Олег Таругин - Комбриг из будущего. Остановить Панцерваффе! Страница 29

Посмеялись.

– Командир, а что за Белостокский котел такой? – после недолгой паузы снова подал голос Божков. – Вроде ж не было такого, я политинформации внимательно слушал и на карте глядел. Отступали мы, это да. А котла такого не припомню.

«Блин, снова лишнего сболтнул, – поморщился комбриг. – Ну, правильно, в этой реальности у фрицев с окружением Белостокской группировки не срослось, откуда бы такому термину взяться? Для всех бойцов и командиров РККА – кроме тех, кто из несостоявшегося «колечка» вырывался, – было организованное, согласно приказу, отступление войск на запасные позиции. Для пополнения и перегруппировки, или как там в штабе фронта это сформулировали. Так что за языком нужно следить, товарищ академический курсант! Хорошо, не с особистом или начштаба говорил, а со своим экипажем…»

– Так потому и не помнишь, что не было его. Не вышло у немца выступ под Белостоком вместе с парой армий внутри запереть, сорвали мы его планы. А замкни они в конце июня кольцо окружения – совсем худо могло бы получиться. Многие тысячи бойцов в плену б оказались, не считая боевой техники, что тоже фашистам в качестве трофеев бы досталась. Заправили бы, боеприпасами из захваченных на границе складов снарядили – и против нас повернули. Но – не вышло. Обломали им хотелку. Только болтать об этом почем зря не стоит, понятно, мужики? А то уже не я, а кто посерьезнее в пораженческих настроениях обвинит. Все четверо не отмоемся…

– Обижаешь, командир, – за всех ответил механик-водитель, вместе с Анисимовым внимательно слушавший разговор. – Разве ж мы не понимаем? Верно, мужики? А за рассказ – спасибо. Я и не знал, что немец хотел сделать. А раз не вышло у него – значит неплохо мы воюем. Побеждаем, выходит. И это, тарщ комбриг, может, прикорнете? Вон, брезентуху на «чемоданы» снарядные подстелите да подремлите с полчасика? Как раз и доедем, нам примерно столько тут кругаля давать…

– Спасибо, Витя, но не время. Нельзя расслабляться, потом собраться сложно будет. Все, братцы, объявляется режим радиомолчания. Как на подводной, блин, лодке…

Лейтенант НКГБ Виктор Зыкин, конец августа 1941 года

В госпитале Виктор провалялся больше месяца. Ранение все-таки осложнилась односторонней пневмонией, но молодой организм, несмотря на отсутствие в этом времени антибиотиков (впрочем, о том, что это такое, особист и понятия не имел), справился с инфекцией. И уже к исходу второй недели Зыкин начал выздоравливать.

Хотелось поскорее вернуться на фронт, поскольку сообщаемые по радио сводки – мамлей прекрасно помнил первые дни войны и умел читать между строк – не радовали. В тактическом плане все складывалось несколько лучше, чем в том варианте истории, о котором рассказал ему комбат. Насколько Виктор понимал, в результате появления в этом времени капитана Кобрина, которого он до сих пор называл про себя «Степанычем», и действий его батальона события июня-июля теперь «отставали» на неделю-две. Но стратегически, к сожалению, изменилось не столь и многое. Да, хваленый блицкриг начал затормаживать гораздо раньше, гитлеровское наступление существенно потеряло темп, то там, то здесь увязая в обороне, но Минск все равно пал.

Да и со Смоленском оставалось непонятно, то ли удастся удержать, то ли нет. Скорее всего, не удастся – вермахт по-прежнему пер вперед, а в небе всецело господствовала немецкая авиация, почти непрерывно бомбя позиции советских войск, избивая тылы и разрушая железнодорожные пути и мосты через многочисленные белорусские реки. Наверняка, будь у него реальные сведения о положении на Западном фронте, можно было бы сказать точнее, но откуда им взяться у простого раненого? Пусть даже и в командирском звании.

Разумеется, он разговаривал с поступающими в госпиталь бойцами, стараясь выяснить подробности. Не слишком, впрочем, активничая, поскольку пару раз уже нарвался на вполне ожидаемый вопрос: «А зачем оно вам, товарищ командир? Вон, газеты читайте, радио слушайте». В крайний раз его даже вызвал в кабинет главврач, задав примерно тот же вопрос. Отбрехался, конечно, – в конце-то концов, он в любом случае оставался сотрудником особого отдела, отсюда и интерес, мол. Но впредь стал осторожнее, стараясь больше слушать, чем говорить самому. А послушать было что. Вот только большинство этих рассказов, к сожалению, особого оптимизма не прибавляли. Да и раненых для успешной ситуации на фронте поступало слишком уж много – и палаты под завязку забиты, и коридоры заставлены дополнительными койками.

Но все же больше всего Виктора томило безделье. Равно как и осознание того, что он, здоровый… ну, уже почти здоровый лоб отсиживается в тылу, отдавливая бока на казенном матрасе, когда на фронте ежедневно гибнут советские бойцы и командиры. Первый рапорт о возвращении в действующую армию Зыкин подал, едва ему разрешили самостоятельные прогулки в госпитальном скверике. После короткого разноса у главврача – «С ума сошли, товарищ младший лейтенант? Чтоб я вас в ближайшую неделю даже рядом со своим кабинетом не видел! Ступайте и лечитесь» – Виктор присмирел.

Честно выждав семь дней, накатал новую бумагу. С тем же, впрочем, результатом. Вымотанный до предела военврач молча выслушал его, потер красные от недосыпа глаза, закурил и в нескольких фразах послал его по всем известному адресу. Мрачно добавив, когда раскрасневшийся лицом особист уже покидал кабинет:

– Ты что, лейтенант, считаешь, что я тебя здесь специально держу? Народные деньги зря трачу? Видел, сколько раненых? Все коридоры забиты. Мог бы выписать – тебя бы тут уже и близко не было. Но Родине и фронту ты здоровым нужен, а не полудохлым. А в нынешнем своем состоянии ты и стометровку быстрым шагом не осилишь, сдуешься. Выпишу, как только сочту возможным. Не раньше, но и не позже. – И, поморщившись от табачного дыма, буркнул, глядя в стол: – Тем более скоро снова места понадобятся. А куда мне бойцов класть, коль все и так забито?

– Товарищ военврач первого ранга, – вычленив из сказанного суть, торопливо спросил Зыкин, – разрешите вопрос?

– Не разрешаю, – отрезал тот, яростно вминая в переполненную пепельницу окурок. – Не уполномочен разглашать. У вас свое командование имеется, ему и вопросы задавайте. Свободны, товарищ младший лейтенант госбезопасности.

Выписали Виктора спустя несколько дней. Полученное предписание явиться в особый отдел фронта его не удивило: родной 27-й стрелковой дивизии больше не существовало как боевой единицы, куда ж ему еще? Куда-то да определят…

Ну, и определили. Да так, что он сперва откровенно ошалел. После того как особист в который раз написал подробный рапорт о боевых действиях батальона, участии в них комбата и его самого, Виктора отправили в Москву, в Третье управление НКО СССР, как прозвучало в приказе, «для выяснения особых обстоятельств».

Вот оно, значит, как: с самим комиссаром госбезопасности Михеевым познакомится… знать бы только, к добру это – или вовсе даже наоборот? Понятно ведь, какие вопросы начальство станут интересовать: исключительно те, что касаются внезапно «потерявшего память» комбата Минаева, разумеется. Который помнил, как ложился спать поздним вечером двадцать первого июня, а в себя пришел только несколькими днями позже. Все остальное в его памяти осталось исключительно в виде отдельных фрагментов, практически никак между собой не связанных.

Об этом Виктору, к слову, рассказали в особом отделе: мол, так и так, память твой командир потерял, видимо, последствия контузии. Чушь какую-то несет, ничего толком объяснить не может: мол, не воевал, батальон из расположения не выводил – и все такое прочее… Ну, и как ему теперь самому поступить? Это пока он про гостя из будущего ни словом не обмолвился, как Степаныч и учил. Ну, не то чтобы учил. Скорее, ненавязчиво намекал, что языком обо всем этом молоть – себе дороже. И ведь прав он был, всецело прав! Вот только ТАМ попробуй соври – живенько звания лишишься, а то и под трибунал загремишь. Как минимум по обвинению в паникерстве и пораженческих мыслях, а то и чего поувесистей, которое на высшую меру социальной защиты потянет. Вот же Степаныч сука: подставил его таки! Как есть подставил, а сам в свое не слишком-то и светлое будущее свалил. А ведь говорил, что помочь им хочет!

Хотя кто его там знает, как оно на самом деле обстоит? Может, приказали ему вернуться – он и вернулся. Не нарушать же приказ вышестоящего начальства? Это здесь он лихо приказы херил, поскольку к РККА, так уж выходит, особого отношения и не имел. А там у него свое руководство есть, наверняка не менее строгое, чем здешнее. Не подчинится – вмиг звания лишат да определят в местный штрафбат. Рассказывал же он, что на других планетах тоже всякие войны идут? Вот и отправят туда рядовым, кровью, так сказать, вину искупать. Да и погибнет по дурости на какой-нибудь там Венере или, допустим, Марсе-Юпитере. А так, глядишь, и уговорит Степаныч родное командование снова его в прошлое отпустить повоевать, предкам помочь. Глядишь, и встретятся еще, война, если он не соврал, долгонькой будет. Только ему от всех этих размышлений ни разу не легче – как поступить, все одно не понятно. И врать нельзя, и не врать нельзя. Эдакая вот дилемма, ежели по-умному говорить…