Тринадцатый апостол. Том II - Алексей Викторович Вязовский Страница 28

На выходе из лагеря меня ловит взволнованный Лонгин.

— Марк, прошу тебя: не бросай девчонок, жалко ведь их, погибнут они здесь. И потом, ты сам же говорил, что христиане должны быть милосердными и помогать страждущим.

— А то я сам не знаю… Но мне что, тащить их за собой в Александрию, а потом в Рим? А в качестве кого — наложниц? Для последователя Христа это совершенно неприемлемо.

— Служанок — пожимает плечами центурион.

— В Риме такое могут не понять — не любят в столице египтянок еще со времен Клеопатры. До сих пор считают, что она чарами околдовала бедного Цезаря, а потом и Марка Антония. А то, что эти двое ни одной юбки не пропускали и сами были охочи до восточных баб — это ведь никто уже и не вспоминает.

— Ну, да… — усмехается Лонгин — среди легионеров даже песенка ходила, где Цезаря «лысым развратником» называли и призывали прятать от него своих дочерей.

— Вот именно.

Блин, в жизни не думал, что попаду в такую ситуацию. Ну, какой из меня товарищ Сухов? Ладно… видимо придется мне лично поговорить с их родней.

Галерия я нахожу в здании магистратуры, префект с раннего утра за работой — продолжает разбирать жалобы населения. Выслушав меня, он дает мудрый совет.

— Марк, сначала нужно, чтобы их повитуха осмотрела.

— Зачем?!

— Чтобы потом римских легионеров не обвинили в насилии над девушками из уважаемых семей Мемфиса. Про жрецов Сета горожане побоятся говорить, и стоит нам отплыть в Александрию, как все грехи свалят на вас. А если девушки не тронуты, то с их отцами у нас будет уже совсем другой разговор.

— Хорошо, а что дальше?

— Дальше иди и займись Храмом, по моему приказу народ уже собрался на площади. А к вечеру вызови всех этих нерадивых родственников в магистратуру. Поговоришь с ними в моем присутствии.

Под окнами большого зала, который Галерий занял здесь под свой кабинет, слышен громкий стук молотков, и я с любопытством выглядываю на улицу. Во дворе рабы сколачивают несколько грубо оструганных крестов. По телу у меня пробегает дрожь — казнь Иисуса еще слишком свежа в моей памяти.

— Гай, а для кого готовят эти кресты?

— Для жрецов Сета. Сегодня я предам суду мерзавцев, а завтра утром их развесят на крестах вдоль дороги в порт.

— Но почему именно такая жестокая казнь?!

— В назидание остальным. Никому не позволено покушаться на римлян и подвергать сомнению саму власть Рима. Или тебе их стало жалко?

Под хмурым взглядом префекта я замолкаю. Ну, как же мне объяснить Галерию, что такая казнь в моем сознании неразрывно связана с мученической смертью Христа? И не только в моем. Теперь уже и в сознании всех остальных христиан. И некоторые из них за счастье почтут, повторить мучения Христа, считая их искуплением своих земных грехов и пропуском на небеса. Фанатики всегда есть в любой религии. В моей истории ведь и большинство апостолов приняли смерть на кресте. Так как же можно этих уродов-жрецов ровнять со святыми?!

Была бы моя воля, я вообще запретил отныне казнь через распятие, заменив ее чем-то более милосердным. Но ведь римляне считают легкую смерть неоправданным подарком преступнику, ей же никого не испугаешь. Для них любая мучительная смерть носит еще и чисто воспитательный характер — суровое предупреждение для всех других. Потому и процветают сейчас жестокие виды казни. Отменишь крест — они начнут живьем в землю закапывать или кожу сдирать. Или голодом морить — как мать и старших братьев Калигулы. Быструю смерть от меча по мнению римских властей еще заслужить надо. И по этому вопросу у меня с ними принципиальные разногласия.

— Гай, а может их как-то по-другому казнить? — осторожно предлагаю я.

— Как, например? — удивленно поднимает бровь префект — заставить горожан забросать их камнями? Так эти темные египтяне могут и отказаться, они до ужаса боятся своих древних богов, пусть даже и мертвых.

— Понимаешь… — срочно начинаю я придумывать серьезную отмазку — они ведь с креста могут начать сыпать проклятиями и смущать народ какими-нибудь страшными лживыми предсказаниями. Зачем нам это?

— Ты прав, Марк… — задумчиво кивает Галерий — надо приказать сначала вырезать им всем языки.

О, Господи, ну, что за варварство такое! А ведь с виду приличный, просвещенный человек! Хотя… себя-то я тоже считаю верным и просвещенным последователем Мессии. Но все это совершенно не помешало мне вырезать язык первосвященнику Анне.

Я замолкаю, прокручивая в голове другие возможные аргументы, и с досадой понимаю, что для римского префекта они будут такими же «убедительными», как и мой первый. Вот так скажешь что-нибудь ненароком, и умирать жрецы будут еще мучительнее, чем на кресте.

Пока я размышляю, в дверях появляется Сенека с новым ворохом свитков. Галерий закатывает глаза.

— Дядя, здесь только серьезные обвинения — оправдывается Луций — рассмотрение всех незначительных нарушений я, как и договаривались, оставил на нового магистрата.

— Да, мы с и этим провозимся неделю, а сейчас народ еще и из окрестных деревень потянется.

Философ виновато пожимает плечами и забирает плетеную корзину-цисту, полную свитков, стоящую у ног префекта. Так надо понимать, это уже прочитанные им с утра жалобы, по которым он успел вынести решение. Вот она — наглядная работа римской бюрократии в действии — гора бумаг здесь ничуть не меньше, чем у чиновников в будущем. И это Египет. А что тогда говорить про Рим, если даже в провинции на каждый чих префекта в наличие бумага?

— Луций, прервись и помоги Марку — распоряжается Гай Галерий — заодно и на Храм посмотришь, пока его не разрушили.

Мы с Сенекой покидаем кабинет. Он доволен тем, что можно наконец сбежать из магистратуры и избавиться от бумажной волокиты, а я расстроен. Новых аргументов против казни на кресте у меня так и не нашлось, да и надавить на префекта мне совершенно нечем — Сила больше не отзывается, кольцо потухло. Прошу Луция поговорить с дядей об отмене казни на кресте, но тот лишь