ века проекту. Они пока не лопнули, но я не сомневаюсь в том, что если они не сделают правильных выводов из случившейся на их глазах истории, конец их будет ничуть не лучше.

* * *

Мероприятие закончилось. По-моему, все прошло наилучшим образом. Я был полностью опустошен. Не сомневаюсь, что значительная часть именно моей жизненной энергии пошла на оживление трупов. О своих соучастниках я не беспокоился. Как-нибудь оклемаются. А через полчаса и думать обо всей этой истории забудут. Не удивлюсь, если потом выяснится, что они ничего не поняли, а может быть, и не заметили.