Надежда Попова - Ведущий в погибель. Страница 29

Курт проспал не более четверти часа до того внезапного мига, когда словно щелкнуло что-то в мозгу, и глаза сами собою раскрылись, уставясь в темный потолок комнаты.

Все сложилось.

Если в один день с тобою произошли две странности, говорил наставник в следовательских науках, пойми, как они связаны…

Не в один день, и странностей куда более двух, но — одна за другой, стремительно и неожиданно, не оставив ему времени на раздумья…

Начинать ход своих размышлений надо было с самого истока — не с момента встречи с фон Вегерхофом, даже не с той минуты, когда умирающий Эрнст Хоффманн потребовал от него ослушаться указаний начальства и направиться не в Аугсбург. Начинать надо с того дня, когда старый дознаватель явился за ним в далекий альпийский лагерь.

Это было просто, это было сложно и — просто. Указаний вышестоящих, согласно коему Хоффманн должен был проделать часть пути вместе с ним, Курт не читал и не видел, как не видел и не знал до сих пор самого следователя. Не видел он, строго говоря, и его тела. Видел, как тот упал, как умолк, оборвав разговор, как закрыл глаза и обмяк, но не видел, как перестал дышать — к тому моменту он уже почти не владел собственным телом. Эта девчонка Готтер, она же Нессель, по ее словам, похоронила погибшего — но это лишь слова. Безымянный и безликий холм земли — вот что он видел. Был ли под этим холмиком человек, какой именно, да и была ли вообще эта гибель, или же все, произошедшее на той дороге, было хорошо сыграно? Ему самому вполне могли подлить, подсыпать или каким угодно иным путем, вплоть до простого прикосновения отравой к коже, ввести снадобье, вызвавшее боль, беспамятство и слабость, но не смерть, после чего (случайно?..) он был обнаружен так кстати подвернувшейся ведьмой, излечившей его и (якобы) спасшей от верной гибели. «Излечение», к слову заметить, было нетрадиционным для лекаря, но вполне традиционным для агента. Такое с ним уже проделывали. Мало того — они несложным и испытанным путем получили для своего агента разрешение на свободу действий за подписью инквизитора. Ничему его жизнь не учит — знаменитого Молота Ведьм снова развели, как младенца. И вот — он в Ульме, исполнил указания Эрнста Хоффманна, встретился с Александером фон Вегерхофом. Стригом. Предатель-следователь, лесная ведьма, стриг с поддельным Знаком — одна шайка; и все для того, чтобы заманить и удержать его, Курта Гессе, в приграничном городе Ульме… Для чего, чего от него ждут, чего хотят добиться — неизвестно, однако и нечто подобное тоже уже бывало с ним, взять хотя бы прошлое расследование, когда его руками подобные же личности пытались отыскать и присвоить опасный артефакт. Есть ли в этот раз нечто схожее?

Или это паранойя, и он попросту не в курсе еще всего, происходящего в Конгрегации, невзирая на все те знания, какие наставникам пришлось ему открыть после пары расследований…

— О, Господи… — простонал Курт зло, перевернувшись лицом вниз и накрывшись подушкой; неистово разболелась голова, и это выводило из себя совершенно.

Головная боль одолевала всегда — всегда, когда вот такие смутные догадки проскальзывали где-то в глубине мыслей, но боль появлялась до того, как предположения эти оформятся в четкие выводы, сейчас же это была просто боль в висках от усталости, свалившихся на него внезапных волнений и избытка событий и противоречивой информации, требующей разрешения. Именно тот факт, что во все предшествующее время та самая, неестественная, рвущая боль над переносицей не преследовала его, не пыталась обратить внимание на упущенные мелочи, и бесил всего более, более всего раздражал и настораживал.

Последней каплей было то, что теперь сон упрямо не шел.

Утро Курт встретил тяжело. Нельзя было сказать, что болезненное ощущение в груди возвратилось в прежней силе, однако же неприятная пустота и слабое жжение в желудке заставили спуститься и потребовать завтрака в комнату как можно скорее. Явившемуся представителю обслуги, важному и учтивому, словно чужеземный посол, он препоручил заботу о своей дорожной одежде, вчерашним вечером повергавшей в шок представителей местного трактирного света. Пропыленную потрепанную кожу слуга принял с видом крайней брезгливости, скрытой, к его чести сказать, довольно неплохо. Возвратить майстеру инквизитору его одеяние он пообещал спустя час, испытав явное облегчение, когда Курт милостиво позволил не спешить.

Он не сомневался в том, что, пусть не шок, но все те же косые взгляды будет вызывать и его сменное облачение, приберегаемое для ношения не в дороге, бою или прочих вредоносных для одежды обстоятельствах — в последние годы кожа исподволь, но непреклонно вышла из употребления среди всех, кроме солдат, курьеров и прочих представителей подобных же служб, по опыту знающих, что от полотна, сколь угодно дорогостоящего и качественного, в их работе толку мало. Объяснить нынешнему щеголю, что одни только штаны, красующиеся сегодня на майстере инквизиторе, стоят дороже всего его платья вместе взятого, было невозможно, да и не нужно, а Знак позволял зверски удавить еще в зародыше любую пренебрежительную усмешку.

Надев куртку, новенькую, почти ни разу не носимую, еще скрипящую при каждом движении, Курт вздохнул почти с тоской. Если взять во внимание завершение его предыдущих расследований, то и на ней вскоре появится пара порезов, прожогов, ссадин или еще какой пакости, благодаря которой и это его одеяние постепенно перейдет в статус дорожно-боевого…

На стук в дверь Курт обернулся с раздражением, отперев не сразу, и застыл на пороге, вцепившись в начищенную медную ручку окаменевшими пальцами — по ту сторону, осиянный падающим из окна ярким весенним солнцем, стоял Александер фон Вегерхоф, приветственно улыбаясь и явно наслаждаясь оторопевшим видом майстера инквизитора.

— Bonjour, — пожелал стриг, шагнув глубже в широкий солнечный луч. — Замечательная сегодня погода, верно? Наконец-то настоящее весеннее солнце.

Курт молчал, осознавая, что выглядит до крайности нелепо, но не находя в себе сил выговорить хоть слово, все так же глядя на ночную бестию, красующуюся в дневном свете, долженствующем убить ее на месте одним лишь касанием…

— Войти — не пригласишь? — вкрадчиво осведомился фон Вегерхоф, и он, наконец, коротко выцедил:

— Нет.

— Что ж, придется без приглашения, — пожал плечами стриг и, отстранив хозяина локтем, неспешно прошагал в комнату, остановясь у окна и подставив солнцу лицо с подчеркнутым блаженством. — Нет, положительно, погодка отменная.

— Что ты делаешь… здесь? — с грохотом захлопнув дверь, выговорил Курт, окончательно справившись с первой растерянностью; стриг усмехнулся, обернувшись.

— Ты хотел сказать «сейчас», — уточнил фон Вегерхоф снисходительно и пояснил: — Не смог отказать себе в удовольствии увидеть твое лицо. Надо признать, ты меня немного разочаровал — Эрнст в этой же ситуации отпрыгнул, как от огня, и едва не загремел на пол… О, — хмыкнул стриг, окинув новое облачение хмурого майстера инквизитора придирчивым взглядом, и отступил назад, словно живописец, оценивающий только что набросанный ландшафт. — Стильненько. Брутальненько. Местный свет будет сражен наповал. Особенно дамы. Особенно замужние… Нечего на меня коситься, Молот Ведьм; здесь тебе не Кельн. Там — Вавилон, и стерпят все.

— А здесь?

— И здесь — Вавилон, — согласился фон Вегерхоф и, подумав, докончил: — Только после столпокрушения. В Ульме подобает блюсти некие правила — негласные, однако от этого не менее значимые, и от твоего облика будет зависеть первое впечатление о тебе — и оно останется навеки. Да, конечно, город пограничный, и повстречать здесь можно всякое, всякий наряд, говор и всякую разновидность, но это все проезжие, пришлые et cetera, и отношение к ним соответственное — словно к плесени, которая пройдет сама весною. На сословия здесь смотрят мало, но местную моду ты блюсти обязан, иначе сочтут неуважением, а за сим следует строгая кара в виде неприятия и нежелания общаться, что для следователя, согласись, довольно удручающая будущность. Посему жечь меня взглядом не стоит, а стоит слушать моих советов.

— Улиток есть не стану, — предупредил Курт, и фон Вегерхоф рассмеялся, отмахнувшись:

— Станешь. И есть улиток, и появляться в ульмском свете, и корчить из себя имперского рыцаря, и дамам улыбаться — все будет, Гессе; если дело потребует.

— В данный момент дело требует явления в магистрат, посему…

На недвусмысленный кивок в сторону двери стриг внимания не обратил, с готовностью отозвавшись:

— Разумеется, требует; идем — представлю. Кстати замечу, имей в виду: здесь ратушу магистратом не называют. Не принято.

— Благодарю за ценные указания, однако в конвое не нуждаюсь, — не скрывая неудовольствия, покривился Курт; тот усмехнулся: