Александр Мазин - Герой Страница 3

Тридцать тысяч латников привел на Дунай кесарь Петр, чтобы встретить пятидесятитысячное войско русов. Но никто в булгарском войске не сомневался в победе. Ведь большая часть войска русов и их союзников — по ту сторону Дуная. И союзникам этим, степным волкам, пацинакам-печенегам, Петр Булгарский послал три мешка золота. И еще десять раз по столько обещал, если ударят пацинаки в спину русам. Мог бы и не посылать. Не рискнут русы выйти на булгарский берег. Не настолько глуп их князь Святослав, чтобы бросить свою пехоту под копыта булгарской конницы. Стопчут. Нет такой пехоты, что способна в поле сдержать удар катафрактов.

Плывут русские лодьи по Дунаю.

Вровень с ними по хорошей старинной дороге движется булгарское войско.

А по другому берегу идет русская конница.

Нещадно палит солнце. Даже привычным ратникам дьявольски жарко: в доспехах, в войлочных кожаных подкольчужниках и подшлемниках, тем, кто плывет по Дунаю, — легче. Вокруг вода, можно зачерпнуть шеломом, выплеснуть на голову. Тем, кто по ту сторону, — тоже легче. Они могут даже и брони снять. Между ними и противником — Дунай.

Тяжело Пчёлке. Но кое-кому из его десятка, тем, кто не послушал старших и выхлебал воду из фляги еще до полудня, — еще тяжелее. В горле сухо, едкий пот струится по лицу...

«Не по уму так, — думает Пчёлко. — Измучатся вои. Ослабеют».

Но не Пчёлко решает — решает кесарь. И Сурсувул. И старшие боляре.

«Скорей бы решилось...» — думает Пчёлко.

Уж третий день так...

Сотник Велим черпнул кожаным ведром из Дуная, выплеснул на голову, фыркнул с удовольствием, передал ведро следующему и уселся на палубу рядом с гребцом. Можно бы и не грести — ветер попутный, парус — пузырем; но кораблям нужно держать ход, заданный головным, на мачте которого плещется знамено с пардусом. Впрочем, «Морской конь», драккар воеводы Серегея, — корабль ходкий. И гребут варяги Велима, особо не напрягаясь, в удовольствие, сменяя друг друга намного чаще, чем в обычном походе. А почему бы и не сменяться, если людей на драккаре — втрое против обычного. Так грести — не работа, а удовольствие.

Рядом с сотником ворочает веслом хузарин Йонах бар Машег. Ничего так управляется, не хуже прочих, хотя у того же Велима мяса на костях — раза в два побольше, чем у шестнадцатилетнего Йонаха.

Йонах Белиму нравится. Добрый гридень. Немножко нахальный, что неудивительно для сына итильского наместника Машега, зато стреляет Йонах лучше любого в Велимовой большой сотне. Что для природного «белого» хузарина тоже неудивительно.

Велим посмотрел на нос. Там, обняв деревянную конскую голову, стоял его воевода, большой кисеский боярин Серегей. Голая загорелая спина воеводы — шире сходней, по которым коней на лодью заводят. Таких здоровяков, как Серегей, даже среди нурманов и свеев еще поискать надо. Но воевода — не нурман. Никто не ведает точно, кто он родом. Говорили: Серегей из кривичей. Еще говорили: дядька Рёрех знает, откуда пришел Серегей: он у воеводы пестуном был. Но дядька Рёрех об этом говорить не пожелал. Даже княжичу беловедскому Трувору сказал: «Не твоего ума дело». Так говорить с Трувором даже великий князь не стал бы. Но Рёреху можно всё. Так что не узнал Трувор, откуда родом воевода Серегей. Да и не важно это. Серегей — варяг. А откуда пришел, это и впрямь не важно. Вот полоцкий князь Роговолт тоже неизвестно откуда пришел. Говорят, из-за моря. Говорят, тоже один. А может, с дружиной. Только от дружины этой в живых иного не осталось. Роговолт — варяг. И Серегей варяг. Этого довольно.

Словно угадав, что сотник думает о нем, воевода повернулся... и подмигнул Велиму. Кровь прилила к лицу сотника. Смутился Велим, будто красна девица. Хорошо, под загаром не видно, как порозовели щеки. Когда твой воевода — ведун, то, конечно, хорошо, но иной раз...

— Батька, на княжьей лодье парус спускают! — крикнул кормчий.

Гридни оживились. Духарев с удовольствием отметил, что грядущего боя никто не боится, хотя оценивал шансы на успех десанта как один к одному. И в этой оценке уверенность русов в победе играла очень серьезную роль. Чертовски важный фактор — боевой дух. Чтобы в войске никто и мысли не допускал о возможности поражения. Но с этим у русов — порядок. До сих пор воины, сражавшиеся под стягом Святослава, поражений не знали. Парус упал. Его проворно упаковали в кожаный чехол. Кормчий, не дожидаясь команды, направил драккар к берегу. Духарев оглянулся. Остальные пять лодий его дружины, практически без задержки повторив всё, что делали на драккаре, шли в одном строю с «Морским конем», как привязанные, идеально выдерживая направление и дистанцию.

На ближней — первый помощник воеводы Сергея, природный варяг, большой сотник Стемид Барсук, двоюродный братец Стемида Большого, ставшего белозерским князем после смерти своего отца Ольбарда Красного. Барсук — человек надежный. В свое время именно в его сотне ходил духаревский сын Артём, который в этом походе Святослава не участвовал. Остался в Киеве. На то были особые причины, о которых знали только Сергей и его жена Сладислава. Даже сам Артём был в неведении, но отца послушался, остался.

— Брони вздеть, — негромко, но четко произнес Духарев. И первым достал из-под скамьи тюк с доспехами.

Гридни облачились, свежие сменили тех, кто был на веслах.

— Реже веслами, реже! — гаркнул Духарев, заметив, что гребцы в азарте норовят вырваться вперед, опередить княжьи корабли. — Держать строй!

Все корабли должны подойти к берегу одновременно и на сравнительно узком участке.

Растянутая флотилия русов, перестроившись углом, словно журавлиный клин, быстро «уплотняясь» и разгоняясь, двигалась к булгарскому берегу. Впереди — лодья Святослава. Острие стрелы.

Риск. Если у булгар окажутся наготове боевые машины, то плотный строй — лучшая мишень. Но булгарское войско — на марше, чтобы подготовить и развернуть баллисты и катапульты, требуется время...

— Повеселимся, братья! — закричали с соседней лодьи, подтянувшейся уже на половину стрелища.

Мальчишка Йонах, нахаленок, вспрыгнул на борт, заплясал, балансируя, испустил волчий «варяжский» вой.

— Ну-ка на палубу! — гаркнул на него Духарев, но Машегович его не услыхал. Клич подхватили, и все звуки утонули в леденящем душу вое. Катафракты на булгарском берегу, поспешно перестраивающиеся из походного в боевой порядок, наверняка тоже его услышали. Надо полагать, им не очень понравилось.

Духарев дотянулся, ухватил Йонаха за ремень, сдернул с борта на палубу, показал кулак.

Хузарский вьюнош осклабился: доволен, нахаленок.

Затрубили перестроение к бою. Команду, голосом, повторил сотник, за ним, эхом, десятники, в том числе и Пчёлко. Его десяток перестроился вполне удовлетворительно. Никто не перепутал места, не уронил оружия, не огрел соседа копьем по шлему. Убедившись, что маневр закончился, Пчёлко двинул своих влево и вперед, занимая место согласно распорядку: во второй шеренге своей сотни, а сотня, в свою очередь, — в шеренге первой Сурсувуловой тысячи.

Теперь Пчёлко видел не только мачты и стяги, но и сами русские корабли. Русы на веслах шли к берегу. Очень хорошо шли, быстро, красиво. Пчёлко даже залюбовался. Потом прикинул, сколько воинов может быть на этих кораблях, и еще раз восхитился. На этот раз — храбростью. Если, конечно, это не обманный маневр, призванный отвлечь булгар, пока где-нибудь в другом месте высаживается еще одно войско.

Солнце пекло. Пот заливал глаза, мешая смотреть. Пчёлко стянул рукавицу, обтер лоб, прополоскал рот глотком разбавленного вина, оглядел своих — остался доволен. Несмотря на жару, его парни держались неплохо, в готовности; поднятые вверх копья стояли твердо, не дрожали.

Корабли русов летели к берегу. А берег здесь был хорош: плоский, песчаный. Высаживаться удобно. Но атаковать конницей — еще удобнее. Пчёлко заранее знал, что сейчас случится. Русы сойдут на берег и попытаются занять оборону. Но без укреплений, без фашин, без заточенных кольев удар латной кавалерии им ни за что не удержать. Катафракты обрушатся на них, русы побегут, попытаются укрыться на своих кораблях, но отчалить не успеют. Корабли, приставшие к берегу, будут захвачены, русы сброшены в Дунай. Тогда за дело примутся лучники и пращники. Те из русов, кто сумеет избавиться от доспехов и умеет хорошо плавать, может, и спасутся. Остальные сдадутся или утонут...

Лодьи летели птицами. Берег стремительно приближался. Духарев отчетливо видел метрах в двухстах от края воды длинную шеренгу всадников. Начищенная броня горит на солнце, поднятые копья — словно заросли тростника. Очень красиво, если отрешиться от того, что это — смерть. Но о смерти думать нельзя. Только — о победе.

Шипела вода, разрезаемая упругим корпусом драккара. Слаженные удары весел толчками гнали корабль к чужому берегу. А до берега — метров триста. И с каждым взмахом он — на полкорпуса ближе.